Вы здесь

Бабушка

Можно сказать, у меня не было бабушки...

Из Екатерины Лазаревны Кукушкиной, маминой мамы, могла бы выйти прекрасная, заботливая бабушка, но она, мать большой партизанской семьи, погибла. Она была расстреляна немцами вместе со всей семьей, со всеми, кто остался в живых от сожженной партизанской деревни Великая Старина на Березине и кто прятался в лесах. Даже в момент расстрела бабушка прикрывала собою самую младшую Акилинку. Это видели чудом уцелевшие в лесу моя мама и одна из ее сестер. Это случилось в Белоруссии 1 апреля 1944 недалеко от Бобруйска. Мама говорила, уже слышна была канонада и ночью на востоке «солнце не заходило»: так было светло от всполохов близкой линии фронта.

Из Апполинарии Ивановны Кульковой, папиной мамы, тоже могла бы выйти прекрасная заботливая бабушка. Собственно, она и была единственной моей бабушкой. Я помню ее душистые пироги с карельской брусникой из русской печки, помню ее добрые, но в тоже время грустные и испуганные глаза. Но Апполинария Ивановна, пережившая раскулачивание и переселение, пережившая потерю всех своих сыновей в «финской», а потом и в Великой Отечественной, больше всего на свете боялась навредить своему единственному уцелевшему в войне сыну, моему отцу, майору строительной службы, который в далеких степях Казахстана готовил шахты для подземных ядерных испытаний. Поэтому я не помню сказок или каких-либо рассказов своей бабушки. Я вообще не помню ее голоса. Чтобы выжить и чтобы не навредить своим родным, нужно было молчать. И бабушка молчала годами, десятилетиями. Она была, и в тоже время ее как бы и не было. Она тоже прикрывала собой своих детей.

А я не понимал этого. Я терзал ее своими расспросами. Мне казалось, что если бабушка родилась в XIX веке, то она обязана была помнить, если уж не царя, то на худой случай хоть Ленина. Делая себе гусарскую или пиратскую форму, я обращался к ней за консультацией, и вполне искренне негодовал, убеждаясь в ее полной некомпетенции в данных предметах.

Не отвечала бабушка и на мои школьные провокационные антирелигиозные вопросы...

Но в этом безответном пространстве, которое я преодолевал на марше своего самоутверждения наполеоновским солдатом, для меня открывалось то, что важнее ответов и вообще всяких слов. В закрытом военном городке под Семипалатинском, где даже русский язык был стерилизован, чист и лишен самобытности, моя бабушка явилась тем внешним раздражителем, который вызывал к жизни. Я думаю, что именно для этого и привозил для нас из далекой Лахденпохьи свою престарелую мать наш отец. И теперь я понимаю, каким же добровольным мученичеством была для нашей бабушки каждая поездка к нам! И как это было нам жизненно необходимо!

А я смотрел на нее как на пережиток прошлого. А я стыдился ее перед своими сверстниками и безжалостно изводил ее, удивительно смиренную и терпеливую, своими замечаниями и претензиями. А я искал «идеал бабушки» вокруг себя, в советском кинематографе, который, надо признаться, давал мне для этого очень щедрый материал. И со временем у меня возник некий киноэкранный собирательный образ «идеальной» бабушки.

Бабушка обязательно должна быть пухленькая, как только что испеченная плюшечка, такая же тепленькая и вкусная «на нюх». В нее хорошо уткнуться, чтобы выплакаться или забыться. Бабушка одной своей улыбкой, одним легким, как лебединое крылышко, прикосновением мягкой ладошки к несчастной макушке развеет все твои вселенские скорби, сделает их смешными и небывшими. Она должна быть бесконечно доброй и веселой. Смех ее должен быть не громким, но заразительным и частым, как стук целлулоидного шарика. Смеяться с ней вместе особенно приятно, как хорошим весенним солнечным деньком пускать зеркалом «зайчиков».

Бабушка не должна читать мораль, занудить своими нравоучениями (для этого есть родители), но перед ее молчаливым укором должно быть стыднее всего, как ни перед кем из живущих на земле. И если ты сделал что-то хорошее на этой земле, чем-то добрым отличился среди родственников и сверстников- первой об этом тоже должна узнать от тебя твоя бабушка, твой земной Ангел-хранитель.

Что ж, Господь не без милости. В моей жизни появилась и такая бабушка, точное воплощение моего детского идеала. Это была Елизавета Александровна. «Моей» бабушкой она стала через свою внучку, мою жену. Бабушкой она стала и всем моим детям. Праздником был для нашей семьи приезд к бабушке в Москву, на «Проспект мира», где она жила, где нас всегда ждали бабушкины теплые пирожки и бабушкин добрый звонкий смех.

Каждое лето приезжала бабушка к нам, в деревню — и наш утлый домишко обретал значимость, получал некий статус полноты.
Бабушка Лиза была в курсе проблем всех обитателей нашего дома.

В своей простой молитве она искренне жаловалась Матроне Московской, своей землячке, тулячке и москвичке, и самой любимой святой, на наших «врагов», мол, чего они обижают? Что им от нас нужно? Просила помощи. Благодарила. Она с ней запросто разговаривала, будто Матрона сидела на другом конце ее дивана. Немножко забавно было наблюдать такую молитву...

А может, Матрона и впрямь там сидела с нашей бабулей? А может, так и надо молиться?

Потом, приняв постриг с именем своей любимой святой, она стала такой же родной бабушкой для каждой сестры того монастыря, где постригалась. «Бабулей» нежно называли ее грубоватые, пожизненно пропахшие соляркой, мальчишки, воспитанники ее дочери, каждого из которых она также знала лично и молилась за них, как за родных внуков.

Кажется, 9 мая я пел вечером на караоке военные песни на веранде, а потом смутился: у бабушки Лизы, за стенкой, больное сердце, может, я мешаю ей спать? И вдруг стук в стенку. Я смущенно иду к бабушке, а она смущенно так говорит: «Андрюш... так хорошо пел... чего перестал?! Спой еще, а?!»

В общем-то, бабушка Лиза никого и не осуждала. Просто она жила нашими горестями и радостями. Но если кого-то из членов нашей семьи обижали, если на ком-то оскудевала любовь или правда, бабушка тут же становилась на защиту. Будучи очень деликатным человеком, она находила нужное слово, чтобы и вразумить, и не обидеть. И не было для нее ни для кого исключений. Она могла высказать свое отличное от всех мнение во всеуслышание и мне, и внучке, и дочке. Она была восполняемой любовью, гарантом сохранения баланса нормальных отношений в семье. И когда она отошла ко Господу, мы это особенно ощутили. Пустотою невосполнимости.

И когда меня спрашивают теперь прихожанки бабушки, что им делать, как вести себя в семье в разных жизненных ситуациях, я всегда им говорю, чтобы они ни в коем случае не копировали и не дублировали родителей, потому что повторенье- мать мученья. Я говорю им: «Займите самое незаметное место в семье. И станьте самой незаменимой!»

Если семья- это корабль, тогда дети — это парус, а родители — руль. И есть у парусника еще киль- этот мощный рычаг в толще воды. Его совершенно не видно. Вроде бы и нет его. А попробуйте совершить без него плавание- и вы перевернетесь. Это и есть наши дедушки и бабушки. Своим незримым противовесом, рычагом своего авторитета они держат наш малый корабль, нашу семью «на плаву».

...И в том числе и все уже ушедшие от нас.

Просто центр тяжести с годами глубже уходит в землю.