Наказание

Петр Степанович сидел и ел щи. Ему было уже 93 года. По его сутулой от тяжелого крестьянского труда и прожитых лет фигуре угадывалось, что в своё время он был одним из самых сильных мужиков в казачьей станице. Не смотря на столь почтенный возраст, старик сохранил ясность ума. Напротив него сидела его жена — Елена Петровна — маленькая, юркая старушка и с любовью глядела на мужа.

Вдруг дверь в хату с треском отворилась, и в комнату ввалился пьяный Гришка — командир отряда красных, который бесчинствовал в станице уже вторые сутки.

— Дед, где твои внуки? — заорал он.

Пётр Степанович даже глазом не повёл. Он доел последнюю ложку щей, промокнул хлебом тарелку и отдал её жене. Елена Петровна отошла к печи.

— Я с кем, старый, разговариваю?! — заорал снова Гришка, покачиваясь.

Старик медленно повернул голову и исподлобья посмотрел на него. Суровый взгляд старика несколько привёл в чувство красного командира, но осознание собственного величия, подкреплённое болтающимися на поясе саблей и револьвером, взяло верх.

— Где внуки, я тебя спрашиваю?

— Знамо где, голодранцев, вроде тебя, по степи гоняют, — спокойно ответил Пётр Степанович.

— Что?! — Гришка аж поперхнулся и схватился за саблю, но сдержался.

— Что желваками играешь и зубами скрепишь? — спросил старик, глядя исподлобья.

— Рубануть бы тебя, да так помрёшь, — сквозь зубы проговорил Гришка. — Жаль саблю о тебя марать.

— А ты замарай, чтоб глаза мои таво срама, что ты учинил в родной станице, не видали! — ответил дед. — Я уже давно к смерти готов, вон гроб заготовил. Или твои воины его тоже стащили?

Слово «воины» Пётр Степанович выговорил с такой интонацией, что Гришка снова от ярости заскрипел зубами.

— Я сегодня в церкви был, исповедовался и причащался. Я старик уже. А тебя и твою банду товарищей я не боюсь, — продолжил он.

— У-у-у, мироеды проклятые! Против советской власти! Против власти народа! — заорал Гришка.

— Какого народа? Паразитов, вроде тебя? Да, против. Я же твою семью, Гришка, как облупленную знаю. Дед твой первым пьяницей в станице был, напившись, в реке утонул. Отец пьяный зимой под забором замёрз, а мать удавилась. От худого дерева и плод худой.

— Что ты сказал, гнида? — глаза Гришки налились кровью, а рука сама собой потянулась к сабле.

Вдруг он осклабился:

— Да-а-а, мало мы твою фамилию под корень изводили! Троих твоих сынков я лично к стенке ставил...

Петр Степанович склонил голову, потом медленно поднял ее и грозно посмотрел на глумливо улыбающегося Гришку.

— Тебя Бог за твои дела накажет, если не покаешься... А внуки придут, я их благословлю бить красную сволочь до тех пор, пока духу вашего в степи не останется.

Гришка не выдержал, выхватил саблю и рубанул. Старик повалился на пол.

— Петруша-а-а-а! — закричала Елена Петровна и ринулась к мужу.

Гришка, не придя в себя от гнева, взмахнул саблей ещё раз. Старушка упала к нему под ноги. Гнев неожиданно сменился полной апатией. Он постоял некоторое время, тупо глядя пьяными глазами на содеянное. Потом, равнодушно переступив через тело старушки, подошёл к красному углу и обратился к лику Спасителя:

— Ну и? Где Твоё наказание?! Где гром среди ясного неба? Вот он я, живой да здоровый...

Гришка ткнул саблей в лик Спасителя. Заметив, что сабля в крови, сорвал рушник и вытер её. Оглядев пьяным взглядом комнату ещё раз, он вышел из дома…

Через час казаки ворвались в станицу и разбили отряд красных. Сразу после боя младший из внуков — Пётр — пошёл в хату деда. На пороге его встретила мать, видевшая Гришку, выходящим из родительской хаты после содеянного.

Происшедшее потрясло Пётра и он ринулся на поиски злодея. Командира красных нигде не было: ни в его хате, ни среди раненных и убитых. Пётр вспомнил, что в рощице, недалеко от станицы, был схрон, в котором Гришка всегда, когда в детстве паскудничал, скрывался от сверстников. Пётр рванул туда. Шёл, не таясь, отрыто, держа в руках саблю. Вдруг раздался выстрел. Пуля срезала ветку дерева справа. Впереди раздался треск сучьев. «Ага, паскуда, побёг! Видно, патроны кончились!» — зло подумал Пётр. Он быстро шёл по свежему следу и через некоторое время вышел из рощи к реке. Вдалеке он увидел бегущего и стал его нагонять. Гришка бежал, постоянно оглядываясь, падал, поднимался и снова бежал. Вдруг он увидел, что навстречу ему скачет старший брат Петра — Степан, с саблей на перевес. От страха ноги Гришкины подкосились, он упал, штаны стали мокрыми. Однако Степан проскакал мимо него, спрыгнул на ходу и перехватил брата.

— Пусти, Стёпа! Пусти-и-и, зарублю паскуду! — кричал Пётр.

— Остынь, Петр, остынь, кому говорю! — брат с трудом сдерживал брата.

— Ты знаешь, что он с дедом и бабушкой сделал?!

— Знаю Пётруха, знаю…

Младший вдруг обмяк и уткнулся старшему брату в плечо.

— Не марай саблю о него, Петя,... если б в честном бою..., тогда что ж,... а так нельзя, — успокаивал Степан младшего брата. — Не мсти,... безоружный он,... его Бог накажет...

Когда Гришка понял, что убивать его не будут, встал на четвереньки и пополз, потом поднялся на ноги и, качаясь из стороны в сторону, побежал. Отбежав, по его мнению, на безопасное расстояние, повернулся и зло закричал:

— Зря отпустили, зря! Я вас гноил и буду гноить!

Пётр дёрнулся, но Степан его удержал.

— Бог, говорите, накажет?! Так нет Его! Ваш дед перед смертью тоже Его наказанием грозил! Плевал я на вас и Бога вашего!

Гришка плюнул в сторону братьев и сделал неприличный жест, потом то же самое показал небу.

Вдруг высокий берег реки надломился и медленно пополз в реку, увлекая красного командира в мокрых штанах за собой в воду. Гришка ещё барахтался в воде, начал уже было выплывать, но второй отвалившийся пласт земли накрыл его с головой. Больше Гришка не выплыл.

— Вот и суд Божий..., — заворожено глядя на грязную от глины воду, прошептал Пётр.