Пэлэм Грэнвилл Вудхауз

[1]  [2] 

Вудхауз в беде

Когда началась война, Вудзауз дописывал «Раз — и готово» в нормандском местечке Лё Тукэ, где они незадолго до этого купили дом. Он был потрясён, напуган, но энергичная Этель встряхнула его. Она, как и многие, верила, что за линией Мажино опасности нет. Осенью Вудхауз писал американскому другу: «Здесь очень тихо и мирно». И прибавлял: «Мой новый роман печатают в Париже <…> Хорошо бы поехать в Америку, но лучше я останусь до весны».

Неожиданно холодную зиму «странной войны» они действительно прожили очень тихо. Мало кто думал, что Францию так легко завоюют, да и вообще победят немецкие войска. Вудхауз даже не интересовался слухами. Он был погружен в работы и не хотел везти обратно через Ла Манш своих зверей (собак, попугая, кошку и приблудную кошку с котятами). У Вудхаузов часто бывали английские офицеры. Не только наш герой, но и они не ощущали никакой паники.

Всё дальнейшее было ужасно. Ощущение такое, словно спящего или играющего ребёнка внезапно стукнули топором. Франция пала в рекордно короткие сроки, Лё Тукэ захватили немцы. Когда во второй половине мая танки уже шли по стране, а британцы стали отступать от Дюнкерка, Этель всполошилась, а её муж растерянно оторвался от романа «Радость поутру», который иногда считают самым весёлым из его творений. Леонора настойчиво звала родителей в Англию, но Вудхауз оставался верным своему особому квиетизму. Были и практические причины: ему не хотелось прерывать работу, а главное, отдавать в карантин любимого пекинеса (видимо, остальных собак он надеялся отдать соседям, что потом и произошло).

Когда взяли Амьен, Этель все-таки решилась уехать. Они уложили, что могли, в машину; та очень скоро сломалась. Их взяли знакомые, но почему-то вернулись. Словом, покинуть Лё Тукэ не удалось. В тот же день этот маленький курорт оказался за линией огня.

Поначалу Вудхауз старался жить, как жил. Здесь особенно сказалось свойство, которое можно назвать и покорностью, и стойкостью. Немцы отобрали много вещей, в частности — велосипед. Так тянулось месяц; 21 июля вышел приказ — отправить в лагерь всех англичан, которым ещё не исполнилось 60 лет. Вудхаузу было без малого 59.

На сборы дали десять минут. Вудхауз оставил рукопись, а взял Шекспира, Теннисона, карандаши, четыре трубки и ещё какие-то вещи (скажем, рубашки). Паспорт он забыл, что принесло впоследствии немало неприятностей.

Потом примерно десять человек увезли — но дальнейшее лучше всего рассказал сам Вудхауз в своих злосчастных беседах, к которым я и решаюсь отослать.

Дом окончательно отобрали, Этель уехала на какую-то ферму с пекинесом и попугаем. Как ни странно, она целый год регулярно переписывалась с мужем, который неизменно заверял, что ему не очень плохо. Там, где он окончательно осел (Силезия, бывшая больница), было плохо, грязно, но это никак нельзя сравнить с лагерями смерти. Как бы держался Вудхауз там, гадать не стоит; иногда такие тихие люди превосходят самых крепких.

Однако его ждала другая судьба, быть может — более мучительная. Защищая его через несколько лет, Ивлин Во говорил об его смирении и «красоте характера». Таким людям очень трудно найти линию поведения при бесчеловечном режиме; не случайно борцы с ним так похожи на своих противников. Что-что, а это объяснять незачем, мы можем прикинуть все на себя (если жили «при советах»). Конечно, Германия воевала с Англией, а мы находились в своей собственной стране. Однако это дела не облегчает, может быть — утяжеляет.

Вудхаузу, которому осенью должно было исполниться 60, предложили выступить по немецкому радио для американцев. Мало сказать, что мне надоело отвечать на две стороны: или «Как он мог!», или «А что такого?» Второй вариант ясный — да, лучше держаться подальше от сколь угодно вежливых людей, осуществляющих тиранию. А насчёт «мог» — никто из нас не был на его месте. Точнее, многие были и долго жили в похожей ситуации, но все-таки — «у себя». Сказать «у своих» — невозможно.

По многим причинам, из которых назовём лучшую — наивность и опасную — желание угодить, искажение вежливости, Вудхауз легко согласился. Ему казалось, что он обрадует людей, особенно тех, у кого в плену родные — вот, и там как-то живут, выдержать можно. После пятой беседы он узнал, что Англия приняла это иначе.

Первые слова осуждения, надо сказать — горькие и сдержанные, Вудхауз услышал, сидя в студии. Он растерялся. Немцы испугались и даже перевезли его из Берлина в поместье Анги фон Боденхаузен, которая, как оказалось, не любила нацистов и вообще была хорошей, печальной женщиной. Оттуда он провёл три последние передачи.

Тем временем в Англии поднялся неописуемый шум. Снова отошлю читателя к специальной статье. Там рассказано, кто особенно возмущался (из довольно близких людей — Милн), кто рассуждал, кто взывал к милости (Дороти Сэйерс, Ивлин Во, Джордж Оруэлл). Были и запросы в парламент, и официальное осуждение. Прямую травлю поручили журналисту Коннору, выступавшему под именем «Кассандра». Заметим, что из отозвавшихся Кассандре возразили 133 человека. Коннор называл старого писателя «марионеткой Геббельса». Как выяснилось через много лет, устроило всё не Министерство Пропаганды, а Министерство Иностранных Дел.

Узнав обо всем этом, Вудхауз растерянно пытался заверить, что он не подкуплен и не запуган. Позже, всю жизнь, он бранил себя. После его смерти обнаружилась рукопись в шестьдесят страниц, озаглавленная «Апология». Он не жалуется, даже особенно не кается, а пытается объяснить: «Говорю честно, мне в голову не пришло, что нельзя рассказать американским друзьям несколько смешных фактов о жизни в ИЛАГ’е…»

(Знаменательно, что Леонора, которая была в Англии, писала их общему другу: «… я чувствую себя почти как мать слабоумного ребёнка, который ей дороже остальных»).

Вудхауз очень страдал и хотел объясниться. Он попытался уехать через Палестину и через Лиссабон, но ничего не вышло. Хотя его долго обвиняли, что он жил в лучшем отеле, кутил и т. п., на самом деле он очень обособился. К счастью, до него, наконец, доехала жена с пекинесом за пазухой. В отеле «Атлон» они действительно жили, но недолго, а в основном — у любившей Англию баронессы фон Боденхаузен. Здесь он закончил «Радость поутру» и «Полную луну». Как же далеко уходил он от мира, если создавал эти истинные идиллии! Вскоре он начал «Деньги в банке». Помогала ему и судьба — замок, по его выражению, был «как сон». Вудхауз сумел найти и там полноценную идиллию, он даже помогал доить коров. По вечерам он гулял с Ангой. Из воспоминаний хозяйки мы узнаем снова, что «он никого не мог бы обидеть… он мягок, добр и несебялюбив. <…> В общении с людьми Пламми лёгок, как пёрышко». Пишет она и о том, что они, среди прочего, говорили о духах; есть и другие сведения, что Плам был духовидцем; конечно, относился он к этому без малейшего пафоса. Прибавим ещё два немаловажных факта: Анга поддерживала в нем твёрдость — больше с «ними» не работать! Кроме того, он очень подружился с двумя девочками-подростками, дочерью хозяйки Райнхильд и её подругой. Для них он был «дядей Пламми».

Зимой пришлось уехать, спасаясь от холода (дров не было). Вудхаузы провели несколько месяцев в Берлине; он, не отрываясь, писал «Радость поутру» и подправлял «Деньги в банке». Всего он провёл в Германии полтора года. С людьми он общался очень мало. Денежные трудности разрешились чудом — немецкая кинокомпания заплатила ему за права на экранизацию романа «Задохнуться можно» (её так и не сняли). «Радость поутру» и «Полную луну» он послал в Нью-Йорк, и ему тоже что-то заплатили, хотя книги вышли только через несколько лет. Тем временем он обдумывал новый сюжет — по-видимому, «Весеннюю лихорадку».

Анга все время хлопотала о том, чтобы супругам разрешили уехать в Швецию, Швейцарию или Португалию. Наконец, их выпустили, но во Францию. Вудхауз поспешил закончить «Лихорадку», и 7 сентября они отправились в Париж. Поселились в отеле «Фобур». За французские переводы ему что-то заплатили, но мало. В Париже им предстояло прожить почти четыре года (сентябрь 1943 — весна 1947).

Писать он стал роман ещё более весёлый — «Дядю Динамита». И тут случилось самое страшное: после небольшой операции внезапно скончалась Леонора. Как-то они об этом узнали, и никогда ни с кем не говорили, если не считать слов, который слышал Маггридж: «Я думал, что она бессмертна».

Человека этого, журналиста, связанного со «службами» де Голля, собственно говоря, приставили к Вудхаузу. Он плохо знал его книги и возмущался его поступком. Однако первый же визит в конце лета, то есть сразу по освобождении Парижа, так потряс его, что они стали близкими друзьями. Когда Плам умер, Маггридж написал очерк «Вудхауз в беде», где буквально воспевает стойкость и кротость старого писателя, его застенчивость и, главным образом, то, что он «не годится для жизни во время идеологических конфликтов».

Вскоре начались гораздо более неприятные разбирательства. В ноябре Плама и Этель арестовали, но не без помощи Маггриджа, удалось спасти их от тюрьмы. Правда, Вудхауза какое-то время продержали в больнице, за неимением мест — в родильном доме. Делом заинтересовался Черчилль и решил его не раздувать. В январе, вернувшись (уже не в Париж, а в Барбизон), Плам немедленно вернулся и к «Дяде Динамиту».

Зима 1944–45 была очень трудной; Вудхаузы голодали и холодали в буквальном смысле этих слов. Им все время приходилось переезжать. В марте «Дядя» был дописан, но надежд на публикацию не было, «Деньги в банке» никто не брал, тем более — записки, названные «Вудхауз в стране чудес». Всего, кроме «Денег», у него скопилось четыре неизданных романа: «Радость поутру», «Полная луна», «Лихорадка» и «Динамит». Читая их, поневоле думаешь о чуде — они очень смешные и даже очень радостные. Задумывает он и еще один из лучших романов — «Брачный сезон».

Все эти месяцы он пытается уехать в Америку. В конце весны или в начале лета французские власти сообщили, что он больше «не представляет опасности для Республики». Ещё в июле он начал писать «Брачный сезон»; а в апреле 1947 года отплыл в США. Заметим, что самолётов он боялся и никогда не летал.

Старый Вудхауз

Вудхауз с женой

Против обыкновения Вудхауз не сумел сдержать страха и тревоги, но они не оправдались. Приняли его дружелюбно, то ли сохранив любовь к его книгам, то ли проявляя какую-то невиданную деликатность. Нью-Йорк снова вызвал в нем детскую радость, хотя там было душно и жарко, а Этель болела и нервничала. После нескольких неудач сняли квартиру у Парка, где Плам подолгу гулял с пережившим все эти годы пекинесом по имени Чудо (Wonder). Работа была, но, большей частью, связанная с театром. Вышли блестящие романы, написанные в самое тяжёлое время, и созданная чуть позже «Весенняя лихорадка», а новые замыслы в голову не приходили. По-видимому, даже такому человеку трудно набраться радости и покоя, чтобы изображать то, чего уже нет. Вудхауз искренне считал тогда, что его мир «разбился вдребезги». Роман «Старая, верная», вышедший в 1951 году, неприятно поражает; скажем, дворецкий там остаётся злодеем (сравните идиллический конец «Лихорадки»), любовные линии небрежней и грубее. Книга так отличается от других, что мы решили допустить в русском издании «ты», обращённое к дворецкому, хотя в прочих книгах безжалостно с ним боролись. О творческой растерянности Плама можно судить по тому, что он решился купить сюжет.

Весной 1951 года у него начались сильные головокружения. Его положили в больницу, заподозрив опухоль мозга. Слава Богу, её не оказалось. Выздоравливая, он написал по чужому сюжету «Простака в стране чудес». На наш взгляд, роман несравнимо грубее (или проще, или даже вульгарней) классического П.Г. В. Правда, некоторые диалоги просто взяты у первоначального автора.

Для него самого, должно быть, оказалось гораздо важнее, что 15-летнюю собачку пришлось усыпить. Настояла на этом прагматичная Этель; сказался и её эгоизм — страдания больного пекинеса мешали ей спать.

И тут, после такого горя и недавних опасений, случилось чудо — Вудхауз, словно очнувшись, написал «Перелетных свиней», едва ли не лучший роман Бландингской саги. Читая его, мы входим в реальный, но совершенно райский мир. Это напоминает историю с первым романом о Бландинге. Как и тогда, в 1915 году, Вудхауз во всей своей силе, вошёл в полосу непрерывных успехов. Один из его героев заверяет, что жизнь начинается с шестидесяти лет. Здесь, у него, она началась с семидесяти.

Весной 1952 года, когда вышли «Свиньи», Плам часто ездил к Болтонам, на Лонг-Айленд. К лету Этель купила дом в том же посёлке, Ремзенбурге. Тем временем в Англии новый роман имел большой успех. Хорошо приняли даже далеко не блестящую попытку автобиографии «Дрессированная блоха» (так назвал его во время травли драматург Шон О’Кейси), которую застенчивый Плам не написал бы, если бы на него не давил соавтор, Тауненд. Словом, читатели сдались; но на официальном уровне сохранилась полная враждебность. Когда невестка Леоноры, Тельма Казалет, спросила министра внутренних дел, стоит ли Вудхаузу приехать в Англию, тот отвечал, что не исключает преследований. Вудхауз сказал, что и сам бы туда не поехал; а с весны 1955 года, покинув нью-йоркскую квартиру, стал постоянным обитателем Ремзенбурга.

Он получил американское гражданство и ознаменовал это заметками «Америка, я тебя люблю». Больше прижилось их английское название «За семьдесят». Недавно они вышли у нас, советую прочитать их; лучше не передашь ни событий (точнее, обстановки), ни его собственных свойств, которые просто видишь, — и застенчивость, и благодарность, и незлобивость. Последнее качество мирно сочеталось в нем с особым покорным пессимизмом. Так, ему не нравится ни одна тогдашняя книга или пьеса. Он не понимает, что хорошего в Грэме Грине и в «Моей прекрасной леди». Читал он детективы, и только «старой доброй школы», например, Найо Мраш.

Здесь, на огромном участке, Вудхаузы развели настоящий зверинец. Кроме своих собак и кошек, было множество приблудных. Людей Плам чуждался. Посмотрите в «За семьдесят» стихи о том, как Ивлин Во прогнал назойливых журналистов. У П.Г.В. был другой характер, но он как мог, от них прятался. Дружил он с немногими, переписывался с Маггриджем, который, кстати, стал редактором «Панча» и печатал его рассказы. Смущало Вудхауза и то, что к его творчеству обратились исследователи. Вышла первая книга о нем, потом — и другие.

Если бы речь шла не о Вудхаузе, можно было бы удивиться, что он принял Коннора («Кассандру») и совершенно покорил его своим незлобием. Летом 1961 года, ровно через 20 лет после выступлений этого журналиста, Ивлин Во произнёс по Би Би Си целую речь в защиту Плама. Прослышав об этом заранее, П.Г.В. обрадовался, но просил защитника не трогать Коннора.

Англичане были готовы вернуться к былой любви. На 80-летие Вудхауз получил множество поздравлений и прочёл о себе массу хвалебных статей. Алистер Кук, приехавший к нему от «Манчестер Гардиан», описал его как «отшельника», «какого-то Альберта Швейцера музыкальной комедии».

В 1964 году к ним переехала вдова Армина, Нелла. (Заметим, что этот брат Вудхауза жил в Индии, где был теософом и помогал Ганди). В 1965 вышла первая экранизация «Дживса и Вустера». Считается, что романы этой поры — слабоваты, но в них много очень хороших кусков, а «Девица в голубом» (1970) вообще на прежнем уровне. Может быть, это относится и к «Пеликану в Бландинге», и даже к романам, написанным «за девяносто», хотя бы «Женщины, жемчуг и Монти Бодкин».

Уже очень известный после «Иисуса Христа, суперзвезды» Эндрю Ллойд Уэббер со своим соавтором Аланом Эйкборном приехали в Ремзенбург, готовясь к мюзиклу о Дживсе. Их встретила Этель с большим блюдом, на котором лежали куски курицы для опекаемых зверей.

Пришло к концу затянувшееся «дело Вудхауза». После новых разысканий, с него сняли все обвинения, а к Новому, 1975 году, королева посвятила его в рыцари. Как в заправском романе, с этим подоспели буквально в последнюю минуту. В конце января Плам лёг в больницу. Там он писал десятый роман Бландингской саги; если не считать возраста, опасности вроде бы не было. 14 февраля, в Валентинов день, Этель и Нелла застали его в очень хорошем настроении. После их ухода доктор заглянул к нему и увидел, что он сидит в кресле с трубкой в руке, а рядом лежит рукопись. Обычный человек подумал бы, что он спит, но врач насторожился, и не зря — Вудхауз умер.

[1]  [2] 

«Российское общество Вудхауза»