Ерошкины дорожки

СКАЗ ШЕСТОЙ
о даре от Бога и как его беречь,
как людям помочь и беды не навлечь

Солнце склонилось к краю поля. Воздух летнего вечера был наполнен духом разнотравья, природа отдыхала после жаркого дневного зноя. Дед с Ерошкой приметили небольшой костер косарей, устраивающихся на ночлег, и пошли на их огонек.

— Бог в помощь! — странники подошли к костру.

Вокруг него сидела крестьянская семья: отец, два сына, годами постарше Ерошки, и мать с маленькой дочкой на руках. Косари готовились вечерять.

— Благодарствуйте, — глава семейства поднялся с земли, быстро и внимательно оглядел странников и пригласил к столу, — присаживайтесь, люди добрые, отобедайте с нами, чем Бог послал.

— Спасибо, — поклонился старик, и, сняв с плеча суму, отдал ее Ерошке. — А ну-ка, погляди, Ерофей, чего там у нас есть для людей.

Ерошка раскрыл дедову суму:

— Вот хлеб, вот соль, — доставал он запасы, — три картошки, рыба вяленая и еще вот... — Он с осторожностью вынул из сумы платочек, развернул его и протянул малышке, сидевшей у матери на руках, немножко изюма. — Ягода сушеная, заморская!

Потом деловито потряс сумой и доложил деду:

— Все, остальное не про нашу честь!

Он еще раз заглянул внутрь, чего-то еще там перебрал и заключил:

— Это только мышам да тараканам есть.

— Оставь мышиное мышам, — смеясь, махнул рукой мужик, — чужого не надобно нам.

Дед с Ерошкой присели к расстеленной скатерти, и, пока варилась каша в котелке, гости с хозяевами завели негромкий разговор. Тогда и познакомились: отца семейства звали Степаном, жену его Марьей, сыновей — Семеном да Матвейкой, а маленькую дочку Дашуткой.

Вскоре каша сварилась, Марья сняла котелок с огня и аккуратно поставила его посередине расстеленной скатерти. Тут уже стояли кринка с молоком и свежий хлеб, а когда Ерошка положил свои запасы, так и вовсе получился целый пир.

Сели вечерять. Степан ел неспешно, медленно жуя, видно было, что хотя он и устал за день, однако, усталость эта была ему радостной. Сам по себе Степан был не высокий и не низкий, не широкий и не узкий, только вот в темных от солнца и ветра руках угадывалась спокойная сила.

Вокруг заметно потемнело, еще чуть-чуть — и ночная тьма совсем накроет землю. Сделалось так тихо, что казалось — весь мир затих, готовясь ко сну. Вдруг захрипела лошадь и шарахнулась в сторону, на границе света и наступившей тьмы мелькнули желтые огоньки волчьих глаз, а где-то недалеко — видимо, на опушке близкого леса — раздался вой.

Семен, он был постарше, подскочил к лошади, обнял ее за шею и, поглаживая руками, нашептывал ей что-то на ухо. Кобыла успокоилась, только изредка по крепкому крупу пробегала дрожь. Ерошка сидел, широко открыв глаза — хоть и были рядом люди, а все ж таки боязно!

— Не бойсь, — важно сказал ему Матвейка, он был только года на два старше Ерошки, — гляди, чего сейчас будет.

Степан прервал разговор с дедом и, прищурившись, всматривался в темень. Наконец заметил что-то ему одному ведомое, громким голосом позвал:

— Ты чего там, разбойник, промышляешь? А ну выйдь на свет к людям, мы на тебя поглядим!

И тут не только Ерошка, но и сам дед рот открыл: из темноты к Степану на свет послушно вышел здоровый серый волчище. Вышел и встал прямо перед людьми. Лошадь, почуяв серого совсем близко, снова захрипела и заметалась так, что Семену пришлось повиснуть у нее на шее, чтоб на месте удержать, а бирюк стоял спокойно, будто не он виновник переполоха. Степан подошел к нему и, потрепав за холку, шутливо пригрозил:

— Если станешь еще добрых людей пугать, я на тебя ос нашлю, вмиг присмиреешь. А ну, беги теперь в лес и не озоруй. — Он хлопнул серого по загривку, и тот, как послушная собака, одним прыжком впрыгнул в темноту. Немного времени спустя лошадь совсем успокоилась, видно, ушли-таки волки далеко в лес.

Так это что ж, — наконец выговорил дед, — ручной, что ли?

— У него весь лес ручной, — тихо ответила Марья, а Матвейка при этом свысока посмотрел на Ерошку.

— Да нет, дедушка, — рассмеялся Степан, — не ручной. Просто слушаются меня звери, дал вот Бог такое уменье.

Дед удивленно покачивал головой.

— Нашего батю все-все звери как родного слушаются, — говорил Матвейка Ерошке. — А еще он им разные хвори лечит. Раз как-то Серебрянка, — он кивнул в сторону лошади, — ногу сломала, так ее старый хозяин прибить хотел, а батя наш ее себе выпросил да в два дня выходил. Во как!.

— А еще он говорит, — мальчишка заговорщицки наклонился к самому лицу Ерошки, — что лечит-то Бог, а он только рядом стоит.

— Про то я знаю, — так же тихо проговорил Ерошка.

Ночь накрыла луг. Мальчишки, устроившись на мягкой овчине, еще недолго возились, шепотом делясь друг с другом какими-то своими мальчишескими тайнами и вскоре уснули, свернувшись двумя маленькими калачиками. Семен, решив не оставлять Серебрянку в ночь одну, ушел с ней в поле. Стояла тишь, только слышно было, как Марья в телеге тихонько напевала колыбельную, укачивая Дашутку.

Дрова в костре уже давно прогорели, а дед со Степаном все еще сидели возле тихо тлевших углей, разговаривали.

— Хорошо как все у вас, — негромко сказал старик, — ладно.

— Ладно, — согласился хозяин, — а ведь было время, дедушка, что совсем не ладилось, — проговорил, глядя в огонь, Степан. Его лицо осветилось красным сполохом догоравшего костра. — Я ведь через то уменье чуть было сам себя не погубил, — повернулся он к деду. — Сколько себя помню, сызмальства нянчился со щенками да кошками...

Степан ухмыльнулся и, принявшись длинной палкой ворошить вспыхнувшие с новой силой угли, продолжил:

— А когда подрос, и вовсе в конюшню жить перешел. Мать-то меня все грамоте выучить хотела, к дьяку нашему водила, да куда там! Дьяк у нас древних лет старичок был, глухой. Бывало, начнет по книге-то читать да и заснет, а мы только того и ждем. Только он засопит — шасть в окошко — и в поле, к коням. Ох и лупил же меня за то отец, — хмыкнул мужик, качнув головой, — а потом отступился. Упрям я был.

Степан немного помолчал, как бы раздумывая, а потом продолжил:

— Когда подрос, люди замечать стали, что у меня вроде как рука легкая, — ну там скотину успокоить, подлечить, еще чего. К примеру, корова телится — ко мне идут: помоги, мол, Степанушка; не доится — опять же ко мне. Потом благодарить начали, понесли — кто муку, кто дровишек. Жизнь наладилась, с Марьей вот свадьбу сыграли. А я вроде ничего такого-то и не делаю, все только как мать еще мальцом выучила. И тут я решил: дай в город подамся, чего я в этой деревне сижу, в городе-то оно, чай, повеселее будет. Перебрались. Жизнь завертелась. Про мое уменье слух быстро пошел, зазывать меня стали в богатые дома, принимали ласково, чарку подносили. Уж с деревенскими-то коровами я боле не возился, все больше со скакунами барскими да княжескими. Селяне как-то приходили, просили помочь, да я их на порог не пустил.

Степан говорил, не отрывая взгляда от огня.

— Деньга завелась, вот и понес я ее в кабак: там весело было, друзей полная улица, — Степан прищурился. — Да только верно в народе говорят: вход рубь, а выход — три. Не уйдешь и не откажешься, вроде, как в склизкую ямину угодил. Марья вон, — Степан снова повернулся к деду, — из того малого, что дома оставалось, милостыней по церквам рассылала.

— Тебе бы самому в церкву надо было, — тихонько проговорил дед.

— А я туда и прибежал, — ответил Степан, — ночью. Страшно стало, аж до костей пробрало. А наутро мы с Марьей связали узлы да и назад домой, к земле.

Степан вздохнул.

— А твое уменье как же? — спросил его старик.

— Да оно и не мое вовсе, — Степан, улыбнувшись, пожал широкими плечами. — Я ведь его как дар получил, вот теперь даром и отдаю. Одно я понял, — он повернулся к деду, — Божий дар — это тебе не медовый пряник, не для баловства. Он хоть и одному человеку дается, однако ж, для всех людей назначен. Мы ж все вроде как в одной ладье сидим, если каждый начнет на себя тянуть, так и до беды недалеко, — помолчал немного и закончил: — А так, для себя землю пашем да хлеб растим. Руки, ноги есть, да и земля, слава Богу, родит.

— Слава Богу, — повторил дед.

Посидели еще немного да легли.

Рано утром, распрощавшись со всем семейством, дед с внуком шли своей дорогой дальше. У Ерошки настроение было отличное, они с Матвейкой крепко подружились и пообещали никогда друг дружку не забывать. Мальчишка шагал по дороге, посвистывая жаворонком, а то вдруг, сложив ладошки у рта, начинал ухать рассерженным филином.

— Что за чудеса? — удивлялся дед, хитро поглядывая на внука. — Филин днем кричит.

Ерошка расплылся в улыбке:

— Это я, деда. Правда здорово получается?

— Это когда ж ты птичьим языкам выучился?

— А это меня Матвейка научил, — важно ответил Ерошка. — Мы с ним, считай, всю ночь не спали.

— А чего делали? — заинтересовался старик.

— Да так, — Ерошка, прищурившись, глянул в сторону близкого леса, — о жизни беседовали.

Рисунки Тамары Твердохлеб