Вы здесь

Прогресс и война

Священномученик Иларион (Троицкий)

Священномученик
Иларион (Троицкий)

Переживаемые тяжелые дни ужасной войны задают всякому вдумчивому человеку целый ряд вопросов. Что же это такое совершается пред нашими глазами? Европа, цивилизованная, культурная Европа, XX век, широкий поток просвещения, наука, искусство, высокие идеи, гуманность, свобода, равенство, братство даже — и вдруг война, убийство, жестокость, бесчеловечность, кровь, зверство. Как примирить эти два ряда явлений?

Полезно теперь читать «Дневник писателя», который вел наш великий Достоевский во дни турецкой войны в 1877 году. Между прочим Достоевский в своем дневнике писал: «Между этими привезенными в Москву славянскими детьми... [есть] один ребенок, девочка лет восьми или девяти, которая часто падает в обморок и за которою особенно ухаживают. Падает она в обморок от воспоминания: она сама, своими глазами, видела нынешним летом, как с отца ее сдирали черкесы кожу и — содрали всю. Это воспоминание при ней неотступно и, вероятнее всего, останется навсегда, может быть, с годами в смягченном виде, хотя, впрочем, не знаю, может ли тут быть смягченный вид. О цивилизация! О Европа, которая столь пострадает в своих интересах, если серьезно запретит туркам сдирать кожу с отцов в глазах их детей! Эти столь высшие интересы европейской цивилизации, конечно, — торговля, мореплавание, рынки, фабрики, — что может быть выше в глазах Европы? Это такие интересы, до которых и дотронуться даже не позволяется не только пальцем, но даже мыслью, но — но „да будут они прокляты эти интересы европейской цивилизации!“ ...Я за честь считаю присоединиться к этому восклицанию: да! да будут прокляты эти интересы цивилизации, и даже самая цивилизация, если для сохранения ее необходимо сдирать с людей кожу. Но, однако же, это факт: для сохранения ее необходимо сдирать с людей кожу!»[1]. По мысли Достоевского, следовательно, прогресс и цивилизация необходимо связаны с войной и жестокостью. И действительно, если вдумчиво присмотреться к прогрессу, то невольно открывается неразрывная связь между прогрессом и войной с ее жестокостями.

Что такое прогресс? Самая теория прогресса есть лишь применение к человеческой жизни общего учения об эволюции, но эволюция ведь узаконивает борьбу за существование.

Немец, говорят, обезьяну выдумал. Но ведь лишь путем долгой борьбы животный мир дал, наконец, обезьяну. Слабейшие виды пропадали в беспощадной борьбе за существование. Выживали в этой борьбе лишь сильнейшие и наиболее к борьбе приспособленные. Перенесите вы борьбу за существование в международные отношения — и вы получите войну. Война и есть борьба за существование, которую ведут между собою целые народы, целые нации. В этой борьбе выживает тот, кто побеждает; следовательно, нужно приспособление к борьбе; отсюда непрерывные вооружения современных народов. В теории прогресса усматривается смысл германского милитаризма, германского железного кулака. Прогресс требует войны, а война несет с собою жестокость.

Бывали в истории войны династические, войны рыцарские. Теперь войны по преимуществу и почти исключительно экономические. Теперь, действительно, нет высшего побуждения для войны, нежели рынки, торговля, фабрики. Прогресс требует для своего осуществления накопления грандиозных богатств. Господь благословил человеку в поте лица есть свой хлеб и указал на земледелие как на источник пропитания. По пути прогресса человечество желает обойти эту заповедь Божественную, потому что земледелие не дает богатств, достаточных для культурных блестящих успехов. Богатств больше дает фабрика и торговля. Фабрика требует торговли, вывоза, потому что она дает больше товаров, нежели их требуется в самом фабричном районе. Мало европейцу продать. Он заставляет у него покупать. Отсюда европейская политика колониальна. А какой смысл в этой политике? Почему это черные или красные люди должны быть подчинены бледнолицым? Того требует прогресс, того требует европейская цивилизация. Подавайте материал для наших фабрик и извольте покупать у нас, иначе мы не будем достаточно богаты для культурных успехов — вот что, в сущности, говорят европейцы жителям своих колоний и прибавляют еще: а если не будете покупать, так мы заставим вас силой оружия. Так дикари уж и поняли с этой стороны европейца. От европейцев, говорят они, сначала приходит миссионер, за миссионером идет купец, а за купцом уж и солдат. Так, колониальная политика есть в сущности, замаскированный грабеж, где грабителем выступает он — тот безукоризненный джентльмен в изящно сшитом фраке и в блестящем цилиндре, которого принято называть культурным человеком.

Иногда грабеж принимает иную форму. Культурный человек нападает на своего соседа, если он послабее, и начинает его бить, пока тот не запросит пощады. О, конечно, он пощадит, не убьет до смерти; он только потребует выкупа и напишет по окончании войны выгодный для себя торговый договор. Убить соседа выгоды нет; лучше заставить его платить деньги. Смотрите же, какая за последнее время шла погоня за новыми рынками и как труднее и труднее становилось разграничить сферу влияния. Как разбойники при дележе награбленного часто грозят друг другу ножом, так же поступают и культурные государства, когда по экономическим причинам бряцают мечом. Помнится, как внимательно следили немцы за последней балканской войной. Похоже это на то, как продавец боится, не ушел бы от него покупатель, не переманил бы его к себе кто другой. Но когда особенно сильно замахали в Вене мечом? Тогда, когда сербы подошли к Адриатическому морю. В чем здесь причина? А в том, что маленький соседний народ получал возможность свободной экономической жизни, ему открывался выход из экономической кабалы. Это ли не ужас! Страдает культурный прогресс. Прочь поэтому от моря! Там будем торговать мы, а вы должны покупать у нас. Вы работайте, а обогащаться будем уж мы. Нам это необходимо для наших культурных успехов на пути прогресса.

А какая удивительная дружба у немцев с турками! Откуда она? Неужели искренняя? Если и не искренняя, так немцам выгодна. Турки уж не протестуют против грабительства немцев. Если живет дряхлый старик, которого можно обкрадывать, то как не пожелать старику подольше жить. Иначе явятся наследники, с которыми труднее будет ладить, чем с выжившим из ума одряхлевшим стариком.

Вот какие движущие пружины видятся в современной жизни культурного человечества! Человечество пошло по пути прогресса и ему поневоле пришлось заняться грабежом, а редкий грабеж обходится без кровопролития. Так оказывается, что самый прогресс по существу своему тесно и неразрывно связан с войной и жестокостью.

Здесь нечему удивляться, когда в области европейской мысли уже произнесено благословение жестокости и беспощадности, и именно в области мысли эволюционной. Ведь последнее слово эволюционной теории сказано Ницше.

Ницше продолжил эволюцию. От обезьяны путем эволюции произошел человек. Но почему эволюционный процесс должен на человеке остановиться? Он и не останавливается, а из человека создает сверхчеловека. Сверхчеловек, каким он рисуется у Ницше, жесток и безжалостен. По трупам слабых идет он на высоту. Отсюда вражда Ницше против христианства. Христианские добродетели смирения, терпения, сострадания для ницшеанского сверхчеловека гибельны, а потому сверхчеловек ко всем христианским добродетелям должен относиться с презрением. Практика Германии уже осуществляет на деле философскую теорию сумасшедшего мыслителя.

Если человечество так низко и благоговейно преклонилось пред идолом прогресса, что к нему воспрещается дотронуться не пальцем только, но даже и мыслью, то ему остается примириться и с ужасами войны. Что посеешь, то и пожнешь. Посеешь ветер и пожнешь бурю. Пойдешь по пути прогресса — будешь воевать и потеряешь жалость.

Прогресс нисколько, наоборот, не связан с духовным совершенствованием; часто даже ему противится. Прогресс требует, чтобы вся энергия человека была посвящена ему одному и ничему больше. А христианство требует от человека внутреннего подвига даже до крови, направляет энергию внутрь. Вот почему так часто и у нас смотрят на веру как на помеху для прогресса. Это так и есть на самом деле, потому что у христианского подвижника уже не остается столько энергии, чтобы быть деятелем прогресса, да и его интересы, его идеалы не впереди, а вверху, на Небе, в вышнем Иерусалиме. Деятель же прогресса по необходимости дичает духовно и носит зверя в себе. Если повнимательнее присмотреться к современному культурному человеку, то, пожалуй, придется повторить слова Достоевского, написанные в том же дневнике: «Знаете, господа... если не сдирают здесь на Невском кожу с отцов в глазах их детей, то разве только случайно, так сказать, „по независящим от публики обстоятельствам“, ну и, разумеется, потому еще, что городовые стоят... а что за нами, может быть, дело бы и не стало, несмотря на всю нашу цивилизацию». Печальное осознание! Это осознание, думается, одно может лишить человека мира и радости. Эти блага мира и радости обетованы христианину, но путь к этим благам не путь прогресса, не путь культурного успеха, потому что необходимое при прогрессе сдирание кожи лишает мира и радости того, у кого сдирают, и не дает мира и радости и тому, кто этим сдиранием кожи занимается.

Но и еще можно применить к культурному человечеству латинское изречение: Per quae qui peccat, per eadem torquetur[2]. Грешит человечество преклонением пред прогрессом — этот же прогресс его прежде всего и наказывает. Успехи прогресса за последние десятилетия поразительны. Но что прогрессирует быстрее всего? Кажется, не будет неправдой сказать, что прогрессирует быстрее всего техника орудий войны, орудий истребления, орудий смерти, жестокости и мучения. В самом деле, броненосец стареет скорее, нежели человек. В тридцать лет человек еще во цвете надежды и силы, а броненосец или крейсер уже негодный старик, который едва плетется с клюкой, тогда как молодежь взапуски бегает около него. Давно ли мы услыхали слово «аэроплан»? Получил ли кто из нас от аэропланов какое улучшение жизни, если не считать зрелища «мертвых петель», зрелища, которое заставляет вспоминать иногда андреевскую фантазию «Любовь к ближнему»? А война уже не может обходиться без аэропланов на своих ужасных полях кровавой брани. Не замечательно ли, что авиация сразу вступила в дружбу с военным ведомством? Много ли нам пользы принес, например, жидкий кислород? А для взрывания цеппелинов он весьма полезен.

Вспомнишь войны дней минувших и порой улыбнешься. Ведь это же на наш масштаб XX века — детская забава. Ахиллес бежит за Гектором, коварные данайцы запрятывают вооруженных воинов в статую коня — и этого достаточно для падения Трои. Смотришь теперь на стены Троицкой лавры и думаешь: всего триста лет назад эти стены были неприступной крепостью, которую Сапега и Лисовский не могли взять в течение целых шестнадцати месяцев. Какие тогда были «приступные козни» — щиты рубленые, турусы на колесах и всякие стенобитные хитрости! Как отражали тогда приступы! Поливали врагов кипятком, бросали в них зажженную серу и смолу, засыпали им глаза известью. Ведь все это — идиллия сравнительно с нашими войнами. Громадные орудия и страшные снаряды, бомбы и шрапнели, мины и фугасы, волчьи ямы и проволочные заграждения, да еще с электрическим током большого напряжения, пулеметы и блиндированные автомобили. Ведь это все страшно и вообразить! С такими усовершенствованиями война становится каким-то адом и безумием. Вот где грандиозные успехи прогресса — в области разрушения и смерти. Вражда, злоба и жестокость человеческая при помощи усовершенствований техники проникли всюду. Война и взаимное уничтожение везде: на воде и под водою, на земле и в облаках. Тихое безмятежное голубое небо, которому люди молились, которому поклонялись, небеса, которые псалмопевцу поведают славу Божию (см.: Пс. 19:1), эта дивная бесконечность мировых пространств, созерцая которую человек настраивается торжественно, потому что соприкасается с вечностью, — небо, и оно стало полем брани смертоносной. Лишь поднялся человек к облакам — оказалось, что он в полной власти князя, господствующего в воздухе (Еф. 2:2), духа злобы поднебесной (см.: Еф. 6:12).

Так война заставляет продумать до конца теорию прогресса. Открывается существенная связь прогресса с войной, и война представляется самообличением прогресса и даже его самопроклятием.

[1] Ф. Достоевский. Дневник писателя за 1877 г. Полное собрание сочинений. 4-е изд. СПб., 1891. Т.11. С.45-46.

[2] Кто чем грешит, через то и страдает (лат.)