Объяснение молитвы Господней

[1]  [2]  [3]  [4]  [5]  [6]  [7] 

Как и веcь еврейский народ, он прежде хотел земного изобилия. Но, когда обратился ко Христу, вот какое наставление даёт он ученику своему Тимофею. Всё наше старание — следовать здравым словам Господа нашего Иисуса Христа и учению о благодати Святого Духа. Вот это истинный хлеб духовный! Если же кто учит иному, тот горд, ничего не знает, и от этого происходят пустые споры между людьми поврежденного ума, чуждыми истины, которые думают, будто благочестие, вера служат для прибытка. Удаляйся от таких (см. 1 Тим. 6, 3-5).

Это весьма поучительные слова: никак не следует думать, что вера обещает земное довольство! Да этого истинно верующий человек и сам не желает. Ему оно — неинтересно, как вещь ничтожная! Между тем, и тогда и теперь есть люди, которые хотели бы соединить и веру и прибыток. Даже более того: склонные смотреть и на самую веру как на средство к земному благоденствию. Что же это собственно значит? Это значит: Самого Бога обратить в средство! Не кощунство ли это? Между тем, и сейчас сектанты привлекают к себе клиентов обещанием «хорошей» жизни, земных благополучий. Апостол же говорит иное в послании к Тимофею: «Великое приобретение -(в том, чтобы) быть благочестивым и довольным (тем, что есть). Ибо мы ничего не принесли в мир; явно, что ничего не можем и вынесть из него. Имея пропитание и одежду, будем довольны тем. А желающие обогащаться впадают в искушение, и в сеть, и во многие безрассудные и вредные похоти, которые погружают людей в бедствие и пагубу; ибо корень всех зол — сребролюбие, которому предавшись, некоторые уклонились от веры и сами себя подвергли многим скорбям» (1 Тим. 6, 6—10). И сам он достиг этого состояния «и весьма возрадовался», говорит он филиппийцам, приславшим ему в римскую тюрьму некоторые дары: но «говорю это не потому, что нуждаюсь, ибо я научился быть довольным тем, что у меня есть. Умею жить и в скудости, умею жить и в изобилии. Научился всему и во всем: насыщаться и терпеть голод, быть и в обилии, и в недостатке. Все могу о укрепляющем меня Иисусе Христе. Впрочем, вы хорошо поступили, приняв участие в моей скорби... Говорю это не потому, чтобы я искал даяния; но ищу плода, умножающегося в пользу вашу... Бог мой да восполнит всякую нужду вашу, по богатству Своему в славе, Христом Иисусом» (Флп. 4, II—19).

Вот христианский идеал: всем быть довольным!

И у христиан было это. Прочитаешь жития святых пустынников и монахов: в какой скудности они жили! Поражаешься даже: да возможно ли это по человеческим силам? Раз в день, а иные — через три дня вкушали что-нибудь, другие ещё реже. Да и в одних ли пустынях и монастырях? Целый народ — хотя бы и наш русский — жил убогой жизнью. А когда спросишь — как поживаете? — отвечают: «Слава Богу, помаленьку!» А пришлось мне видеть и такого бедняка, который отказался даже от преложенного мною пирожка: «Нет, мне не нужно! Хлеб есть!»

Значит, существовать можно: чего же больше? Скажут: а много ли таких? Пусть не много, но другие — уже довольствуются тем, что есть. А иные — умеренны в жизни. Третьи — готовы поделиться с бедными чем можно. Это всё различные степени быть довольным всем. И то хорошо!

А сколько земных забот снимается с человека таким воззрением! Как уменьшаются скорби! Но пойдём дальше.

«Хлеб наш...» «Наш» — не сказано: мой, а наш. Обращаем ли мы внимание на это слово? Не просто «насущный» — для меня, для моей семьи! — а наш, нам, для нас, для всех.

Почему же вставлено это слово? Мы уже объясняли в обращении «Отче наш», что Господь повелевает вообще молиться Богу не от одного лишь себя, а от имени всех и о всех. Отец — один, а мы все братья. Так и о хлебе насущном молиться следует не для себя лишь, а для всех нас. В этом сказывается братская любовь наша. Ведь немыслимо было бы, чтобы в одной семье один был сыт, а другой голоден. Так, собственно, и во всей человеческой семье следовало бы жить общим интересом, общей жизнью. А у нас забота лишь о себе, о своей семье. В лучшем случае о своём государстве. Но не моё, не наше государство — представляется для нас чужим, нисколько нас не интересующим. Там где-то голод, умирают тысячи — «это не у нас». Мор, чума, болезни — «не у нас». Как далека Молитва Господня от нашей жизни! Даже не думаем об этом.

А ведь было иное время. Христиане жили общей жизнью, как пишет об этом книга Деяний апостольских. Все же верующие были вместе и имели всё общее: «и продавали имение и всякую собственность, и разделяли всем, смотря по нужде каждого» (Деян. 2, 44—45). У множества же уверовавших было одно сердце и одна душа, и никто ничего из имения не называл своим. Но всё у них было общее. Не было между ними никого нуждающегося (Деян. 4, 32, 34). »

Но и в христианстве этот порядок долго не удержался. Скоро вскрылся обман. Некий Ананий и Сапфира сговорились отдать не всю цену за проданное имение, а лишь часть её. И за эту ложь были наказаны смертью апостолом Петром (Деян. 5, 1-11).

Да и такое общение имуществ было лишь между верующими христианами. Из посторонних же никто не смел пристать к ним. Видя же такую любовь между ними, народ, даже не уверовавший, прославлял их (Деян. 5, 13). Были и так называемые «агапы», от греческого слова агапэ — любовь (Эти агапы впоследствии отменены Соборами. — Ред.). Приходя на богослужение, христиане устраивали после них «вечери любви», но и там начались разделения, как пишет апостол Павел к коринфянам (1 Кор. II, 17-22). И однако же, несмотря на все эти недостатки, Богу угодно было оставить для [назидания] всем христианским общинам память о такой общей жизни.

Не так теперь, но так было. И при христианском воззрении на «хлеб насущный» и при истинной любви это возможно было. Теперь же, когда мы стремимся не к минимуму, не к «хлебу насущному», а к максимуму, к возможно большему, конечно, трудно. «Хлеба насущного» хватило бы для всех, а если одним хочется жить в «изобилии», то другим будет недостаток и в хлебе. Да дело-то даже и не в хлебе. Христос Господь хотел ведь Божественной, небесной жизни для людей. Для этого Он заповедал заботиться и молиться о «хлебе насущном», т.е. о самом необходимом, а не мучить себя заботами о зловредном богатстве, которое и здесь вовлекает в различные похоти и разделения и затрудняет вход в Царство Небесное, как сказал Господь про богатого юношу.

Следовательно, в христианстве главное дело сводится к духовному настроению — к беззаботности и любви. Если же это общение имуществ имеет целью довольство, изобилие, богатство, то это совсем не то, для чего приходил на землю Господь и дал заповедь о «хлебе насущном». Наоборот, такое общение возбуждает лишь большее желание изобилия, т.е. развивает в конце концов аппетиты наши. Да и исходит-то оно из корыстного материализма, плотскости, любви к богатству, довольству. Это две вещи различные.

Но даже и при таком несовершенном состоянии христианства, учение о «хлебе насущном» и о любви имеет немалое значение: оно вносит в жизнь умеренность, ограничивает наши аппетиты.

Один иностранный общественный политик недавно выразился так: люди не хотят до сих пор понять такой простой вещи, даже с чисто экономической точки зрения, как совесть. И это верно. Хотя не нужно смотреть на благочестие как на путь для «прибытка», по слову апостола, но несомненно, что искреннее благочестие поведёт непременно и к экономическому благоденствию. «Ищите прежде Царствия Божия, а все остальное, т.е. земное, — приложится вам», -говорил Господь. И Сам Бог даст нам нужное, если мы не соблазняемся в душе желанием богатства и изобилия, если оно не опасно нам. «Богатство, если оно течет к тебе, не прилагай к тому сердца», -говорится еще в Ветхом Завете. И Златоуст зовёт: «Хочешь богатства — беги от богатства: и богатство побежит за тобой».

Но истинный христианин и не будет даже хотеть богатства, как вещи опасной. Да оно его и не прельщает, есть другое истинное богатство: благодать Святого Духа, Царство Божие — внутри нас. Тогда довольно будет одного хлеба насущного. Даже того меньше! Это показывает нам жизнь святых.

Но Молитва Господня дана была не для исключительных подвижников, а для всех христиан. Здесь и хлеб насущный необходим. И вообще т.н. частная собственность дозволяется: «Чем ты владел, — говорит апостол Пётр Анании, — не твое ли было, и приобретенное продажею, не в твоей ли власти находилось?» (Деян. 5, 4).

Христианство разрешало и разрешает это. Только бы не было стремления к изобилию, а довольствовались бы мы необходимым: «хлеб наш насущный даждь нам днесь». И когда один человек просил Господа разделить его справедливо с братом, Он сказал ему: «Кто поставил Меня судить или делить вас?» И далее: «Смотрите, берегитесь любостяжания, ибо жизнь человека не зависит от изобилия его имения» (Лк. 12, 13—15). Тем более — Царство Небесное.

Ещё мне хотелось б остановиться на маленьком вопросе. Как ни мало думать лишь о «хлебе насущном», да и то только «днесь», на нынешний день, но зачем ещё и об этом нужно молиться Богу «даждь нам»!

Приведу такое впечатление о молитве из своей ранней жизни. Когда, бывало, я читал Молитву Господню, то мне непонятно было: зачем нужно просить Бога о таком предмете, как насущный хлеб, ведь хлеб-то был в изобилии даже у любого нищего! В молодости я видел такого в моем округе: у него всегда были довольно полны два мешка, один для муки, другой для «кусков», т.е. для ломтей хлеба. И мне казалось, что чего-чего, а хлеба-то уже всегда всем хватит. Зачем же просить его у Бога: «даждь нам»?

Прошло после этого много лет. Я жил тогда в Москве, будучи членом Церковного Собора. Началась революция. И нам не хватало простого хлеба! Тогда я был в Москве, и нам давали всего лишь по 1/8 фунта в день, да и тот был с кострикой. Однажды я шёл по улице и увидел голодную, шатающуюся небольшую собаку: она беспомощно пошаталась-пошаталась и околела. Вот тогда я понял: да, и о хлебе насущном нужно молить и просить Бога! Иначе можно от голода погибнуть!

Ведь мы, собственно, постоянно присутствуем при чуде: из одной и той же земли вырастают тысячи хлебов разного сорта. Мы этому не дивимся только потому, что привыкли. А если бы увидеть это чудо в первый раз, мы не могли бы надивиться. Откуда всё это? Одна и та же земля родит разное. Недаром одна северная старушка, кушая арбуз, восхищенно сказала: «Хотела бы я хоть посмотреть, где эти арбузы растут!»

Всё это сотворено Вседержителем Богом. Им и сейчас держится, — хотя неверующие этого не признают, а объясняют «природой». Но разве бездушная природа разумна? Конечно, нет! И тот, кто ссылается на природу, в сущности прикрывает свое незнание.

Всё держится Богом Творцом! Его обо всём и надобно просить: даже о куске насущного хлеба, хотя бы на один день. Да и то приходит мне мысль: ведь и это прошение сказано Самим Спасителем. Богом! Уже по одному этому должно верить Ему всецело и просить — и о хлебе насущном. Во всяком случае, подобное прошение говорит о нашей вере и смирении. О вере потому, что этим мы выражаем упование на Бога во всём, даже в самом «насущно» необходимом. О смирении потому, что приучает нас довольствоваться малым. Кроме того, это прошение приносит и добрые результаты всему миру, т.к. учит ограниченности наших пожеланий, а это отражается на всем мире, т.к. всякая борьба, вражда и зависть приводит к ссорам и войнам. И тогда жизнь становится гораздо труднее! А Господь хочет облегчить нам и земную жизнь.

Наконец, слова: «наш», «нам» напоминают нам о любви друг к другу. И пусть даже мы не смиримся настолько, чтобы просить лишь «насущного хлеба», да ещё всем «нам», но пусть хоть христиане покажут эту скромность прошений наших! В крайнем случае, пусть каждый думает лишь о себе самом: ему-то уж несомненно будет душевная польза. Но не может быть, чтобы доброе дело отдельного человека не оказывайте влияния и на других. Впрочем, об этом не должно думать, потому что это не смиренно. Даже было бы ещё грешнее, т.к. ограничивши себя телесно, мы «расширялись» бы духовно: в гордости — своею добротою, в самомнении — о своей мнимой «святости». И наоборот, чем ты будешь скромнее в требованиях и смиреннее, тем влияние твоё будет сильнее. Да у тебя больше останется времени и для духовной жизни, если ты будешь довольствоваться малым! А лучше сказать: вся твоя жизнь превратится в непрерывную духовную жизнь.

Здесь припоминается наставление преподобного Серафима Саровского дивеевским «сиротам». Давая им указания ежедневного жития, он их учил: не следует вычитывать разных акафистов, ни давать подробных обещаний, а прочитав его, Серафимово, маленькое «правильце», немного чего-либо вкусить и сразу на послушание или на работу, какая указывается старшими, но между работой, про себя, творить молитву Иисусову. Так до обеда. После обеда — «правильце», и опять за работу с прибавлением к молитве Иисусовой: «молитвами Богородицы». Потом перед сном опять «правильце» — и спать.

«И уверяю вас: спасетесь», — утешал о. Серафим своих «сирот». Длинный уставной молитвенный саровский порядок о. Серафим не благословил для дивеевских сестёр: он и для монахов-то труден. Но его не всегда в этом слушались: старались уподобляться Сарову в молитвенном уставе. А батюшка по своему опыту знал, как лучше молиться и вообще спасаться. Он не был приверженцем длинной уставности, но в сердце постоянно молился. А Господь именно этого требует: «Сыне! Даждь Ми сердце твое!»

Молитвословие — ещё не есть молитва! И знающим монастырские порядки известно, что истинным молитвенникам даётся свобода в молитве: они в скитах, например, могут позднее вставать и позднее ложиться и не исполняют устава служб, а стараются молиться «непрестанно», по повелению апостола: «непрестанно молитесь» (1 Сол. 5, 17).

Теперь надобно обратиться к человеческим способам избавиться от сложной современной жизни.

Вместо той ограниченности, которую заповедует нам Господь в этом прошении и которая разрешает сложность всей мировой жизни, народы думают об иных путях существования, в частности о государственном способе уравнения имуществ. И, кажется, с первого взгляда, это весьма походит на первые дни христианства, когда у всех было всё общее и никто ничего не называл «своим». Но на самом деле здесь большая разница.

Именно: если Господь хочет разгрузить нас от лишних забот, свести на минимум существования, то в современных поисках улучшения жизни в основу стремлений обещают, а где-то и действительно дают максимум обилия. Не только говорят: будет бесплатный хлеб, и притом в изобилии, но нужно ожидать впереди и вообще сладкой жизни.

Уже здесь — коренная разница: Господь хочет свести наши телесные заботы к минимуму, а в мировом масштабе привлекают изобилием, чтобы, дескать, оставалось время для культурного воспитания и всевозможных удовольствий. Таковы различные источники.

Затем: христианство исходит из нравственных побуждений и стремится к ним; человеческие же способы улучшения жизни имеют целью материальное благополучие, которое будто приведёт их к моральному совершенству, хотя это, собственно, и не очень-то интересует преобразователей жизни. Было бы сладко жить здесь, потом ведь все умрут, и ничего, кроме праха, не останется от них. Так различны цели.

Христианство исходит из религиозных Божественных заповедей, из веры в Бога и вечной ответственности за свою жизнь; земные же пути отвергают всё нематериальное. Мало того, считают веру в Бога не только излишней, но даже вредной для этой жизни потому, что она отвлекает от материальной цели, отрывает от революционных методов, учит смирению, тогда как современные теории стараются возбуждать правовое сознание, гордость.

Христианство явилось в мир как религиозное движение, во имя Господа Иисуса Христа, а современные теории объясняют его, как восстание низших классов против имущих, что совершенно ложно. Самого Христа считают легендой.

Потому современные преобразователи различными способами поднимают гонения против христианства, как будто бы зловредного. А на самом деле оно прежде всего привлекает на людей благословение и милость от Бога. Вводит мир в общество, останавливает преступность, вносит умеренность во взаимоотношения наши, проповедует законопослушность и почитание начальников, даже хотя бы и безрелигиозных, учит терпению и т.п.

Поэтому начальникам следовало бы не гнать христианство, а поддерживать его. Но им это трудно потому, что весь дух христианства отличен от мирских путей. Да и верующим не полезно такое постоянное благополучие, известно, что Христос Сам страдал — до распятия — и последующих Ему призывал к тому же (Мф. 16, 24—25). Страданиями мучеников окрепла христианская вера. «Кровь мучеников становилась семенем новых христиан», — говорит Тертуллиан. И эта истина имеет силу и теперь. Это — факт.

Поэтому христианской Церкви духовно лучше там, где предшествует крест Христов. И потому во Второе пришествие Господа «явится знамение Сына Человеческого на небе», т.е. опять же крест Христов (Мф. 24, 30; Мр. 14, 62; Апок. 1, 7; Зах. 12, 10). Вся проповедь христианская называется «Словом о кресте» (1 Кор. 18, 23). Потом христиане, терпящие страдания, несомненно выше, чем те, которые живут в лучших материальных условиях. Спасительнее скорби, чем земное благополучие! А истинные христиане даже желают себе страданий за христианство и для спасения, отсюда и мученики, и пустынники, и добрые иночествующие, и юродивые всегда искали себе скорбей, креста (Мф. 16, 24—27; Лк. 12, 4—9; 23—31, 49—53). Они теряют свои имущества, и иногда и самую жизнь. Это, конечно, им больно. Но для спасения души их полезно, ибо сказано: «трудно богатому войти в Царство Небесное» (Мф. 19, 23; Мр. 10, 23—26; Лк. 18, 24).

Но потом на место одних богачей появляются другие, новые. И им тоже трудно бывает войти в Царство Божие! И снова является необходимость Господу посылать на помощь людям: голод, пожары, наводнения, войны. Временно это отрезвляет нас. А потом мы опять стремимся к богатству: опять нам недостаточно хлеба насущного.

Пусть даже мы не делаемся материалистами, а остаёмся верующими, но одновременно хотим быть и богатыми. И тогда получается самообман: мы воображаем себя защитниками веры христианской, а на деле делаемся язычниками, евреями, распявшими Христа, противниками «Слова о кресте». И кто знает, не бываем ли мы в таких случаях хуже и самих неверующих? Пожалуй — так.

Так, современные т.н. христианские народы, католическая церковь со множеством её богатств, США, стоящие во главе противников нового течения, не оказываются ли они хуже китайцев, индусов и неверующих людей разных стран? Не стремятся ли они использовать колониальные и полуколониальные страны за дешёвое сырьё? Не грозят ли они разными бомбами несогласным с ними? Разве это христианство? Собрали большое количество мирового золота и подкупают им нуждающиеся государства под видом «помощи».

А в душе мы не язычники ли? Не относится ли и к нам обличение фарисеев и лицемеров, что «даем» десятину с мяты, аниса и тмина и оставили важнейшее в законе: суд, правду, милость, любовь и веру истинную; сие надлежало бы делать, и того не оставлять. «Горе вам, книжники и фарисеи, что очищаете внешность чаши и блюда, между тем как внутри они полны хищения и неправды. Горе вам, книжники и фарисеи, что уподобляетесь окрашенным гробам, которые снаружи кажутся красивыми, а внутри полны костей мертвых и всякой нечистоты! Так и вы по наружности кажетесь людям праведными, а внутри исполнены лицемерия и беззаконий» (Мф. 23, 23—28).

Когда задаёшь себе такие вопросы, то совесть свидетельствует: в этом много правды! И спрашиваешь: не хулится ли нами имя Божие? Откровенно спросим: привлекаются ли народы через нас к христианству? Не наоборот ли: не отталкиваем ли их от себя? Миссионерское дело в США и даже в Англии поставлено было широко, но Китай отпал от их влияния, а от Англии — Индия! Франция послала в Индокитай проповедников, а теперь пришлось расплачиваться горькими слезами. Англичане захватили больше всех на земном шаре пространства, а теперь (В 1954 г. —

Ред.

А мы не видим этого? Да и как мы можем привлечь ко Христу людей, когда сами в жизни идём против Христова креста!? И не будет ли возмездия и нам, лицемерам?

«Да приидет на вас вся кровь праведная, пролитая на земле! Истинно говорю вам: все сие приидет на род сей!» (Мф. 23, 35—36).

В заключение, однако же, обратимся к себе самим, и прежде всего — к «вождям», духовенству.

Что нам смотреть на чужие сучки в глазах их, а своих брёвен не видеть?! Пусть они даже не «брёвна», а тоже — сучки. Что нам пользы от чужих недостатков? Но обращаясь к себе самим, невольно думаешь, как древние евреи про Христовы притчи об отнятии у них царства: «Говоря так, и нас обижаешь!»

Не относятся ли и к нам эти слова об «окрашенных гробах»? Боюсь сказать уверенно, но приходится задуматься над этим. Что же нам нужно делать тогда?

Иной, может быть, скажет: трудно это учение о «хлебе насущном». Нет сомнения — трудно. Но и легко! Это сказал Сам Господь (Мф. II, 29). Если бы это было невозможно, то Господь не дал бы нам такой молитвы: «Хлеб наш насущный даждь нам днесь». Если же дал, значит, это возможно! Это облегчает жизнь вообще, и даже материальную. Конечно, вопрос — в степени. Но важно, чтобы услышали мы в этом прошении призыв к насущному, необходимому, а не к обилию. А уже мера — дело совести каждого.

Затем, поелику всё управляется промыслом Божиим (Вседержителя), то нам нужно на Него и полагаться во всём. Ведь Он же «Господин жатвы Своей» (Мф. 9, 38). Поэтому будем уповать на Него! «Соль — добрая вещь, но если соль потеряет силу, чем исправить ее? Кто имеет уши слышать, да слышит!» (Лк. 14, 34—35) — сказал Господь. Господи! Помилуй нас!

Пятое прошение: «И остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим»

В этом прошении мы просим о каких-то «долгах» наших. Все мы знаем, что под «долгами» разумеются «грехи» наши. Почему грехи называются долгами? Потому что должник обязан заимодавцу, у которого он занял деньги, и этим он виноват перед ним, покамест не отдаст всего долга или пока он не будет прощён заимодавцем. И чтобы понятнее была нам наша греховность, вот Господь и сравнил грехи наши с долгами, что нам всем известно. Но в этом есть высший смысл. Долг потому и есть долг, что мы кому-то должны. Кому же мы должны своими грехами? Только — Богу!

Бог и грех: эти понятия — неразделимы. То есть, если человек не верует в Бога, то никакого греха не может да и не должен признавать, потому что не перед кем отвечать. И наоборот: если мы веруем, что Бог есть, и что Он дал нам заповеди — как нужно жить, тогда мы пред Ним ответственны, хотя бы никто о наших грехах, кроме нас, и не предполагал, и не знал или даже считал нас «хорошими», чуть не «святыми» людьми.

Известный писатель Достоевский приводит такой разговор между двумя братьями Карамазовыми — Иваном и Григорием Смердяковым. Иван был «законным» сыном и жил «барином» в доме богатого отца, получил образование, стал неверующим, и этому же неверию учил и Григория. А Григорий был рождён от полудурочки Лизаветы Смердящей и от неё получил фамилию Смердякова. Он был тоже взят в дом Карамазова, но исполнял там обязанности лакея, хотя братья знали, что он рождён от одного с ними отца, Федора. Конечно, его ничему не учили, хотя он был человек способный. И вот Федор был убит. По случайно сложившимся обстоятельствам подозрение пало на старшего брата, Димитрия, тогда как истинным убийцей был Григорий. Однажды он и разговорился с учёным Иваном о своем преступлении, хотя об этом никто и не думал. «Хотя отца-то убил я, — говорил он холодно и без всякой жалости и без сознания своего греха Ивану, — настоящий убивец — ты: ведь ты же говорил, что Бога — нет. А раз Бога нет, то всё можно!» (Пишу по памяти: давно читал об этом.)

И, несомненно, верно: если Бога нет, то нет и бессмертия, нет и суда, нет и ответственности ни за что, нет и никаких заповедей, ни Божиих, ни внутри себя, — т.е. совести. «Живи моментом», — как говорится иногда. Или как апостол Павел: «Станем есть и пить, ибо завтра умрем!» (1 Кор. 15, 32).

И даже скажу больше: если не верить в Бога, то не нужно, не должно смущаться своею совестью: это — не логично, не рассудительно! Зачем путать себя, если нет Бога?! Делай всё, что тебе хочется сейчас! Ведь корова ничем не смущается — только бы наесться травы; и собака, если укусит кого, не стыдится; и кошка, когда загрызёт мышку, не жалеет её, и даже учит этому своего котёнка. И это логично, последовательно — если в Бога не верить!

И наоборот: если в Бога верить, тогда и совесть понятна, и ответственность за наши дела — необходима.

Приведу случай из жизни. Я знал иеромонаха. Однажды он сопровождал меня из монастыря в скит и подносил мне довольно тяжелую посылку. Я просил дать мне понести её самому: «Это будет мне епитимией за грехи», — говорю ему. А он ответил мне следующее: «Если бы я на епитимии изрезал всё свое тело на куски, то и их бы не хватило на это!»

Не помню, в этот ли раз он сам рассказал мне или другие мне о нём сообщили, но дело было в следующем: он считал себя настолько нагрешившим, что сам наложил епитимию: никогда «не надевать на себя епитрахиль», т.е. не совершать священных служб. Его никто не обвинил, не судили его, не знал ничего и епархиальный архиерей, и он мог бы жить беззаботно. Но он осудил сам себя: «не надевать больше епитрахили» — за грехи свои. Совесть его сознавала, что он недостоин быть священнослужителем. С того времени он исполнял обязанности разносчика в трапезной пищи братии, а в церкви был за псаломщика: читал медленно, крестился истово и даже вдавливал персты свои в тело, когда клал кресты. И братия не видела его огорченным, хотя с ним обращались, как со слугою на трапезе. А ему при мне было уже 70 с лишним лет. Небольшого роста, очень худой. Вот — пример того, как человек сам сознаёт свои грехи, хотя они никому, кроме Бога и самого грешника, и неизвестны; внутренний голос обличает нас. Недаром св. Андрей Критский, в великопостном каноне на первой седмице говорит: «Нужнее (принудительнее) ее ничего нет!»

«Грех есть беззаконие»; всякий грешник — «преступник закона» Божия (Иак. 2, II). И совершенно верно говорил профессор Санкт-Петербургского университета П-кий, что основа права имеет корни — только в религии, без этого оно ничуть не обязательно для нас, даже нерационально, неразумно. Тогда остаётся одна надежда на «нравственное» поведение: террор власти (суды, тюрьмы, телесное наказание, смертная казнь и пр.). Но в сущности, это не «нравственное» поведение, а — страх перед властью, не больше!

И у всех народов всегда было сознание греховности. Христианство в этом отношении, как высшая форма религии, только глубже других сознаёт грехи. И понятно: оно нас ставит ближе пред лице Божие и чувствительнее пред своею совестью. Поэтому, чем совершеннее христианин, тем больше сознаёт себя грешным. Но об этом будет речь дальше. А теперь мы поставим такой вопрос: это прошение о «грехах» поставлено после «хлеба насущного». Ведь грехи несравненно хуже, тяжелее, важнее, чем бедность, нищета, голод. И казалось бы, что по значению их нужно поставить выше «хлеба». Почему же они поставлены после него? На это можно бы ответить так.

Да, так именно и смотрит на этот вопрос и христианство, и Церковь, и святые отцы. Все, знающие Евангелие и Послания и внимательно следящие за собою и за жизнью, прямо так и учат: «Единственное зло в мире — есть грех!»

На этом и нам следует твёрдо установиться: единственное зло — грех! Это — несомненно, как увидим дальше. Он — корень всего дурного.

Так учил и Иоанн Креститель: «Покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное» (Мф. 3, 2). Так проповедал и Иисус Христос: «Приблизилось Царство Божие: покайтесь и веруйте в Евангелие» (Мк. 1, 15). И целью пришествия Господа на землю было — спасение грешников, как всем нам известно. Так же учили апостолы: «Покайтесь, и да крестится каждый из вас во имя Иисуса Христа для прощения грехов; и получите дар Святого Духа» (Деян. 2, 38). Так учили и все святые отцы: можно бы привести здесь тысячи выдержек! Но мы, христиане, и сами знаем это, потому нет надобности в других ссылках.

Но, к великому сожалению, этого даже мы, христиане, не достаточно сознаём! Это — горький наш опыт!

А вот когда заболеем, или когда наступит голод, когда даже и хлеба не хватает, или вообще когда наступят какие-либо земные бедствия (пожары, войны и пр.), мы очень чувствительны к этому.

Вот, может быть, поэтому о «грехах» поставлено после «хлеба»: о нём мы больше беспокоимся. Да и то нужно сказать: если мы научимся ограничивать себя в жизни до насущного хлеба, то легче нам будет бороться и с грехами: первое куда как меньше, а второе несравненно труднее. И подвижники обычно начинали с телесных постов, а потом уж — переходили к духовной борьбе.

Но... пойдем далее беседовать о грехах: это — важнее, чем рассуждать о порядке прошений.

Иные задают себе вопрос: почему Бог не создал бы человека — неспособным грешить. На это обыкновенно отвечают: человек, как высшее богоподобное существо, должен быть непременно свободным — т.е. способным делать и добро и зло. Так и ангелы: одни пали, а другие остались верны Богу. А что верно и первое, мы слышим из слов Самого Иисуса Христа. «Я видел сатану, спадшего с неба, как молния» (Лк. 10, 18). Но об этом мы ещё будем говорить подробнее в шестом прошении.

Если же человек был бы создан не свободным, как животные, то он всё равно творил бы зло (как волки, змеи и др.), но и не сознавал бы ещё этого: был бы двойной грех; а теперь, при свободе, мы хоть и грешим, но сознаём свои грехи, а иногда боремся против них, даже и побеждаем их с Божией помощью — к этому мы способны и свободны. И в нас вложено хоть желание не грешить (Рим. 7, 15—20), и это остаток свободы. А без свободы — нет и добродетели.

И Богу угодны лишь те, которые добровольно творят добро, а не бессознательно, как животные. Да и то ещё нужно сказать: то добро угодно Богу, которое сделано во имя Господа Иисуса Христа — так говорит преподобный Серафим Саровский; или во славу Божию — так часто говорил Сам Христос, что Он всё творит во славу Отца: «Отче! пришел час, прославь Сына Твоего, да и Сын Твой прославит Тебя... Я прославил Тебя на земле, совершил дело, которое Ты поручил Мне исполнить» (Ин. 17, 1, 4 и далее). И Сам Христос говорил: «Будете просить во имя Мое» (Ин. 15, 16; 16, 23, 26). Это известно и нам по опыту нашему.

На этом и кончим этот вопрос: почему Господь сотворил нас свободными людьми, а не неразумными тварями... Да и в тех есть задатки свободы, и они повинуются нам и друг другу... А что будет после восстановления? (См. Рим. 8, 19—23.)

А иной раз даже думаешь: и животные бывают иногда лучше людей — добрее, ласковее, послушнее, терпеливее, смиреннее... Это всё мы знаем. А всё же человек создан свободным... И даже безгрешным.

А потом он злоупотребил свободою своею. Пал — непослушанием... И даже не покаялся, а начал оправдываться, ссылаясь на Еву, «которую Ты мне дал, она дала мне от древа, и я ел» (Быт. 3, 12). Ева же сказала: «Змей обольстил меня, и я ела» (Быт. 3, 13). И на это они имели свободу: покаяться или оправдываться; они избрали второе. Но так было нужно допустить человека: чтобы он не думают высоко о себе... За это Господь изгнал прародителей, лишил их благодати Духа Святого и предоставил им жить своею волею, своей свободой, но — уже без той Божией силы, которую Он им давал и которая теперь стала уже им тяжка.

И им казалось легче жить без Бога, но по своей «свободной» воле. Но в сущности, эта «свобода» была уже мнимая: они попасти в рабство к искусителю — диаволу, послушавшись его совета против Бога. «Всякий, делающий грех, есть раб греха», — сказал Сам Господь (Ин. 8, 34). Грех стал господствовать в мире. А злой господин, диавол, стал «князем» мира сего (Ин. 12, 31; 14, 30). И апостол Павел говорит: «Облекитесь во всеоружие Божие, чтобы вам можно было стать против козней диавольских» (Еф. 6, II).

Освободить от этого рабства и пришёл Господь Иисус Христос, Сын Божий, верой в Которого и Духом Святым и освобождаются грешники. (Ин. 8, 36; 2 Кор. 3, 17). Это — истинная, духовная свобода! Её достигают вполне лишь святые. А мы, грешные, еще не свободны... В этом — разрешение вопроса: есть ли свобода воли в человеке...

Теперь обратимся к вопросу: насколько мы греховны?

Возьмём пример из нашей собственной жизни. От православных мы нередко слышим: «грешный я» или «я — великая грешница»... Таково наше собственное сознание.

И в богослужениях наших постоянно слышим о грехах.

Например: возьмём утренние и вечерние молитвы. Будучи в Англии, я заинтересовался этим вопросом и их общими стихами, песнями и вообще молитвами. И легко заметил, что англичане и т. н. епископалы в Америке больше благодарят и славословят Господа, особенно за посольство Сына Своего на спасение людей.

И мы, православные, тоже благодарим, и это особенно проявляется в литургии, которая есть благодарственная и хвалебная служба Господу («Милость мира, жертва хваления»), но в то же время и искупительная Жертва Сына Божия за наши грехи («Предаяшеся, паче же Сам Себе предаяше за мирской живот» — во второй молитве на евхаристическом каноне). И всякую службу начинаем славословием («Благословен Бог наш», «Благословенно Царство», «Слава Святей» и т.д.), но сколько раз поминается о грехах, «согрешениях», «прегрешениях» и прочем!

А в ектений «Исполним» — просим: «прощения и оставления грехов и прегрешений», «прочее время живота нашего в мире и покаянии скончати», «доброго ответа на страшнем судищи Христово» и т.д. и т.д.

На повечерии молимся с поклонами при чтении канона св. Андрея Критского «Помощник и Покровитель», «Откуду начну плакати окаянных моих деяний», с припевами: «Помилуй мя, Боже, помилуй мя». Дальше: «Пресвятая Владычице, моли Бога о нас грешных», «Вся Небесныя силы святых и Архангел, молите о нас грешных», «Св. Иоанне Пророче и Предтече... моли о нас грешных», «Святии славнии апостоли...», «Преподобнии и богоноснии... молите о нас грешных», «Непобедимая... сила Креста, не остави нас грешных», «Боже, очисти нас грешных...»

Но если мы обратимся к утренним и вечерним нашим молитвам, то увидим почти сплошное моление о грехах и против искушений врага. Вот в этих молениях я и увидел громадную разницу между англиканами и нами, православными! И только в заключительных возгласах у нас — славословие Бога Отца, Сына и Святого Духа: «Яко Твое есть Царство, сила и слава», «Яко препрославлен еси», «яко свят еси», «и Тебе славу воссылаем», «яко благословен еси», «яко человеколюбец» и т.д.

А уж какими словами мы не осуждаем себя: и «грешный», и «недостойный», и «окаянный» (см. 8-ю вечернюю молитву), и «лукавый», и «страстный», и «нечистый».

Обратимся к молитвам пред Причащением. Там мы читаем: «всего себя повинув греху», и сравниваем себя с блудницей, разбойником, мытарем, блудным, с гонителем Савлом, и называем себя «треокаянным». Против последнего слова — припоминаю ещё в годы студенчества — «восставал» даже некий протоиерей, профессор духовной академии; между тем эту (6-ю) молитву составил такой великий святой, как Симеон Новый Богослов!

Любимая молитва на устах доброго молитвенника (монаха; а есть такие и миряне, семейные, даже крещёные из евреев), как известно, есть молитва Иисусова: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешнаго». И один католический ксендз, разъезжавший по России, говорил: «У православных толикой слышно в храмах: «Господи помилуй! Господи помилуй!» О, он ещё мало понимал!

Припомню один пример из жизни святого подвижника. Его чтили люди. И был у него послушник. Прожил он несколько лет со старцем. Потом ушёл от него и стал поносить его. Почитатели говорили об этом угоднику. Он им отвечают: «О! он ещё не всё обо мне знает! Если бы он это узнают, то мог бы сказать гораздо больше!» Через несколько лет послушник воротился с раскаянием. Старец без всяких «упрёков» (ср. Иак. 1, 5) принял его. И когда тот повинился, он сказал ему: «А я за это время даже не подумал о тебе худо!»

И сколько подобных примеров рассказывают в житиях святых! Покаяние — это стихия православия!

И ещё скажу про будничные службы каждого понедельника и вторника, по Октоиху: первый канон Господу — всегда покаянный. Возьму для примера из первого гласа: «Грехов моих множество», «приими мя ныне покаянием к щедротам Твоим припадающего», «очисти, Едине Блаже, очисти и спаси мя», «множеством грехов влекийся и преклоняемь семь тяготою прегрешений, и суда безмернаго исполняяйся», «кому тя, душе моя окаянная, уподоблю, делающую лютая и не творящую добрых», «впадох в тление страстей и боюся Твоего праведного судища», «безвестная и тайная сердца моего Ты веси», «блудяща мя на путях погибели и в ров согрешений впадающа мя, обрати, Христе». При постриге в монашество поют седален второй кафисмы: «Объятия Отча отверсти ми потщися (поспеши): блудне иждив мое житие; на богатство неиждиваемое взирая щедрот Твоих, Спасе, ныне обнищавшее мое сердце не презри! Тебе бо, Господи, во умилении (сокрушении) зову: согреших Ти, спаси мя».

И это только малая часть того, что есть в Октоихе. А в Триоди постной — ещё больше. Каноны Божией Матери на повечериях (ежедневно) почти всегда покаянные.

Службы в праздники и святым, конечно, хвалебные, но и там просим мы (кроме двунадесятых праздников — за малыми исключениями) о прощении.. .

И можно без преувеличения сказать, что в будничные дни службы все почти — просительные, умилительные, покаянные. Значит, православный человек слезит душою о грехах своих... А иные подвижники даже лили частые слезы. Например, преподобный Ефрем Сирин молился: «Господи! остави ми волны благодати Твоея!» Он почти всегда плакал! И на образе его написано: «Ефрем грешный». Пойдём далее. Как бороться с грехами? Прежде всего нам надо увидеть свои грехи. Сначала это покажется кому-нибудь очень лёгким? Но не думаю... И вот простых два доказательства.

Как много мы видим людей, которые оправдывают себя... Разве один из ста сознается в вине своей! А может быть и меньше? А вот другой обратный пример: чем он выше, тем он больше грехов видит в себе. Значит, для видения своих грехов необходимо ещё стать на некоторую высоту. Почему же это?

Потому, что ещё нет ясного света в душе. Обычно употребляют такое сравнение: если через окно не проходит солнечный луч, то в комнате не видно пыли. Но стоит лишь блеснуть лучу, как вдруг мы увидим миллион пылинок в нём. Так и в душе: когда она ещё не просвещена, то нам не видно всей нашей греховности, даже мы кажемся себе «не хуже других», или — «как все», или даже почти «святыми». Но когда она освещена благодатию Божией — тогда она видит в себе бесчисленное множество прегрешений, так что можно впасть даже в уныние и малодушие! И в молитвах такие люди искренне могут говорить, сравнивая себя со скотами и даже ниже их. Вот, например, что говорится в каноне Иисусу Сладчайшему: «Преклонився, Иисусе, безсловесными сластьмп, безсловесен явихся, и скотом воистинну, о Иисусе мой, страстно окаянный уподобихся, Спасе. Тем же, Иисусе, бессловесия мя избави» (песнь 8-я).

Или: «Христе Иисусе! никтоже согреши на земли от века, о Иисусе мой, якоже согреших аз окаянный и блудный» (песнь 7-я).

Или: «От Адама, Иисусе мой, согрешившия вся, прежде закона и в законе, Иисусе, и по законе окаянный и благодати, Иисусе мой, победих (превзошел) страстьми окаянно» (песнь 9-я). Нам даже кажется это невозможным! Но писавшие, конечно, искренне писали... Вон о. Иоанн Кронштадтский постоянно писал о грехах своих. А однажды он перечислил 130 грехов! Это было так невероятно, что один слушатель даже пришёл ко мне после этой проповеди в храме, на квартиру мою, и спросил меня: «Откуда он набрал столько грехов?» Я взял книгу его и прочитал эти две страницы. Возможно, что и нам с вами это покажется невероятным, поэтому я перепишу их здесь.

«Если покаянием хотим угодить Господу и спасти душу свою, достигнуть свободы от грехов и страстей, — мы должны каяться из глубины души, обстоятельно, всесторонне, твердо, охотно; потому что в глубине ее гнездятся и коренятся все грехи наши — самолюбие, плотоугодие, чревоугодие, объядение, леность, саможаление, гордость, самомнение, кичение, унижение других, зависть, неприязнь, ненависть, злоба, ехидство, похоть, блуд, нечистота, своенравие, самочиние, непослушание, неповиновение, грубость, дерзость, суровость, строптивость нрава, сомнение, неверие, маловерие, безразличность к вере, неблагодарность, корыстолюбие, жестокосердие, скупость, жадность, алчность, ябеда, лживость, лукавство, клевета, лжесвидетельство, божба, клятвопреступление, лицемерие, лицеприятие, мздоимство, придирчивость, притеснение, лихоимство, татьба, похищение, присвоение чужого, злоупотребление, потворство грехам и поблажка, попущение, суетное препровождение времени, игры, пустословие, празднословие, сквернословие, суетность, роскошь, мотовство, недоброжелательство, зложелательство, злорадство, злопамятство, холодность, нерадение, небрежность в молитве и других делах, неуважение к старости, неподчинение родителям и начальству, вероломство и неверность, непостоянство в добродетели, тщеславие, боязливость, уныние, малодушие, безнадежность и отчаяние, гнев, раздражение рукою или биение по лицу и другим членам, страсть к чтению пустых или соблазнительных книг, нерадение к чтению Евангелия и вообще книг духовного, религиозного содержания, придумывание извинений своим грехам и самооправдывание вместо самоосуждения и самообличения, страстные лобзания или поцелуи, страстные осязания, ласкательство, опущения, недобросовестное исполнение служебных обязанностей, небрежность и торопливость, неисполнение (обязанности) присяги, казнокрадство, или похищение казенной собственности, поджигательство или подстрекательство на зло, убийство, истребление зачатого плода в утробе, отравление, призор очей и порча ближнего, проклятия на ближнего, ругательства, совращение в секты и расколы, распространение ложных и хульных мнений и учений, суеверие, стологадание, спиритизм или разговор с духами, гипнотизм, или усыпление и разговаривание с усыпленным человеком с целью выведать от него какую-либо тайну ( «Правда о Боге, мире и человеке», с. 52—53).

И когда я прочитал ему эти две страницы, тот человек не мог уже возразить ничего! А ведь грехов можно набрать ещё больше! Через две страницы о. Иоанн снова пишет:

«Сколь велико и глубоко растление нашей природы грехом в бесчисленных его видах и направлениях! Это я сознаю и чувствую всякий день, всякий час. Каждую минуту, как ураган, он готов охватить и всколебать, возмутить душу внезапно при малейшем невнимании и поблажке своей чувственности, поколебать меня то гневом, раздражительностью, озлоблением на ближнего — особенно низкого и бедного, надоедающего ежедневным попрошайством, то блудными помыслами и похотями и льстивым воспоминанием и воображением сладости греха, то завистью в самых пустых и маловажных вещах, то лицеприятием и человекоугодием, то корыстолюбием, любовещностыо житейскою, то тщеславием и суетностью, то непослушанием, упорством и леностью, то сонливостью и зевотою, то малодушием, гордостью, унынием и расслаблением души и тела; и всякими грехами усиливается оттолкнуть от Бога — Источника нашей жизни, света, мира и блаженства» (с. 56).

[1]  [2]  [3]  [4]  [5]  [6]  [7]