Вы здесь

Путь Отцов

I
Первоисточная сила

[1]  [2]  [3]  [4] 

«Я рассудил быть у вас не знающим ничего,
кроме Иисуса Христа, и притом распятого».
Апостол Павел (1 Кор. II, 2)

Крещение апостола Павла
Крещение апостола Павла

Память Божия в верующем сердце есть память любви. Только любовь к Богу может довести до Бога, а потому только она есть та первоисточная сила, которой питается сердце.

«Пребудьте в любви Моей (Ин. XV, 9), — сказал Он ученикам Своим. Что значит пребывать в любви к Господу? — Значит непрестанно памятовать о Нем, непрестанно пребывать в единении с Ним по духу» (свт. Игнатий Брянчанинов. Б II, 308).

Нельзя определять память Божию только как «краткую молитву, непрестанно содержимую в уме». Это определение правильно только формально, а потому не совсем правильно.

«Память Божия, — говорит еп. Феофан Затворник, — (это) жизнь духа. Она и ревность к Богоугождению поджигает и решимость быть Божиим делает непоколебимою… Чтобы утвердилась такая память, надо потрудиться над собою неленостно. Бог даст, достигнете сего. А не достигнете этого, ничего из вас не выйдет; никакого успеха в духовной жизни не получите: да её и совсем не будет, ибо это и есть духовная жизнь» (Ф II, 181, 191).

Таким образом, руководясь словами этих двух ближайших к нам Отцов-подвижников, опытно передавших нам все наследие Отцов древних, память Божию можно определить как жизнь человеческого духа, возлюбившего своего Бога и стремящегося к постоянному единению с Ним. Это единение и эта жизнь осуществляются через исполнение Его заповедей, в особенности Его заповеди о молитве, через раскрытие в себе евангельской воли. Если заповеди Мои соблюдете, то пребудете в любви Моей (Ин. XV, 10). «Исполнение Евангельских заповедей, — говорит еп. Игнатий Брянчанинов, — составляет собою памятование Бога. Жизнь, всецело посвященная исполнению заповедей, есть постоянное памятование Бога»(Б IV, 258–259).

«Начало непрестанного памятования Бога, — говорит он же, — уже заключается в тщательном изучении Закона Божия, во внимательном чтении Евангелия и всего Нового Завета, в чтении святых Отцов Православной Церкви» (Б IV, 258).

Краткая молитва, держимая вниманием ума и сердца, при одновременном стремлении ко всему Евангелию, есть наилучшая форма искания и сохранения памяти Божией, или средство для достижения цели.

«К памяти Божией надо себя приучать, — пишет еп. Феофан Затворник, — и средство к этому — краткая молитовка, непрестанно в мысли повторяющаяся» (Ф II, 166; ср.:Ф II, 156).

«Главное, в чем надо упражняться, есть память Божия, или хождение в присутствии Божием. Старайтесь приобретать навык всегда быть в сознании и чувстве, что находитесь под оком Божиим, проникающим всю глубину вашего сердца и все внутренние движения ваши видящим. Молитва Иисусова стоит в числе средств к успеху в навыке ходить перед Богом» (свт. Феофан Затворник. Ф IV, 3).

Но в то же самое время — постоянное повторение краткой молитвы не всегда есть память Божия: вне искреннего искания Бога всей жизнью оно будет бессильным и бесплодным покушением на невозможное. И наоборот: при формальной недостаточности произнесения краткой молитвы, из-за обстоятельств жизни в шуме и суете, но при болезненном в то же время искании Бога как бы молчащим умом — память Божия будет пребывать в любящем сердце.

Ученик Варсонофия Великого сказал ему: «(Я) целый день нахожусь в занятии, — и оно не допускает мне помнить о Боге». Старец отвечал: «Бывает, что иной много слышит о каком-либо городе, но когда случится ему войти в него, он не знает, что это тот самый город, о коем он слышал. Так и ты, брат, целый день проводишь в памяти Божией и не знаешь того. Иметь заповедь и стараться сохранить её, как Божию, — в сем заключается и повиновение и память Божия» (Д II, 579). «Если же и не произнесешь в сердце имени Божия, — сказал он же, — а только вспомнишь о Боге, то это ещё скорее призывания — и достаточно в помощь тебе» (Д II, 584). Искание и хранение памяти Божией есть исполнение первейшей заповеди, данной в Ветхом и со всею силою повторенною в Новом Завете, заповеди, обращенной ко всем.

«Сообразно с заповедию, — говорит св. Григорий Синаит, — должно предпочитать всему заповедь всеобъемлющую — память Божию, о коей говорится: Помни Господа Бога твоего всегда (Втор. 8, 18). Ибо отчего гибнем, противоположным тому и сохранены быть можем. Губит же нас забвение Бога, мраком покрывая заповеди и обнажая нас от всякого добра». «Христианин обязан всегда иметь памятование о Боге, ибо написано: возлюбиши Господа Бога твоего от всего сердца твоего (Втор. 6, 5), то есть, не только когда входишь в молитвенный дом, люби Господа, но и находясь в пути, и беседуя, и вкушая пищу, имей памятование о Боге, и любовь и приверженность к Нему» (преп. Макарий Великий. Д I, 241).

Искание постоянной памяти Божией неизбежно и вскоре же приведет к постоянной молитве, как к ближайшему средству для достижения цели, но эта молитва только тогда выполнит свое назначение, когда она будет не механическим действием, а «взысканием погибших», взысканием любви, хотя бы самой ничтожной. «Больше всего к этому (к молитве), — пишет еп. Феофан в одном письме, — располагать может память о Боге, а вы ещё лучше прибавили: любовь к Богу» (Ф II, 165–166).

Память Божия есть память любви.

Понятие памяти Божией уходит в глубину любви Божией. Оно так же глубоко, как понятие о самой молитве.

«Надлежит знать нам, — говорит св. Исаак Сирин, — что всякая беседа к Богу, совершаемая втайне, всякое попечение доброго ума о Боге, всякое размышление о духовном… нарицается именем молитвы, и под сим именем сводится воедино, — будешь ли разуметь различные чтения, или глас уст в славословии Богу, или заботливую печаль о Господе, или телесные поклоны, или псалмопение, или все прочее, из чего составляется весь чин подлинной молитвы, от которой рождается любовь Божия…» (Д II, 671).

На пути к совершенной памяти — любви, которая у святых рождается в совершенной молитве, много будет у несовершенного сердца «заботливой печали о Господе», и воздыханий о Его вожделенном имени, и страха потерять Его в окружающем шуме.

«…Преславное то и многовожделенное Имя, укосневая чрез памятование о нем ума в теплом сердце, порождает в нас навык любить благостыню Его беспрепятственно…» (блаж. Диадох, Д III, 38).

«Если душа просияла памятованием о Боге и неусыпным бдением день и ночь, — говорит св. Исаак Сирин,-то Господь устрояет там (внутри) к ограждению её облако, осеняющее её днем, и светом огненным озаряет её ночь…» (Д II, 713). И наоборот: «Что приключается рыбе, вынутой из воды, то приключается и уму, оставившему памятование Бога и блуждающему в воспоминаниях мира сего» (преп. Исаак Сирин, От. 228). Человек, поверивший в Бога, должен жить в божественной стихии, в которую он входит через любовь — память Божию.

Нам все кажется, что наше отношение к Богу законно исчерпывается исполнением некоторых нравственных правил и прослушиванием церковных служб. Но Богу нужны не наши «правила», а наша любовь. Милости хочу, а не жертвы(Мф. IX, 13). Когда же в отношении нас — больных, слабых и занятых своими делами — возникает требование любви к Богу, мы, догадываясь, что это дело гораздо труднее и страшнее, чем привычное исполнение некоторых нравственных и обрядовых норм, что это открывает перед нами иной, божественный мир, — ужасаемся и отступаем. «Это не для нас, — говорим мы, — это выше нас». Если мы будем откровенны, то скажем: «Мы этого боимся и не хотим».

«Как если, когда кто стоя в доме будто ночью при дверях и окнах, со всех сторон заключенных, — говорит преп. Симеон Новый Богослов, — отворит одно какое окно, то свет внезапно обдаст его блестящим сиянием, и он, не вынося такого сияния, тотчас закрывает очи свои, закутывается и прячется: так и когда душа, заключенная отовсюду в чувственное, взглянет как-нибудь умом своим, как сквозь окно, во внечувственное и облистается сиянием сущего внутри её обручения Св. Духа, то не вынося блистания божественного непокровенного света, тотчас трепетать начинает умом своим, вся прячется в саму себя и убегает как бы в дом какой, под покров чувственного и человеческого» (Д V, 31). Что же мы можем и что мы хотим?

В сказаниях про Антония Великого есть такой рассказ: «Пришли однажды какие-то братия к св. Антонию, и говорят ему: дай нам наставление, как спастись. Старец отвечал им: вы слышали Писание? И сего очень довольно для вас. Но они сказали: мы и от тебя, отец, хотим что-нибудь услышать. Тогда старец сказал им: в Евангелии сказано: аще тя кто ударит в десную твою ланиту, обрати ему и другую (Мф. 5, 39). Они говорят ему: мы не можем сего сделать. Старец сказал: если вы не можете подставить другой, по крайней мере переносите удары в одну. И этого не можем, отвечали те. Если и этого не можете, сказал старец, по крайней мере, не платите ударом на удар. Братия сказали: и сего не можем. Тогда св. Антоний сказал ученику своему: приготовь им немного варева: они больны. Если вы одного не можете, а другого не хочете, то что я вам сделаю?» (Д I — 121).

Наше духовное бессилие, конечно, наполовину нами воображается для оправдания нашего бездействия. Что-то мы все-таки можем, но очень этого не хотим. Мы не хотим не только памяти Божией, но и памяти смерти. «Все чувства телесные сопротивляются вере…», — говорил бл. Диадох (Д III, 35).

Искреннее и безусловное принятие Евангелия есть неизбежно нарушение привычных и спокойных представлений о жизни, так как Евангелие обнимает не только жизнь временную, но и жизнь вечную, между которыми лежит страшная для нас смерть. Божественный покой Евангелия достигается через великое беспокойство души о том, чтобы этого покоя достигнуть. Вот почему Отцы настойчиво учат памяти смертной. Смерть — врата к Богу. Христианская память о ней есть уже память о Боге, внедрение в человека страха Божия. Мы, религиозные люди, очень не любим и боимся мысли о смерти, хотя сами нередко наблюдали, что как только слово или мысль о смерти возникнут, лицо человека становится серьезней и в нем возникает, хоть на минуту, желание жить как-то духовно, по-другому, тоска по какой-то неведомой или потерянной правде.

«Ничего нет страшнее памяти смертной, и дивнее памяти Божией; та вселяет спасительную печаль, а эта исполняет духовным веселием» (преп. Илия-пресвитер, Д III, 432). «Спасительная печаль» — это божественное беспокойство души. Нет иных врат к Богу. Если мы этого не поймем духовным трудом, то мы не сможем принять христианства. Для христианина память о смерти есть надежда на бессмертие.

«Будем, если можно, непрестанно памятовать о смерти, — говорит пр. Исихий Иерусалимский, — ибо от этого памятования рождается в нас отложение всех забот и сует, хранение ума и непрестанная молитва, беспристрастие к телу и омерзение ко греху…» (Д II — 192).

«Спасительная печаль» потому и спасительна, что вместо угнетающего бездействия она рождает живое духовное дело. Печаль ради Бога производит неизменное покаяние ко спасению, а печаль мирская производит смерть (2 Кор. 7. 10). Она потому и спасительна, что внутри её радость. «Стяжи чистоту в делах своих, — говорит св. Исаак Сирин, — чтобы озарялась душа твоя в молитве, и памятованием о смерти возжигалась радость в уме твоем» (Д II — 702). Дела земные не оставляются, но все становится на свое место. Оставляя испуганную многозаботливость и неверную суету, человек обретает поступь вечного существа. Он в тревоге за свою вечность, но и в надежде. Он начинает слышать иные миры, и на его голову, утомленную зрелищем земного тления, веет воздухом освобождения. Эта надежда, о которой сказал апостол, что тварь освобождена будет от рабства тлению в свободу славы детей Божиих(Рим. VIII, 21). Через память о смерти душа внимает бессмертию. Говоря о молитве в ночные часы, св. Исаак Сирин пишет: «В эти часы душа ощущает бессмертную жизнь, ощущением её совлекается одеяние тьмы и приемлет Святаго Духа» (От. 253).

[1]  [2]  [3]  [4]