Ванна с цветами

День не заладился с самого утра — при том с такого утра, которое у большинства людей справедливо считается ночью. В полпятого Лена услышала вопль четырехлетнего Тишки. Она еще спала, а ноги уже двигались в сторону комнаты, некий механизм, с некоторых пор живший в голове независимо от сознания, мгновенно поднимал ее и заставлял шевелиться, хоть разумной части ее существа это казалось невозможным. Вбежала в детскую, слава Богу, Вера и Оля пока не проснулись — сопят, как ни в чем не бывало, даже завидно. Ну, зависть к тем, кто по ночам спит, у нее последние годы хроническая. Конечно, постель мокрая. Да что ж это такое, скоро пять лет парню! Захотелось шлепнуть его, прежде чем переодеть. Но он завопит еще сильнее, тогда, чего доброго, проснется Лиза, которая спит в соседней комнате.

Так что шлепать не стала — взяла на руки, поцеловала, утешила. Быстро переодела, простыня и чистая пижамка были приготовлены заранее. Вообще-то сама виновата, пижаму приготовила, а высадить на горшок забыла, просто падала, так спать хотела, вот теперь и скачки с препятствиями. Тишка успокоился и уже через минуту сопел так же сладко, как его сестренки. Она бы тоже засопела, ведь до семи время еще оставалось. Не тут-то было — в соседней комнате все-таки захныкала Лиза. С ней тоже все отработано: сунула бутылочку с кефиром, чуть-чуть посидела, погладила, минут через двадцать малышка заснула.

Наконец, она тоже легла, тут же провалилась в сон. Но не прошло, ей показалось, и пяти минут, как зазвонил будильник. Наверное, это ошибка, не может быть, чтобы было уже семь. Она потянулась к часам, вот сейчас она посмотрит и убедится, что Сашка вечером просто неправильно поставил время. Виновник предполагаемой ошибки заворочался, перевернулся на другой бок, сквозь дрему проговорил.

— Уже семь? Быть не может!

— Надеюсь, что нет!

Но это была правда — не просто семь, а уже с тремя минутами.

Вскочила, быстро оделась, кое-как заколола волосы, надо будить Мишку и Олю. Пока они будут одеваться, умываться и молиться, она успеет соорудить завтрак.

— Ох, и трудно же вставать, — вполне бодрым голосом произнес Сашка.

— Да? И тебе тоже?

Лена сказала это довольно ехидно. Сашка посмотрел на нее подозрительно.

— Ты что? Ребята просыпались?

— А как же! У нас без этого не бывает. Сначала Тишка, потом Лиза.

— Надо же, а я и не слышал.

— Тебе можно только позавидовать — наверное, праведник, вот и сон крепкий.

Лена, остановись, предостерег ее внутренний голос. Он действительно не слышал, иначе бы сам встал, в конце концов, он тоже устает, и вечером с ребятами гуляет, и по ночам тебя подменяет. Все было так, но сегодня ей не хотелось слушать правильный и мудрый внутренний голос, хотелось высказаться во что бы то ни стало.

— Разбудила бы меня, — примирительно сказал он. — В следующий раз лучше разбуди, чем потом не с той ноги вставать.

Она промолчала, но про себя еще долго бухтела, пока резала бутерброды и разогревала макароны. Конечно, она должна быть всегда приветливой и милой. А вот кто подсчитал, сколько лет она не спала всю ночь подряд, не вставая. Шесть? Семь? Она и сама сбилась со счета. Ольге десять, она уже в год спала хорошо, вообще был золотой ребенок, получился перерывчик на отдых. Веселье началось с Верочки, а тому шесть с половиной, так попробуйте быть славными и добрыми, когда сил нет рот открыть, не то, что улыбнуться. Скажите спасибо, что еще ноги таскаю, вот.

В кухню ввалился Мишка, потянул носом, заглянул в сковородку.

— Почему макароны? Лучше бы бутерброд с колбаской.

— Потому что среда, — отрубила она. — И ты забыл поздороваться.

— Ой, правда, забыл. Доброе утро. И про среду забыл, представляешь?

— Очень даже представляю. У нас всегда так — кто-то забыл, кто-то не слышал, а кто-то должен все за всех помнить.

Мишка удивленно посмотрел на нее, хотел уже что-то сказать, но вовремя увидел папу, он появился у Лены за спиной и делал сыну знаки — мол, помолчи, мама не в духе. Ну, что же делать, придется помолчать, хоть Мишке это всегда тяжело давалось. Мама — тоже человек, у нее тоже настроения бывают.

Вошла Оля.

— Всем доброе утро! Ой, макаронки, как здорово. И бутербродик с огурчиком, весной пахнет.

Оля была очень ласковой и любила уменьшительные суффиксы.

— Бутербродик, — передразнил Мишка. — Сюси-пуси. Конечно, пахнет, если сейчас весна, тормоз.

И почему он всегда ее дразнит? Неужели та самая «неизжитая детская ревность», про которую трубят психологи? Когда Оля появилась, Мишке было семь лет, он тяжело переживал появление в доме «малявки», так он выражался. Но ведь уже столько времени прошло, пора бы поумнеть. И что ей прикажете с этим делать? Еще вчера вечером она не видела здесь особой проблемы и знала, что Мишка все равно любит Ольгу, вон, на родительском собрании говорили, стеной за нее стоит. Но сегодня все рисовалось совсем другой краской, белого почти не было, только серое и черное.

— И что ты скукожилась, как старуха? И вообще, давай ешь быстрее, я не собираюсь из-за тебя опаздывать, у меня Александра первым уроком.

Александра была математичкой, грозой и страшным сном не только двоечников и разгильдяев, но даже и отличников, вроде Мишки, и опаздывать к ней действительно не стоило.

Олины глаза наполнились слезами.

— Я и так быстро стараюсь. Как умею.

— Вот я и говорю — тормоз, даже есть не умеешь. Ты же не ешь, ты ковыряешь.

— Я не ковыряю, это ты ко мне придираешься!

— К тебе и придираться не надо!

Лена, не выдержав, хлопнула по столу.

— Прекратите препираться! Поели и отправляйтесь.

Дети притихли. Мама редко повышала голос.

Поели, вышли в прихожую, шуршат там, собираются.

Так, постный день. Гороховый суп, слава Богу, приготовила с вечера. А на второе? За неделю до зарплаты вариантов становится все меньше. В прошлую среду у них были шампиньоны и вареники с картошкой, и даже пирог с черносливом. А сегодня что придумать? Ну, конечно, блины. Ей кто-то из подруг сказал: «Ты делаешь блины? С ума сойти! Это же такая возня!» Да ничего подобного, блины испечь — не штука, тем более, постные, там ингредиентов — раз-два и обчелся, вот уберечь — посложнее. У нее ведь так: только готовый блин шлепнется на тарелку, обязательно протянется чья-нибудь ручонка, и, хоп, блина нет. И ладно бы Вера с Тишкой, но и полуторагодовалая Лиза не отстает. А все равно никуда не денешься, придется готовить. Она только успела смешать муку и дрожжи, как из прихожей раздался крик.

— Мама, ну сколько раз я просил не давать им лазить на мой стол!

Господи, что еще случилось?

— Миша, что ты кричишь?

Руки у нее в муке, все равно ничем не поможешь, ну, хоть узнать.

— Все учебники перепутали, тетрадку по алгебре еле нашел!

— Так нашел же?

— Нашел! Но мы опоздать можем, кто за это будет отвечать? С этих мелких ничего не возьмешь!

— Ну и нечего волну гнать! Давайте скоренько в машину, греться не надо, нормально успеем.

Большое тебе спасибо, Саша! Наконец-то, вмешался. А то мог бы еще подождать, пока не переубивают друг друга. Вслух она этого не сказала, но, видно, выражение лица у нее было неласковое, потому что муж посмотрел на нее тревожно. Поцеловал в щеку.

— Не унывай, с Богом! Я постараюсь не поздно, может, когда всех разложим, погулять сходим? Такие погоды стоят!

Погоды! Сил бы хватило до кровати дотащиться!

— Может, и сходим. Как будет настроение.

Он погладил ее по плечу.

— Нормальное будет настроение. Вот увидишь, полегчает.

И все-то он про нее понимает, даже обидно, не обманешь. Но на душе потеплело. Всех поцеловала, перекрестила, поправила Оле беретку.

И почему она вечно все наперекосяк надевает? Или вот ест, а сама книжку читает, пятно обязательно ляпнет, потом так с пятном в музыкалку отправится. Девочка! Батюшка говорит, не переживай, просто она у тебя — Мария, ей читать да размышлять интереснее, ну, и Марфу тебе Господь подарил для полноты картины, это он про Веру. Так и есть, вот сейчас как встанет, сразу кровати заправит — свою и Тишкину, да еще и Олину перестелет, потому что у той вечно все топорщится, а Верка этого не выносит. И хвостики себе сама сделает, пробор при этом будет ровненький, как по ниточке, Лена и сама так не умеет. Зато в музыкалке ее поругивают, неусидчивая, по сольфеджио — одни тройки, хор еще туда-сюда, флейта — тоже, но без блеска, прямо скажем. Зато Ольга у них там — главная надежда. Эх, нет в природе совершенства. Лена вздохнула и отправилась доделывать блины.

Встали младшие, позавтракали, слава Богу, без потерь — ну, клеенку сахаром засыпали, пролили чай, и получилась липкая, сладкая лужа, но это мелочи, ведь не разбили ничего, нож не схватили, не порезались, и то хорошо. Теперь гулять — ежедневная кислородная повинность, то еще испытание, между прочим, в эти моменты дети почему-то превращаются в горох и рассыпаются по квартире так, что не соберешь.

Пока одевала Лизу, Тишка разделся до трусов и в таком виде бегал по квартире, очень веселился и был собой доволен. Конечно, когда отловила, не сдержалась, дала прямо по скачущей попе в трусах с улыбающимися черепашками. Она редко это делала, потом всегда переживала и каялась, но Тишка, вроде бы, и не заметил, во всяком случае, плакать не стал. Зато загундосила Лиза: « Я узе хосю гуять, копать, я моквая». В такие моменты Лена переставала радоваться тому, что у нее «ребенок с опережающим развитием» и для полутора лет имеет богатый словарный запас. Сейчас начнет нудить — не остановишь. Хотя и ее понять можно, уже вспотела бедняга, пока великовозрастный брат скачет, как орангутанг.

— Вера, ну, что ты стоишь, ты ведь уже большая, помоги одеть Тишу.

Верка с видом оскорбленной невинности начала прилаживать на Тишку сандалии. Лена в это время лихорадочно собирала игрушки — совки, формочки, машинки.

— Я на самокате поеду. — Вдруг заявил сынок.

Этого еще не хватало! Верка тут же вспомнит про ролики.

— А я на роликах!

— Ну, хорошо, ты, может быть, еще и выдержишь весь путь на роликах, а вот ты, Тиша, от самоката устанешь. И что, мне всю обратную дорогу на себе его тащить, как в прошлый раз?

— Я сам потащу!

— Как же, потащишь ты, — Верка хмыкнула.

— А вот и потащу!

Так, еще чуть-чуть, потасовки не избежать.

— Хорошо, последний раз я тебе разрешаю. Но, если опять мне придется одной рукой Лизу везти, а другой — твой несчастный самокат, все, будешь только с папой его брать.

Упоминание о папе было не лишним: Тишка сразу посерьезнел и задумался. Потом вдруг сказал.

— Ладно, ну его. В другой раз возьму.

Они уже совсем собрались выйти, даже дверь открыли, как позвонила бабушка.

— Все, докладываю, Колька разбужен, покормлен и отправлен в институт.

Старший пока жил у бабушки, шла зачетная неделя, считалось, что он там готовится. А на самом деле, просто пользуется случаем отдохнуть от их дурдома. Дезертир! С другой стороны, Лена его понимала — ноша старшего сына в многодетной семье нелегка. Так что пусть немножко дух переведет.

— Спасибо, мамочка. Олю тогда после четвертого заберешь, хорошо?

— Хорошо, я помню. Может, еще к вам на площадку успеем. Вы на дальнюю?

Дальняя площадка находилась минутах в десяти от дома, на большом зеленом бульваре, пахнущем зацветающей сиренью. Там было множество разных горок, песочниц и каталок. Ребята, понятно, всегда канючили, чтобы пойти туда, и Лена обычно соглашалась, когда сил или времени совсем не хватало, ходили на ближнюю, прямо под домом, где, кроме старой деревянной горки, песочницы и скамеечек с бомжами и студентами, ничего не было.

— На дальнюю, — вздохнула Лена, — если доплетусь. В тот раз Тишка как рванул через дорогу, у меня чуть инфаркт не случился.

— Ох, Ангела-хранителя, скоро увидимся, доченька!

— Хотелось бы, — пробормотала Лена, вешая трубку.

Она уже стояла одной ногой на пороге, как Верка вдруг заорала, она вообще была жутко громогласная — семейная иерихонская труба.

— Ой, мам, я совсем забыла!

Дотянулась до телефонной полки, сняла какую-то бумажку.

— Вчера тетя Таня приходила, и вот, тебе оставила.

— Хорошо, в лифте посмотрю. И не надо так кричать, соседей напугаешь.

Бедные соседи! Хорошо, что они весь день на работе. И вообще, они исключительно милые, интеллигентные, воспитанные люди, ни разу не пожаловались. Правда, Сашка им коридор помог вагонкой обшить — просто так, он вообще помогать любит. И правильно делает, зато теперь у них мир и покой, но детям все равно надо учиться вести себя потише. Вот только как их научить?

Бумажка была цветная и красивая. Билет какой-то. На нескольких языках. А, вот, наконец, и родной русский. Ого! Фестиваль испанской культуры. Так, национальная кухня, серенады, фламенко…А, понятно, Танька уже два года бредит этим фламенко, через день на занятия бегает.

— А тетя Таня что-нибудь сказала?

— Ага, сказала, что она будет танцевать, чтобы тебя кто-нибудь отпустил посмотреть!

— Тетя Таня не может танцевать, — важно изрек Тишка. — Она толстая.

— Ну и что? Любые люди могут танцевать, — вырвалось у Лены. Ой, что это я несу! — И вообще, про взрослых так не говорят!

— Про взрослых говорят «полная», — вмешалась Верка. — Да, мамочка?

Час от часу не легче!

— Нет, внешность взрослых просто не обсуждают!

— Да-а? — В Веркином голосе зазвучала печаль. — Жалко. А мы обсуждаем…

— Это где же, интересно?

Лена поневоле втянулась в эту беседу, вот всегда с ними так, нет бы, обрубить, и все. Вон, София из соседнего дома, небось, не стала бы болтать с детишками на такие темы, поэтому они у нее и ходят по струночке. Воспоминание о Софии, как всегда, ее расстроило. Никогда она так не научится. Соседка и представлялась — София, строго и достойно, и даже сейчас, после нескольких лет знакомства, у Лены язык бы не повернулся назвать ее Соней. Ну, да ладно, с Божьей помощью, как-нибудь.

— А в воскресной школе обсуждаем, — прервал ребенок ее самобичевание.

Лена сдвинула брови, Верка поспешно добавила.

— Не, не на уроке, а когда переменка, или Ирин Иванна выходит.

— И Петька нам сказал, что танцевают только худые, вот как его мама, у них потому что эта…как ее…забыл! — выпалил Тишка.

— Диета! А потому что его мама была балерина, и Петька все про это знает. А теперь она из театра ушла, раз она в храм ходит, и балерины детные не бывают.

Дети наперебой спешили поделиться своими сведениями. Лене стало смешно, она еле сдержалась.

— Детные бывают, вот многодетные, и, правда, вряд ли. Ну, тетю Катю вы обсудили, а про свою маму чем похвастались?

Дети переглянулись. Значит, угадала, чего-то наболтали.

— Мы сказали, что ты была учительница. И ты была самая лучшая, добрая, и за это ученики тебе даже ванну цветами набили!

Лена расхохоталась.

— А это вы откуда взяли?

— Колька рассказал. Он говорит, вы обязаны маму уважать и слушаться, ваша мама вот какая. И рассказал.

Коленька, радость ты моя! Умничка, первенец, вот какие подарки делаешь!

Как-то Танька, вернувшись из очередной поездки, полная впечатлений, пришла к ним в гости. Положила на тарелку очередной кусок «Наполеона», испеченного Леной по такому случаю, покачала головой и жалостливо спросила.

— Может, ты все-таки остановишься? Ну, хорошо, один, два, ну, максимум, три. Но куда столько?

У Лены тогда было пятеро.

— У тебя же сплошной процесс, и никаких результатов. Ты ничего не видишь, только один вырос, уже другой на подходе. Мы деньги заработали, поехали, мир посмотрели, вот, дом купили, квартиру новую. Такая система, вложили — получили. А вы? Вы только вкладываете, зачем?

Лена пробормотала какие-то слова, она не была готова спорить с Танькой, что-то доказывать, все равно подруга заранее знала, что права. Так что получилось не очень убедительно. Она потом пожаловалась Сашке.

— Ну, а что я могу ответить? Если я скажу ей: «Жена спасается чадородием», то для нее это — пустой звук. Куда спасается, от чего спасается? Она меня просто не поймет.

Сашка улыбнулся, он один так умел — ласково и чуть снисходительно, как любимому ребенку.

— А зачем тебе это говорить? Действительно, не поймет.

— А что же сказать?

Он обнял ее и потрепал по плечу.

— А ты скажи — просто я их всех очень люблю, а они — меня. И все. Ведь это правда?

Вот сейчас, в который уже раз, она подумала — самая что ни на есть истинная правда. Ей стало легко и весело.

— И все-то вы перепутали! Хотя была похожая история.

— Мамочка, расскажи, — заныли детки, и даже Лиза закивала: «Васкази, васкази!»

— Да нечего особенно рассказывать, вон, уже почти пришли.

— Ну, пожалуйста!

— Просто был выпускной вечер, это праздник такой бывает, когда ребята из школы уходят.

— А школа, что, плохая?

— Почему плохая?

— Раз праздник бывает, когда из нее уходят.

Да, в логике ребенку не откажешь. Ей никогда не приходило в голову взглянуть на выпускной вечер в таком разрезе.

— Ну, празднуют не то, что школу оставляют, а то, что повзрослели, выросли, в институт поступают или на работу.

— Как наш Мишка?

— Вот-вот. У него экзамены скоро, сдаст, с Божьей помощью, и будет у него тоже выпускной.

— У него костюм такой красивый! — Мечтательно протянула Верка, она любила красивые вещи.

При упоминании о костюме Лена опять слегка расстроилась. Еще бы некрасивый, такую кучу денег стоил! И ведь она знает Мишку, наденет ровно один раз, он из джинсов только ночью вылезает, да и то, потому, что родители начеку, нужен ему этот костюм. «До свадьбы полежит, — уверил ее оптимистический Сашка». Полежит! А вдруг он вырастет, вон, у Киры Синицыной из их подъезда сын взял и вырос в двадцать лет на двадцать сантиметров, все еще хихикали, ах, какое совпадение, двадцать-двадцать. Да не приведи Господи, это ж весь гардероб менять! А когда Тишка подрастет, мода изменится, тоже не пришей кобыле хвост, как говорится. Хотя, может, опять вернется старое, уже было такое. И вообще, завтрашний день сам позаботится о себе!

— Ну и вот, — она опять вернулась к разговору, ну его, этот костюм.— На выпускном вечере мне почти все ребята букеты подарили, и получилось много цветов…

— Сто?

— Может, и больше даже, я не считала.

— Вот это да! Целое море!

— Ну, озеро. Я их в классе положила, а потом надо было с ребятами на автобусе уезжать, пришлось папу вызывать, он все домой отнес, но цветы у него в вазы не поместились, он их в ванну и сложил. Я утром приезжаю — а у меня полная ванна цветов.

— Ух ты, здорово! Ну, мы пошли?

Они уже пришли на площадку, дети сделали стойку, все-таки горка, куда там ее ванне!
— Идите, конечно, только осторожней.

Старшие убежали, Лизу она посадила в песочницу. Надо же, сто лет она это время не вспоминала. Детишки, первые, тогда маленькие были: Мишке — два, Кольке — пять. Жили трудно, пришлось выйти в школу. Казалось, рядом с домом, так удобно, бабуля еще помогала, да и нагрузка — всего десять часов, и в выпускных классах. А как началось — тушите свет! Кто на автодело бегает вместо ее уроков, кто просто прогуливает, кто в морской бой играет, перестройка, учебников нет, все сам придумывай, что им говорить. А балл аттестата отменили, так что деткам все равно стало, что они им там понаставили. И всех жалко, только захочешь родителей вызвать, как порасскажут, у кого в домушке какие погремушки, так и вызывать передумаешь. Старая учительница, Нина Константиновна, ей говорила: « Нельзя так близко к сердцу все принимать, долго не продержишься!». А она по-другому не умела, сердце, оно ведь на порции не делится, чтобы подольше хватило, оно целиком дается — или нет. Все думала, столько трудов, зачем, для кого? А на выпускном, когда ей слово дали, вдруг ребята все встали, как один, и хлопают. До этого и директор говорил, и завуч, а ничего такого не было. У нее слезы полились, ничего сказать не могла, а это с ней редко бывало. И потом еще цветы…

Лена, как наяву, увидела эту ванну. Зашла усталая, халатик принесла, только хотела воду открыть, глянула — а там цветы. Потом оказалось, Сашка ваз столько не нашел, про банки даже не подумал, ну, и налил ванну, и цветы положил, чтобы не завяли совсем. Лена тогда села на бортик и заплакала — в первый раз в жизни поняла, что любовь, если ее просто так отдаешь, потому что по-другому не можешь, тебе любовью и оборачивается. Долго потом, когда что-нибудь происходило — дети болели, с Сашкой ссорилась, огорчал кто-то, эту ванну вспоминала, и все проходило. А потом, в пене дней, все как-то стерлось.

— Мама, смотри, как я могу!

О, ужас! Тишка залез на самый верх горки, что-то вроде шведской стенки, только горизонтальное — железные перекладины, а между ними — пустота, ногами за одну зацепился, а руки отпустил. У нее даже крик застыл в горле. Ноги сразу стали ватные, Лизка в песочнице кого-то совком огрела, крик и плач, но ей не до того, только про себя «Живый в помощи» повторяет, а голоса нет как нет. А он все висит, правда, теперь руками за перекладину схватился. А одна нога вдруг — раз, и соскользнула, потом — вторая, только руки и держат. Господи, помоги! Сумел поставить ноги, раскорякой пополз вниз. «Богородицу» раза два прочитала, голос вернулся.

— Тиша, иди ко мне сейчас же!

— Так я иду!

Запретить, немедленно, раз и навсегда, запретить лазить на эту мерзкую горку! А как? Сашка говорит, нельзя запрещать, мальчишка, должен быть сильным. Надо развивать физически, тогда меньше опасность травмы. Ага, а как же гимнасты, они что, не развиты физически? Вон, Елена Мухина олимпийской чемпионкой была, а упала на тренировке и позвоночник сломала, так и прожила до гробовой доски, прикованная к креслу. Всегда, когда дети забирались на высоту, она вспоминала эту жуткую судьбу.

— Прекрати, — говорил Сашка, — Бог милостив, знаешь, сколько всего случиться может, жизнь наша — штука хрупкая. Зато крепка, как смерть, любовь. Материнская молитва со дна моря вытягивает. Молись, ну, и береги, конечно, в рамках разумного.

И всегда-то он прав, и здравомыслие у него есть, и вера, а она — псих, да и только. Нет, не будет запрещать. Еще раз прочитала «Богородицу», почти совсем успокоилась.

Он подбежал — мокрый, довольный, светлый чубчик топорщится, надо бы челку постричь, подумалось машинально.

— Ты видела? Здорово, да, мам?

— К сожалению, видела — чуть не умерла!

Тишка обрадовался — у него был такой период, чем страшней, тем лучше.

— Ага! Я тоже чуть не умер, как ноги у меня соскочили — раз, и мокрое место. А я так здорово сумел, да?

— Да…

Она взяла его за плечи, притянула к себе и тихо сказала.

— Тиш, ты, пожалуйста, осторожнее, ладно? Чтобы я не волновалась. Я тебя очень люблю.

Он потерся щекой об ее руку.

— Хорошо, я буду. Я тебя тоже очень люблю.

И убежал, слава Богу, не на горку, а куда-то ближе к клумбе, там Верка с компанией играла в дочки-матери.

Мысли скакнули к Таньке. А ведь красиво, наверное, фламенко. Она один раз видела в «Клубе путешественников»: кастаньеты стучат, смуглолицые, черноволосые женщины в пышных юбках отбивают ритм, а в ритме — страсть, любовь, игра, чего только нет. Она сама, между прочим, когда-то хорошо танцевала, куда лучше Таньки. И фигура у нее ничуть не изменилась с молодых лет, вон, управдомша Марина Дмитриевна всегда ей говорит: «Ах, Леночка, я вас со спины за девочку приняла!» Это, конечно, можно и так понять, что с лица она на девочку никак не тянет, только со спины, ну, да ладно.

Она прикрыла глаза и представила себя на сцене — юбки развеваются, деревянные башмаки стучат, гитарный перебор — ногами притопнула, поворот, одна рука — круто в бок, другая — изломом вверх. Ах, какая красавица! И вдруг она явственно увидела среди публики своего батюшку, отца Дмитрия, он смотрел на нее, качал головой, и глаза его говорили: «И зачем я с тобой так долго бился? Нет, не вырастут апельсинки из такой осинки!». А рядом с ним — отец-настоятель, поправил очки, присмотрелся: «Неужели это наша прихожанка Елена? Она же, вроде, мать семейства!» И Тамара Ивановна, свечница, которая всегда для нее заботливо вырезки из газет делала, по воспитанию детей, тоже там, и думает: «Никогда больше я ни одной вырезки ей не отдам, этой Ленке, все равно она не сможет детей воспитать, никакие вырезки ей не помогут». Ужас какой, что в голову лезет! Нет, фламенко не для нее, пусть уж Танька!

А вечером оказалось, что и Таньке будет не до танцев. Во всяком случае, Лена так подумала. Подруга примчалась, когда младшие уже поели, а Оля с Мишкой еще из музыкалки не пришли. Они задерживались, несильно, правда, но Лена, по обыкновению, уже дергалась, а Мишкин телефон почему-то был «вне зоны действия сети», и трезвые Сашкины объяснения, что, значит, они еще в школе, раз телефон выключен, до нее уже плохо доходили. «Пусть выбросит свой несчастный телефон, раз по нему никогда дозвониться нельзя!». Только она выпалила эту тираду, как в дверь раздался звонок. Лена понеслась открывать и с трудом скрыла разочарование — на пороге стояла всклокоченная Танька, а вовсе не любимые детишки. Татьяна была в таком состоянии, что не заметила Лениного кислого лица, впрочем, она никогда особенно не интересовалась ее реакцией на свои визиты.

— Представляешь, что выкинул этот мерзавец! Дай, пожалуйста, кофе — черный, два куска сахара.

Мерзавцев теоретически могло быть два: муж Паша и сын Сережа. Кто из них привел подругу в такую ярость на этот раз, Лена не знала. Ну, ничего, это дело одной минуты, у Таньки не задержится.

— Его из института выгоняют!

Так, значит, не Пашка, он институт давно закончил. Привлеченный усиленными децибелами Танькиного голоса, на кухню зашел Саша.

— Добрый вечер, Танюша! Что стряслось в Датском королевстве?

— Добрее не бывает! В Датском королевстве принц — дурак!

— Сильно сказано! Чем прогневал?

Оказалось, Таньке позвонили из института. Сказали, что готовят документы на отчисление — Сережка, оказывается, даже зимнюю сессию не сдал, а уже идет зачетная летняя. «Я этим придуркам говорю, — горячилась Танька, — а что вы раньше не позвонили, ведь такие деньги платим, а они — он полностью в курсе, совершеннолетний, откуда нам знать, что он вам ничего не сказал».

— А ты его зачетку смотрела? — Спокойно спросил Сашка.

Татьяна дернулась.

— Ты что? Это же прошлый век! Воспитание и давление — несовместимы, если хочешь знать. — Она подозрительно посмотрела на них. — А вы что, смотрите?

— Вообще-то сами показывают — и зачетку, и дневники. Так приучили. А если забывают — напоминаем.

— Ужас какой! Пещерные методы!

— Ужасней не бывает! — Согласился Сашка. — Вот теперь мы знаем, что Колька зачетную сессию досрочно сдал. Полчаса назад позвонил, а зачетку вечером покажет. Кошмар, да?

— Очень смешно!

Танька была человеком идеи, и, если идея расходилась с реальностью, она игнорировала реальность.

— Он — свободный человек, личность, разве можно давить?

— Ну, так будь последовательна. Свободный человек решил свою судьбу, не хочет он больше учиться. Оставь его в покое.

— Ты с дуба рухнул? Его же забреют!

— Так это его свободное решение!

— Ерунду не говори! Решение! Я деньги плачу, ну, то есть мы, а у него — решение!

— Ты не горячись, Танюша. Тебе бы с ним поговорить, узнать, почему он так. Может, институт поменять надо, а, может, ему действительно учиться не хочется. Пусть работать идет.

— О, наивность, какая работа! У него даже девушки нет, вместо девушки — компьютерный клуб. Мы дома у него комп отобрали, так он теперь в клубе штаны просиживает, реальность ему, видите ли, не нравится.

Саша с Леной переглянулись.

— Так узнай, — осторожно сказала Лена, — почему она ему не нравится.

— Потому что дурак. И вообще, где справедливость? Один ребенок, все ему, и что в ответ? А у вас — семеро по лавкам, вроде лишенцы, а дети как дети. Нет, ничего в этой жизни не понимаю.

Лишенцы, слово-то какое! Да, с тактом у Таньки всегда была проблема. Лена вспомнила, как в детстве она сказала одной их подружке: «А тебя мы будем звать Страшила, потому что ты похожа на чучело!». Однако же Тане спасибо, а то она сегодня чуть не забыла, какие у нее замечательные дети! А тут и Мишка позвонил, в школе задержались, уже бегут.
Танька встала.

— Все вылилась, вроде полегчало, поскачу!

— Ты домой?

— Вы что, у меня ж сегодня танцы!

— Может, тебе дома лучше побыть? С Сережкой бы пообщалась.

— Еще чего! Должен же быть у человека эмоциональный выход!

Ну да, подумала Лена, если был вход. Она вспомнила, как Танька сына в сад запихнула, ему еще двух не было, даже на горшок не умел попроситься, а тогда про памперсы и не слышал никто, так и ходил по полдня мокрый. «Пусть приучается к самостоятельности!». Вот и приучился. Бедная Танька! А дальше хуже будет, без всякого злорадства подумала она.

Когда дверь за подругой закрылась, они повздыхали, а потом Сашка вдруг сказал.

— Я тут билеты заказал. На «Три товарища», ты же давно хотела.

Она даже охнула.

— Но это ведь дорого!

— Ну, я все-таки неплохо зарабатываю. Уж любимую жену в театр сводить раз в год могу себе позволить. Потом лишний день макароны поем.

— А вдруг нас не отпустят?

— А я уже договорился с твоей мамой, и Колька с Мишкой тоже в состоянии за ребятами присмотреть. Я сказал, что твое душевное состояние требует встряски — со знаком «плюс», конечно.

— Напугал всех, — улыбнулась она.

— А то как же! Добро, знаешь ли, должно быть с кулаками.

Она засмеялась и чмокнула его в щеку.

В двери заворочался ключ, вбежали запыхавшиеся Оля с Мишкой.

— Волновались?

— Мама, конечно. А мне, сами знаете, чем тише, тем лучше.

Дети захихикали.

— А мы вам сейчас что расскажем! Идите все в холл.

Идти тут было особо некуда, холл и был выкроен из прихожей, Сашкины умелые ручки и инженерная сметка сделали фактически лишнюю комнату в их трех комнатной квартире — в этом холле стоял диван, на котором все собирались вечерами, а ночью спали они с Сашкой. Комнаты оккупировали детишки, зато места всем хватало, грех жаловаться.

— Обувь не забудьте снять, — привычно сказала Лена.

— Ага!

Когда все уселись, Мишка встал, привлек к себе Ольгу и произнес.

— Посмотрите все сюда.

— Ой, Оль, у тебя мел на платье, — озабоченно проговорила Верка.

Ольга стала смущенно рассматривать юбку.

— Что нам твой мел! Мелочи жизни, перед вами представитель высокого искусства.
Ольга покраснела.

— Вот она — лауреат конкурса «Юные таланты Москвы». Первое место, между прочим. Стипендию будут платить целый год — тысячу рублей.

Лена ахнула.

— Доченька, поздравляю тебя, как здорово!

Бедная девочка столько готовилась, волновалась, у них ведь шум, гам, никаких условий — а вот!

Все теребили Ольгу, что-то говорили, поздравляли, когда все немножко улеглось, Мишка сказал.

— Мы поэтому и задержались, результаты объявляли. Еще будет официальный концерт лауреатов, вас пригласят, но это уже точно, сама директриса Ольгу поздравила.

— Ой, сынок, а ты ведь тоже участвовал…

— Участвовал, — весело ответил Мишка, — но лавров не стяжал. Буду жить в тени славы сестры. Можно?

— Можно, — тихо сказала Ольга и потерлась щекой о его плечо.

— А я тебе постираю юбку, — изрекла Верка.

— Стипендию на что потратишь, решила уже? — Спросил Сашка.

— Копить буду.

Это было так нехарактерно для непрактичной Оли, что Лена потеряла дар речи. И, слава Богу, потому что ребенок продолжил.

— Миша велосипед хотел, а вам ведь трудно, вот я и подумала…

Какой же хороший сегодня день! И Сашка с этими билетами, Оля, Мишка, Колька зачеты сдал.

Она прижалась к Сашке и пробормотала.

— Вот тебе и ванна с цветами…

— Это ты о чем?

— Да так. О своем, о женском, — улыбнулась она.

— Мам, а о женском, это о чем? — Конечно же, Тишка.

Она оглядела своих детишек — ну, один другого лучше, не прибавить, не убавить. А Сашка и подавно, всегда был лучше всех, а иначе — разве вышла бы она за него замуж!

— О женском, это о том, что я вас всех очень люблю. А вы — меня. Ведь правда?