Тайна Рождества

Представив нас с Василлой друг другу, тетя ушла. Точнее, Элин, дядя Василлы, пригласил ее посмотреть роспись в триклинии²⁴:

— Художник закончил ее только вчера. — сказал он. — По твоему совету я велел ему нарисовать мудрых и безумных дев из Евангельской притчи²⁵. Посмотри, хороша ли роспись. И не нужно ли что-нибудь исправить или дописать. А они (он мотнул головой в нашу сторону) тем временем посекретничают между собой...

Они ушли. И мы с Василлой остались одни. Некоторое время мы молчали. Василла заговорила первой:

— Какая же ты счастливая, Евгения!

— Чем? — удивилась я. — Потому что дом, где жила Василла, был куда богаче бабушкиного, и даже нашего карфагенского дома. Вдобавок, бабушка уже успела рассказать мне кое-что о Василле. А именно — то, что эта девушка была очень...если не сказать, чрезвычайно знатной. Она происходила из царского рода. Возможно, потому ее и назвали — «царственная». Разумеется, императоры заранее решили судьбу своей родственницы, обручив ее с благородным и храбрым юношей по имени Помпей, по которому напрасно вздыхали знатнейшие невесты Рима — он был женихом Василлы. Так что ей можно было лишь позавидовать... Тогда почему же эта родовитая девушка, богачка, избранница судьбы, говорит мне «какая ты счастливая»! Почему?

— Ну как же? — не поднимая глаз, ответила Василла. — У тебя же такая тетя! Конечно, она наставляет меня в вере...вот и слуг своих ко мне прислала, чтобы они учили меня, как жить во Христе. Я ее духовная дочь...и все-таки ты ей ближе. Ведь ты родная ей не только по вере, но и по плоти...

Я молчала, не решаясь признаться Василле, что не являюсь христианкой. Да, для своей тети я родная по плоти. Но Василла родная ей по духу. Выходит, мы обе с ней в родстве. Но по-разному... Тем временем Василла продолжала:

— Как бы я хотела быть похожей на нее! И стать невестой Христовой, как она! Какое счастье — посвятить себя Господу, как это сделала твоя тетя. Она рассказывала тебе о том, как ушла в монастырь?

— Нет. — честно призналась я. В самом деле, тетя так и не рассказала мне ничего о своей жизни в монастыре. Зато Василла об этом знает...выходит, моя тетя любит свою духовную дочь куда больше, чем собственную племянницу! От Василлы у нее нет тайн, а от меня... — А что, она тебе рассказывала об этом?

— Прот с Иакинфом рассказывали. — тихо произнесла, почти прошептала Василла. И мне стало совестно перед ней...

— А ты мне об этом расскажешь? — спросила я.

— Конечно... Только с чего же начать? А-а, вот с чего. Когда твоя тетя решила стать христианкой, она переоделась в мужскую одежду, обстригла волосы, чтобы стать похожей на юношу, и бежала из дому вместе с Протом и Иакинфом. Шли они, шли, и пришли к монастырю. А туда как раз приехал Владыка Елий...

Я с изумлением слушала Василлу. Конечно, я помнила рассказ отца о том, что моя тетя бежала в монастырь тайно от родных. Оно и неудивительно — ведь они в ту пору верили в богов и ни за что не разрешили бы дочери креститься. Но зачем ей понадобилось переодеваться мужчиной? Непонятно...

Тем временем Василла продолжала свой рассказ:

— Его сопровождала толпа народа. И твоя тетя с Протом и Иакинфом присоединились к ней. Так они пришли в мужской монастырь, который основал епископ Елий. Владыка отслужил там службу. А потом лег почивать и увидел сон. Будто какие-то люди носят на руках статую женщины и поклоняются ей, как язычники — своим богиням. И тогда он сказал статуе:

— Разве тебе подобает принимать от людей божеские почести? Ведь ты не Бог, а лишь Его создание. И не тебе, а Ему Одному надлежит поклоняться...

— Так приведи же меня к моему Творцу и Создателю! — ответила статуя. — Не отступлю от тебя, пока ты не вручишь меня Ему!

И она тотчас покинула тех, кто ей поклонялся, и пошла за епископом... В этот миг и доложили Владыке Елию, что трое юношей-язычников, приходящиеся друг другу родными братьями, просят встречи с ним. Потому что хотят креститься и стать монахами. Возрадовался епископ, что Господь вложил в сердца этих юношей благое желание стать рабами Христовыми и иноками, и велел привести их к себе. Когда же явились пред его очи Прот, Иакинф и твоя тетя Евгения (назвавшаяся Евгением), Владыка Елий сразу догадался, что она — девушка, переодетая в мужскую одежду. И понял, что виденный им странный сон предвещал ее приход. Теперь же ему надлежит привести эту девушку ко Христу. Ибо такова воля Божия о ней.

«-Правильно, Евгения, что ты назвалась Евгением! — сказал ей Владыка Елий. — По духу твоему и имя твое, ибо душа твоя благородна и мужественна. Что ж, постарайся стать не менее мужественной духом, чем видом своим. Ибо Господь открыл мне, что ты уготовила себя Ему в чистый сосуд, непорочно храня свое девство и отвергая соблазны земной жизни. А вы, ее рабы по имени, но свободные духом, ее братья во Христе, знайте, что та же небесная слава, которая уготована ей, ожидает и вас!»

После этого епископ крестил их всех и благословил оставаться в монастыре и служить Господу в иноческом чине. А тете твоей велел и дальше носить мужскую одежду и зваться Евгением, чтобы никто не узнал ее тайны. Да кто бы догадался об этом, если образ жизни ее был подобен ангельскому! Раньше всех приходила она в храм и позже всех уходила оттуда. Знала наизусть все Священное Писание. Речь ее была смиренна, кротка и немногословна, исполнена страха Божия и назидания. Скорбящих она утешала, с радующимися радовалась, гневливых утишала, гордых смиряла своим кротким видом...всем была на пользу и назидание, так что почитали ее за небесного человека, за земного ангела... Ах, Евгения, какая же ты счастливая, что у тебя такая тетя! Если бы я могла послужить Господу так же, как она!

Впервые за время нашего разговора она подняла на меня глаза. Взгляд у нее был таким кротким и радостным, что я поспешила отвести взгляд... «как пред солнцем птица ночи». Потому что поняла — Василла куда ближе к моей тете, чем я. Мы с тетей — родня по плоти. Но с Василлой они едины по духу. По вере. По жизни во Христе.

Неудивительно, что после этого открытия я снова отдалилась от тети. В самом деле, бессмысленно наводить мосты...не через реку...даже не через море — через бездну. Между мной и тетей — бездна, которую мне не перейти. Я верю в богов, она — в своего Христа. И потому мне никогда до конца не понять и не полюбить ее. Бесполезно пытаться это сделать. Я ей чужая. И этот дом мне чужой. Хоть бы уж поскорее приехал отец и увез меня назад, в Карфаген!

Чтобы скоротать время, я стала перечитывать «Одиссею». Тем более, что хотела поскорее вернуться на родину, как царь Одиссей — на свою Итаку. Так я дошла до той песни, где рассказывалось о путешествии Одиссея в царство мертвых и об его встрече с Ахиллесом. Когда-то они вместе сражались под стенами Трои. И вот теперь встретились вновь — в царстве Плутона, где убитый под Троей Ахиллес царствовал над мертвыми...и все-таки скорбел о покинутой земле живых:

«О Одиссей, утешения в смерти мне дать не надейся;

Лучше б хотел я живой, как поденщик, работая в поле,

Службой у бедного пахаря хлеб добывать свой насущный,

²⁶²⁶.

Мне вспомнилась мама, которая семь лет назад ушла от нас с папой в царство Плутона. Боги забрали ее у нас — навсегда. Нам не встретиться даже там, в скорбной стране мертвых...мы не узнаем друг друга — ведь тени умерших утрачивают память о земной жизни. Так верим мы. А вот христиане верят, будто после смерти люди встречаются вновь и живут вечно. Почему они в это верят? Или они знают о жизни после смерти что-то неизвестное нам?

— Здравствуй, маленькая госпожа! Можно мне войти?

Я обернулась. На пороге стоял старик Прот. Правда, на этот раз он не улыбался. Мне показалось, что старый раб чем-то встревожен. Впрочем, может быть, это мне только почудилось? Что ж, он явился вовремя. По крайне мере, теперь мне будет с кем поговорить и отвлечься от мрачных раздумий о смерти и о том, что будет после нее.

— Входи. — сказала я, и указала ему на деревянный табурет рядом с моим ложем. Он сел. Нет, все-таки мне не показалось — он и впрямь был чем-то встревожен...

— А к кому ты пришел? — полюбопытствовала я. Потому что помнила: Прот и Иакинф жили у Василлы и наставляли ее в христианской вере. — К бабушке или к тете?

— К госпоже Евгении. — ответил он. — Но она сейчас у твоей бабушки. Я подожду. А-а...что это ты читаешь, госпожа?

— «Одиссею». — ответила я.

— «Одиссею». — эхом повторил он. — Да, каждый странник в конце концов возвращается на свою Итаку... А мы в этом мире — странники и пришельцы. Когда-нибудь Господь призовет каждого из нас к Себе...домой. Что ж, с Ним дорога туда не страшна.

Он замолчал, словно вспоминая что-то. А потом снова заговорил:

— Мы ведь уже один раз уже были на волосок от смерти, маленькая госпожа. И я, и брат Прот, и госпожа Евгения...все мы тогда чуть не погибли. Но Господь избавил нас. Видимо, тогда наше время еще не пришло...

— А что с вами было? — полюбопытствовала я. — Расскажи...

— Видишь ли. — начал старик. — спустя лет семь после того, как мы с госпожой Евгенией и братом Протом ушли монастырь, умер тамошний игумен, отец Феодор. И братия стала просить госпожу Евгению, чтобы она стала их настоятелем. Потому что ни один из нас не мог сравниться с нею в мудрости, в строгости и чистоте жизни. Она долго отказывалась, но братия настаивала. Таково было их желание. Но не скрывалась ли за ним воля Божия? Госпожа решила узнать это: велела принести Святое Евангелие, раскрыла его...и увидела слова: «...кто хочет между вами быть большим, да будет вам слугою; и кто хочет между вами быть первым, да будет вам рабом»²⁷. Тогда госпожа Евгения поняла, что Господь поручает ей заботиться о душах братьев во Христе и служить им. И сказала:

— Я повинуюсь повелению Христову и вашей просьбе. Пусть буду я слугой и рабом вашей любви.

Вот так она и стала нашим настоятелем. Однако после того стала жить еще строже, чем прежде: служила братии, как купленный раб...даже того усерднее — ведь раб за страх работает, а она — за совесть. И воду для них носила, и дрова рубила, и кельи убирала, и с великим прилежанием служила всем. И все это она делала с непрестанной молитвой на устах. За такое смирение дал ей Господь дар чудотворений.. А где Богоугодные дела творятся — там жди искушения. Так и случилось...

Неподалеку от нашего монастыря жила одна богатая госпожа, молодая бездетная вдова. Звали ее Меланфия²⁸...вот уж и впрямь подходящее ей дали имя — черной неблагодарностью воздала она госпоже Евгении за ее доброту! Целый год она болела лихорадкой, лечилась-лечилась, всех врачей обошла, все лекарства перепробовала, а все без толку. Когда же прослышала о чудесах, совершающихся по молитвам госпожи Евгении, велела отвезти себя к ней и слезно молила вылечить ее. Пожалела наша госпожа Меланфию, помазала ее святым елеем, помолилась о ней Господу — и та тотчас же исцелилась, ушла из монастыря здоровой, на своих ногах. Но вскоре прислали от нее в монастырь дары: три серебряных сосуда, доверху полных деньгами. Однако госпожа Евгения отослала подарок обратно:

— Нам, — говорит, — Господь по Своей милости и так все потребное к жизни подает. Лучше раздай эти деньги бедным.

Тогда Меланфия сама пришла в монастырь и принялась упрашивать госпожу Евгению, чтобы приняла ее дары. И уговорила-таки! Отнесли серебро в церковную дарохранительницу и положили там. Но с тех пор повадилась Меланфия к нам ездить, вроде бы для того, чтобы послушать мудрых бесед нашего настоятеля. Разве мы знали, что она из тех женщин, утопающих в грехах, которые всегда благочестию учатся, да только в познание истины никак прийти не могут²⁹!

Как-то раз явились в монастырь посланные от Меланфии: мол, хозяйка при смерти и просит отца игумена прийти и помолиться о ней. Могла ли моя госпожа отказать больной? Ведь Сам Господь некогда сказал о тех, кто творит добро: «так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне³⁰. Пришла она к Меланфии, и тут... Оказалось, что та здоровехонька, а про болезнь свою нарочно придумала, чтобы призвать к себе отца игумена и открыть ему свою сердечную тайну:

— Люблю я тебя! Так люблю, что умираю от любви! Возьми, что хочешь: все мои имения, все сокровища, всех рабов моих возьми, только будь моим!

С гневом оборвала моя госпожа ее безумную речь и поспешила вернуться в монастырь. А Меланфия, объятая стыдом и яростью, пошла к правителю (а им тогда был покойный господин Филипп, отец госпожи Евгении) и стала жаловаться, будто пришел к ней в дом монах Евгений из здешнего монастыря, назвался врачом, а, когда она его к себе пустила...если бы не прибежали на помощь служанки, быть бы беде. Разгневался правитель и велел арестовать всех нас, заковать в цепи и заточить в темницы. Плохо тогда пришлось не только нам, но и всем нашим братьям по вере. Смеялись над ними язычники:

— Что, попались, лицемеры! А еще говорите, будто ваша вера — правая! Ничего себе правая, если вы о добре красно говорите, а сами такие злые дела творите! Вот теперь по своим делам и получите...и поделом!

Спустя несколько дней повели нас на суд к правителю Филиппу. Множество народа собралось, чтобы видеть, как нас осудят. Язычники ликовали, а христиане плакали. Ибо никто из них не сомневался в том, что нас казнят. Смертный приговор нам был предрешен заранее. И те, кто должен был его исполнить, уже стояли наготове рядом с нами.

Конечно, я понимал, что мы умрем неповинными мучениками. И за это Господь примет нас в Свое Царство. И все-таки...тогда я боялся смерти. Как видно, в ту пору моя вера была еще слишком слаба...

Первой стали допрашивать госпожу Евгению. Закованная в цепи, она стояла перед правителем и его сыновьями Сергием и Авитом (да, маленькая госпожа, твой отец тоже присутствовал при этом судилище). Могли ли они знать, что та, которую они ищут уже много лет, сейчас стоит перед ними...а они готовятся осудить ее на смерть!

— Скажи, беззаконный христианин, как ты посмел дерзнуть на такое злое дело? — с гневом обратился правитель к моей госпоже. — Как ты посмел обманом войти в дом госпожи Меланфии и причинить ей обиду? Или это ваш Бог заповедал вам так поступать? Что ж, за свое преступление ты понесешь достойную кару — смерть!

— Господь, Которому я служу, учит нас хранить чистоту и жить по правде. — кротко отвечала ему моя госпожа. — Меланфия лжет. Допроси ее снова и убедись в этом сам.

Меланфию допросили. Однако она повторила все, что говорила прежде: монах Евгений обманом проник в ее дом и собирался причинить ей зло. Ей в один голос вторили рабыни, клявшиеся, что видели все своими глазами и едва вырвали несчастную госпожу из объятий коварного монаха. Разумеется, они лгали. Но, выслушав их, правитель окончательно уверился в виновности госпожи Евгении:

— И ты еще смеешь отпираться, нечестивец! — вскричал он. — Посмотри, сколько свидетелей обличают тебя!

А народ принялся кричать:

— Убить их! На костер! Ко львам! Смерть беззаконникам!

Казалось, еще миг — и они растерзают нас. Но тут госпожа Евгения вдруг заговорила вновь:

— Теперь настало время открыть правду. Я хотела сохранить ее до конца моей жизни, ради Господа, Которому служу. Но, чтобы ложь не восторжествовала над правдой, чтобы языческое нечестие не насмехалось над христианским благочестием, я открою истину. Пусть никто не посмеет поносить христиан, но да прославит Господа Иисуса Христа, ибо такова сила Его святого имени, что и женщины, живущие в страхе Божием, сподобляются достоинства мужей.

Она разорвала ворот своей одежды — и толпа изумленно ахнула:

— Да это же женщина!

А госпожа Евгения протянула к правителю скованные руки:

— Взгляни на меня, отец! Неужели ты не узнаешь меня? Я — твоя дочь Евгения, отрекшаяся от мира ради любви ко Христу. Братья мои, Сергий и Авит, узнаете ли вы свою сестру? Одна мать родила нас, и имя ей — Клавдия. А вот эти монахи — Прот и Иакинф, мои рабы, вместе с которыми я приняла учение Христово...

Не успела она договорить, как отец и братья с радостными криками бросились к ней. Кто-то побежал за госпожой Клавдией, чтобы сообщить ей радостную весть — ее пропавшая дочь нашлась. Кто-то стал снимать с нас цепи. А госпожу Евгению облекли в златотканые одежды, и, как ни противилась она, посадили на высоком месте, чтобы все видели — пропавшая дочь правителя Египта наконец-то нашлась! И народ, только что требовавший нашей казни, радовался и прославлял нашего Бога:

— Един Истинный Бог — Христос, Бог христиан!

Мы были оклеветаны и ожидали смерти, но Господь спас и прославил нас. Знай, маленькая госпожа — без Его воли и волос с нашей головы не упадет. Правда, до поры мы можем этого не понимать и думать, что Он нас оставил. Но Бог всегда с нами и всегда избирает для нас лучшее. Помни об этом, когда нас нет станет...

— Что случилось, Прот?

Я подняла голову. На пороге стояла моя тетя Евгения. Прот поспешно встал и поклонился ей.

Меня прислала Василла. — сказал он. И в голосе его слышалась тревога. — Она просит тебя прийти к ней. И, чем раньше, тем лучше. Она хочет сказать тебе...

— Хорошо. Сейчас я отправлюсь к ней. — оборвала его тетя.

Что произошло? К чему бы это тихоне и скромнице Василле вдруг захотелось немедленно встретиться с моей тетей? И что она хочет сообщить ей? Любопытно...

— Можно мне с тобой? — попросила я. Тетя задумалась, а потом сказала:

— Что ж, пожалуй, нам и впрямь стоит побывать там вместе.

Едва мы вошли в дом Василлы, как она сама вышла, почти выбежала нам навстречу:

— Как хорошо, что ты пришла! — обратилась она к моей тете. — Я должна сказать тебе что-то очень важное. Пока еще не поздно... Кто знает, что учинит мой жених Помпей... Вчера он пришел к дяде Элину и заявил, что в ближайшее время, согласно повелению императоров, намерен взять меня в жены. Он требовал встречи со мной, но я не впустила его к себе. Ведь Бог весть, с каким умыслом он пришел... А я — невеста Христова, и другого жениха мне не надо. Я скорее умру, чем стану женой Помпея. Но я позвала тебя по другой причине. Господь открыл мне, что скоро увенчает тебя мученическим венцом. Нет, даже двумя венцами. Одним — за те скорби и напасти, что ты претерпела в Египте. А другим — за ту кровь, которую ты прольешь за Него сейчас. Какая ты счастливая, что сможешь пострадать за Него!

— Ты придешь в Его Царство первой, дитя мое. — ответила тетя, ласково улыбаясь ей. — Это открыл мне Господь. Скоро ты примешь мученическую смерть за свое девство. Будь же мужественной до конца, чтобы, после временных страданий, возрадоваться там, в вечной жизни будущего века.

— Я увижу Его! — радостно воскликнула Василла. — Я буду с Ним! Какое счастье! Господи, слава Тебе!

Я смотрела на нее с изумлением. В самом деле, почему она радуется известию о том, что скоро умрет...точнее, будет убита. Разве этому можно радоваться? Любой человек на ее месте бросился бы спасать свою жизнь. Но, похоже, Василла не боится умирать. Почему? Ради любви к своему Богу? Из-за веры в вечную жизнь после смерти? И все-таки почему эти христиане так уверены в том, что она существует? Если бы знать... И как бы хорошо было, существуй эта вечная жизнь на самом деле...

Тем временем Василла заговорила вновь:

— Я собрала сестер во Христе. Прошу тебя, скажи нам что-нибудь в назидание. Ведь это, возможно, последняя наша встреча...здесь.

— Хорошо, дитя мое. — сказала тетя. — Пойдем.

...Я уже слышала об этой росписи от Элина, дяди и опекуна Василлы. Но увидела ее впервые. Пятеро дев с погасшими светильниками, заламывая руки в безмолвном плаче, стояли по левую сторону открытой двери украшенного чертога. А пятеро других, ликуя, входили туда, держа горящие светильники. Тогда я не знала, что означает эта роспись. Однако поняла: в чертоге ждут тех, чей светильник зажжен. Но тем, у кого он погас, вход туда заказан навсегда. И нет кары горше, чем остаться за порогом. Вот только что это за чертог? И кто обитает в нем?

Возле нарисованных на стене дев с зажженными светильниками, стояли девушки- сестры Василлы по вере. И, затаив дыхание, слушали мою тетю:

— Дети мои, ветви и гроздья моего сердца, будьте готовы для Господа. Настало время сбора винограда, когда из его гроздьев сделают вино и подадут на царский стол. И нет ни одного сильного царства и ни одного высокого сана, которое бы не украшалось кровью тех гроздьев. Наступают для вас дни плача и страдания. Но помните: все это ничто по сравнению с вечной радостью, уготованной вам в Царствии Христовом. Вы избрали девство ради Господа — пребудьте же в нем до конца. Девство приближает нас к Богу, уподобляет нас ангелам, оно — мать вечной жизни, подруга святыни, безопасный путь на небо, госпожа радости, теплота и венец веры, крепость и утверждение любви. Ни о чем другом не должны мы так стараться, как соблюсти его. Но еще славней — умереть за него. А теперь прощайте. Не старайтесь больше увидеть мое плотское лицо, но смотрите духовными очами на мои дела и поступки. Предаю вас Святому Духу и верую, что Он сохранит вас чистыми и непорочными. Господи Иисусе Христе, Сыне Бога Вышнего, ради нашего спасения родившийся от Девы, Пречистой Матери Твоей — приведи всех вверенных мне Твою дев в непорочном девстве в вечное Царство славы Твоей!

Последние слова она произнесла, воздев глаза и руки к небу. Разумеется, я понимала, что она обращается к своему Богу. Но, странное дело — мне тогда показалось, что это не просто жест. Она видит Его. Но не глазами, а каким-то иным зрением. Уж не тем ли, о котором когда-то говорила моя бабушка Клавдия: можно не иметь глаз — и все-таки видеть, а можно, и имея глаза, не видеть ничего? Что она имела в виду? Или это известно только христианам?

...Тогда я еще не догадывалась, что начинаю прозревать от духовной слепоты...

Обратно мы вернулись молча, в грозном предчувствии неотвратимо надвигающейся беды. Лишь когда мы вошли в дом, тетя, наконец, нарушила тягостное молчание:

— Пойдем со мной, дитя мое. Мне надо открыть тебе одну тайну.

Я поняла, что сейчас тетя поведает мне нечто очень важное. Ведь с самой первой нашей встречи она еще ни разу не назвала меня «дитя мое». Так она называла лишь Василлу — свою духовную дочь. Что это значит? Или мы с тетей вдруг стали родными не только по плоти, но и по духу? Но почему это произошло именно сейчас, после того, как она навсегда простилась с Василлой и ее сестрами по вере? И услышала от нее предсказание о своей скорой смерти.

Тетя повела меня к себе. Впервые в жизни я переступила порог ее комнаты. И удивилась простоте, или, скорее, убожеству ее убранства. Стол с лежащим на нем свитком, две деревянные табуретки, глиняный светильник в стенной нише. И рядом, на стене, изображение латинской буквы «тау»³¹. В таких покоях жила дочь бывшего правителя Египта, моя тетя, монахиня Евгения...

— Присядь сюда, дитя мое. — тетя указала мне на одну из табуреток. — Ты знаешь, что скоро Праздник Рождества Христова...

Конечно, знаю! Бабушка не раз говорила мне об том, что до Рождества осталось совсем недолго...меньше, чем полмесяца. Она с нетерпением ждет этого дня. Но какое отношение ко мне имеет христианский Праздник? Ведь я — не христианка. Неужели тайна, которую хотела поведать мне тетя, заключается всего-навсего том, что скоро наступит Рождество? А я-то ожидала услышать от нее что-то более интересное и важное...

— Так вот, в этот день мы празднуем приход Господа нашего в мир. — донесся до меня голос тети. — Вспоминаем, как когда-то, больше двух столетий назад, Он пришел к людям, родившись от Девы Марии, став Человеком. А ты знаешь, для чего Он это сделал?

Бог пришел к людям? Бог стал Человеком? В самом деле, почему?

Не дождавшись моего ответа, тетя заговорила снова:

— Он пришел в мир, чтобы умереть за нас.

— Что? — удивленно воскликнула я. Да, в наших преданиях боги тоже приходили к людям. Но чаще всего они делали это ради самих себя. Например, чтобы добиться любви понравившейся им красавицы. Или, как говорится, просто ради приключений. Но никто из наших богов не пожертвовал собой ради людей. Это сделал лишь Бог христиан...

— Да, Он это сделал. — повторила тетя, словно угадав, о чем я думаю. — Он родился, чтобы умереть за нас и Своей смертью освободить нас от рабства силам зла и смерти. Чтобы открыть нам путь в вечную жизнь, в Царство Небесное, в Царство вечной радости. В этом — тайна Праздника Рождества: Господь приходит на землю, чтобы возвести нас с Собой на Небеса. Потому мы и называем Его Спасителем, Избавителем и Жизнодавцем — Подателем вечной жизни.

— А что нужно сделать, чтобы жить вечно? — спросила я. Тетя улыбнулась:

— Господу нашему не раз задавали такой вопрос. И Он отвечал: «идите за Мною»³². Запомни эти слова, дитя мое. Это — мой завет тебе.

Неудивительно, что после всех зловещих и загадочных событий этого дня я едва держалась на ногах. И, вернувшись к себе, поспешила лечь в постель — как говорится, утро вечера мудренее и завтрашний день заставит меня забыть страхи дня сегодняшнего. Однако напрасно я понадеялась на помощь бога Сомна³³: в ту ночь мне приснился странный, скорее даже страшный сон. В этом сне я брела неведомо куда по незнакомой дороге. А вокруг царил полумрак: деревья, трава, даже небо над моей головой были пепельно-серые, словно в эти края никогда не заглядывало солнце.

— Что это? Уж не царство ли Плутона? — с ужасом подумала я.

И, словно в подтверждение этому, впереди показалась чья-то тень...это была моя покойная мама. С радостным криком я бросилась к ней, но она не оглянулась, не остановилась. Напротив, устремилась прочь от меня, словно тень Эвридики — от Орфея. А я бежала за ней, звала ее и умоляла оглянуться, узнать меня...и тут земля ушла у меня из под ног и я ощутила, как погружаюсь в волны, холодные и тяжелые, как смертный покров...все дальше и дальше, все глубже и глубже во тьму...навсегда.

Но в следующий миг чья-то сильная рука подхватила меня. В проблеске света я увидела свою тетю Евгению.

— Иди за Ним, дитя мое. — сказала она и, схватив меня за руку, повлекла за собой — вверх. — Он — наш Спаситель.

Неожиданно откуда-то появилось странное существо: не то дельфин, не то рыба, поразительно напоминающая голубую стеклянную рыбку на шее у моей бабушки (только гигантских размеров). Рыба подставила мне спину, я уселась на нее верхом...и в следующий миг моим глазам открылось голубое небо, яркое солнце, новый мир, полный красок, радости, жизни! Или то была новая, вечная жизнь? Та, о которой говорила моя тетя Евгения?

Но где же она сама? Напрасно я искала ее взглядом, напрасно звала ее. В ответ до меня донесся лишь далекий, зловещий стук, словно где-то сколачивали погребальные носилки³⁴...

Я вскочила с постели и прислушалась. Тишина. Выходит, этот зловещий стук мне почудился? Какое счастье... Я уже хотела снова лечь в постель, как вдруг стук возобновился — еще громче и сильней. А потом в атриуме раздался испуганный голос старого привратника Приска. Ему отвечали другие мужские голоса: громкие, незнакомые и грубые. Кто это явился к нам на ночь глядя? Чего они хотят?

Любопытство победило страх. Наспех (кажется, даже задом наперед) надев столу, я босиком выбежала из спальни и поспешила в атриум. То, что я там увидела, показалось мне продолжением моего кошмарного сна: посреди атриума стояли вооруженные до зубов преторианцы. А старый привратник Приск, глядя снизу вверх на их предводителя — молодого, надменного офицера, заикаясь, лепетал ему в ответ:

— Господин, это какая-то ошибка... Не может быть... Мы верные подданные государей... Позвольте мне доложить госпоже...

— Что вам здесь нужно? — раздался строгий и властный голос моей тети Евгении. Она вошла в атриум и остановилась перед офицером, заслонив собой перепуганного Приска. — С каких это пор императорские солдаты врываются по ночам в чужие дома?

Похоже, офицер не ожидал столь бесстрашного отпора. Его спесь в одночасье улетучилась:

— Прости, госпожа, что мы нарушаем твой покой. Но мы выполняем приказ императоров. Нам велено арестовать живущую здесь христианку Евгению.

— Это я. — сказала моя тетя. В этот миг она заметила меня. — Что ж, да свершится воля Господня. Позвольте мне только проститься с племянницей.

Офицер кивнул. И тетя подошла ко мне:

— Прощай, дитя мое. Нет...до свидания. И помни мой завет. Благослови тебя Христос.

Вслед за этим она обернулась к ожидавшим ее воинам:

— А теперь — идемте.

Я смотрела, как ее уводят, не в силах двинуться с места. Потому что глаза мне застилали слезы. И вдруг...

— Евгения! Девочка моя! — раздалось за моей спиной. Обернувшись, я увидела бабушку Клавдию, полуодетую, растрепанную... Она шла, простирая вперед дрожащие руки:

— Доченька моя...Евгения! Не оставляй меня! Арестуйте и меня — я тоже христианка! Я тоже хочу умереть за Христа...вместе с ней...

Все следующие дни я неотлучно находились при бабушке. Она словно обезумела от горя, отказывалась от еды, плакала и звала дочь. Я послала Афру за врачом в надежде, что тот сумеет чем-то помочь ей. Но увы, на сей раз старый Ксанфий лишь развел руками:

— Прости, госпожа Евгения, от моей помощи будет мало толку. Старая госпожа всегда принимала все близко к сердцу. А сейчас у нее такое горе, такое горе...душевная боль куда тяжелее телесной³⁵. Конечно, я приготовлю для нее успокоительные капли. Но лучше всего своей бабушке сможешь помочь ты сама. Не оставляй ее одну, разговаривай с ней, развлекай ее, утешай. Тогда ей наверняка станет легче. Ведь участие и доброе слово обладают великой целительной силой. А лучшее из лекарств — покой.

Увы, чем я могла утешить и развлечь бабушку? Неужели теми страшными новостями, которые украдкой рассказывала мне Афра? В те дни наши немногочисленные слуги бежали от нас, словно от зачумленных — страх за собственные жизни оказался сильнее верности господам. Бежали все, кроме нашей старая няни Афры. Лишь она одна осталась с нами в те горестные дни: готовила нам с бабушкой пищу, ходила на рынок за продуктами. И каждый раз приносила все более зловещие известия. От Афры я узнала о том, что тетю Евгению держат в заключении и подвергают пыткам, чтобы заставить отречься от Христа. Если же она не сделает этого, ее убьют, как убили ее духовную дочь Василлу. Не напрасно та опасалась мести Помпея — с помощью придворных связей отвергнутый жених добился императорского указа, согласно которому Василла должна была либо выйти за него замуж, либо умереть от руки палача. Когда те, на кого было возложено исполнение этого указа, явились к Василле и объявили ей императорскую волю, она ответила им:

— Мой Жених — Царь Царей, Христос, Сын Божий. И кроме Него я не хочу знать другого супруга.

Ее тут же закололи мечом. Та же участь постигла и ее наставников в вере, Прота и Иакинфа.

— А перед тем, как казнить, их повели в храм Юпитера... — всхлипывая и утирая слезы краем своего покрывала, рассказывала няня. — Видно, думали, что они побоятся смерти и поклонятся ему... Только едва вступили они на порог храма — статуя Юпитера как грохнется на землю, как разобьется на куски! Тут правитель давай кричать: «колдовство! колдовство!» И велел отрубить им головы. Ах, Протушка, Протушка! Верным ты был рабом и своей госпоже и своему Господу...до самой до смерти.

Бедный Прот! Выходит, предчувствие близкой кончины не обмануло его... Но почему Бог, в Которого так горячо верил этот старик, не спас ему жизнь? Почему он позволил убить Иакинфа и Василлу? А ведь когда-то Прот говорил мне, что Бог всегда избирает для нас лучшее. Но можно ли сказать так о смерти?

В таких раздумьях и в заботах о бабушке я забыла, что вот-вот наступит Рождество Христово. Да разве тогда мне было до праздников? Вот если бы христианский Бог вернул тетю Евгению — то-то была бы радость для нас с бабушкой! Тогда я непременно уверовала бы в Него!

...Она вернулась к нам в самый Праздник Рождества Христова. В этот день, по императорскому приказу, ее предали смерти, А тело ее отдали нам для погребения.

— Доченька моя! Что они с тобой сделали? Господи, за что? За что, Господи?!

Так рыдала моя бабушка, припав к мертвому телу своей дочери. Забыв о том, что та — монахиня, она исступленно целовала ее волосы, лицо, руки — словно надеясь согреть дочь жаром своих губ и пробудить к жизни. Увы, даже самая пламенная материнская любовь бессильна воскресить умершее дитя.

— Крепитесь, госпожа Клавдия! — уговаривал ее стоявший рядом священник. — Положитесь на Бога. Ваша дочь теперь в Царствии Небесном, в сонме мучениц за Христа...

Но бабушка словно не слышала его слов.

— Почему? — бормотала она, словно в бреду. — Ведь она служила Ему всю жизнь... Он мог спасти ее. Почему Он не сделал этого? Почему Он отнял у меня мою девочку? За что, Господи?

Что мы могли ей ответить? Да и не к нам обращала она свои вопросы...а ее Бог молчал. Впрочем, мог ли Он ей ответить? Увы, мне все больше казалось, что вера христиан — заблуждение, самообман. В самом деле, что их вера в вечную жизнь перед неодолимой силой смерти? Вот передо мной лежит тело той, что говорила мне о Боге христиан, победившем силы зла и смерти. Так где же Твоя победа, Господь Жизнодавец?!

Мою тетю Евгению погребли в усыпальнице, где с незапамятных времен хоронили членов нашей семьи. Правда, став христианкой, моя тетя нарушила вековую традицию и погребала здесь своих единоверцев. Рядом с родными ей по плоти — родных по вере. И вот теперь рядом с ними упокоилась и она сама...

Бабушка дневала и ночевала возле ее гробницы. За эти несколько дней она стала похожа на собственную тень. Напрасно мы с Афрой и Ксанфием уговаривали ее вернуться домой, поесть, принять лекарство — она не слушала нас:

— Зачем? Бог отнял у меня мою доченьку. А без нее мне больше незачем жить.

Чем я могла ей помочь? Я могла только разделить ее горе. Завернувшись в шерстяное покрывало, я сидела рядом с бабушкой в темной и холодной усыпальнице...словно в могиле. Впрочем, она не замечала меня. Для моей бабушки сейчас не существовало ничего, кроме гробницы, где спала вечным сном ее любимая дочь...

...-Внученька, взгляни! Ты видишь ее? Ведь это же она...

Голос бабушки пробудил меня от сна. Я огляделась — но вокруг была лишь кромешная тьма. А огниво и глиняный масляный светильник, как назло, куда-то подевались...почему нужные вещи имеют свойство теряться в самый неподходящий момент?

— Смотри, внученька! — взывал ко мне из темноты бабушкин голос. — Она пришла...она вернулась к нам. Что это за девы стоят вокруг нее? Какие они прекрасные! Но разве могут они сравниться с ней? Доченька моя, ты вернулась! А я-то думала, что ты ушла навсегда! Я не верила...Господи, прости меня за это! Ты вернул мне мою девочку...Господи, слава Тебе!

Что это значит? Неужели моя тетя и впрямь воскресла из мертвых, как Бог христиан? Вот это чудо так чудо! Пожалуй, теперь я уверую в Него и стану христианкой. После такого чуда да не уверовать... Дрожащими руками я зажгла светильник. И в его тусклом свете увидела...только свою бабушку Клавдию. Стоя на коленях возле гробницы, она смотрела перед собой незрячим взором и простирала руки в темноту.

Какая же я глупая! Хотя, если хорошенько поразмыслить, все было понятно с самого начала. Что могла увидеть моя бабушка, если она слепа? Она просто-напросто сошла с ума от горя и теперь бредит. А я-то было поверила ее словам! Что ж, не зря говорят, что безумие заразительно. Пожалуй, нужно попытаться уговорить бабушку вернуться домой и лечь в постель. А потом я пошлю Афру за Ксанфием...

К моему удивлению, на сей раз она не сопротивлялась. И пошла со мной, шепча: «я видела ее...слава Тебе, Господи» И в голосе ее слышалась радость.

...Мы стояли у ее ложа впятером: я, мой отец Авит со своим братом Сергием, приехавшие в Рим той же ночью, и наши верные слуги: Афра и Ксанфий. Старая няня приглушенно всхлипывала, утирая слезы полой накидки. Лицо врача было серьезным: сейчас наедине он сообщил нам — старая госпожа умирает. Но то, что она рассказывает о своем видении в усыпальнице — отнюдь не бред. Похоже, она и впрямь что-то видела...господам лучше это знать, ведь они тоже христиане. Медицина же на сей счет не говорит ничего, да и не мудрено: она не всезнающа. Достоверно одно — за долгие годы своей врачебной практики он видал много безумцев и потому готов поклясться Асклепием³⁶: слова госпожи — не предсмертный бред. Она умирает в здравом уме.

А бабушка лежала, устремив куда-то вдаль незрячий взор, и торопливо шептала, словно спеша успеть сказать нам самое главное:

— Что вы плачете? Лучше порадуйтесь вместе со мной и прославьте Христа Жизнодавца. Ведь теперь нас не разлучит ничто, даже смерть. Все мы снова вместе: вы, я, мой супруг Филипп и моя доченька Евгения. Вот и она...там...тоже сказала мне так: «не плачь, мать моя, но порадуйся обо мне. Христос ввел меня в радость святых. И мой отец, твой супруг Филипп, тоже здесь и причтен к числу святых патриархов. А в воскресный день Господь примет в вечное веселие и тебя...Заповедуй же моим братьям, чтобы они свято соблюдали звание христианина, принятое в крещении и были мне братьями не только телом, но и духом. Тогда весь род наш станет благоприятным даром Богу». Так сказала мне моя доченька. А я-то было подумала, что Господь отнял ее у меня! Я сомневалась...но Он явил силу Свою и вернул мне ее. Господи, слава Тебе!

В ее глазах стояли слезы. Однако то были слезы не скорби, а радости. Никогда прежде не видела я, чтобы человек так радовался приходу смерти. Но я понимала: для моей бабушки-христианки она — лишь переход в иную, вечную жизнь, где ее ждет встреча с мужем и дочерью. А еще — с ее Богом: Христом — Победителем смерти и Подателем вечной жизни.

...«Смерть, где твое жало? Ад, где твоя победа?» Эти слова я прочла позже у Святого Апостола Павла³⁷. Но тогда, у постели умирающей бабушки, я поняла — смерть не всесильна. Ее победил Бог христиан — Христос.

Ты права, бабушка. Теперь нас не разлучит ничто. Даже смерть. Потому что я тоже стану христианкой. Как ты, как мои отец и дядя, как мой дед и тетя Евгения. Пусть нас соединит родство не только по крови, но и по вере. И ВЕСЬ наш род станет благоприятным даром Христу Жизнодавцу.

Бабушка умерла... нет — отошла... в воскресенье, с первыми лучами солнца, как предсказала ей моя тетя Евгения. Верю, что также сбылась вторая часть ее пророчества, и Господь принял мою бабушку в Свое Царство. Дай Бог мне в свое время воочию убедиться в этом.

После ее похорон мой отец решил не возвращаться в Карфаген:

— Довольно я послужил императорам. — сказал он. — Теперь настало время позаботиться о более важном: о том, чтобы стать христианином не только по имени, но и по жизни, как заповедала мне сестра³⁸. И послужить Царю царей — Христу.

Он обратился к императорам с просьбой назначить в Африку другого наместника. И, после того, как те удовлетворили его прошение, остался жить в Риме, среди братьев и сестер по христианской вере.

Что до меня...скажу лишь о самом главном — в тот же год я крестилась. Это произошло весной, на Пасху. И все-таки не случайно Господь призвал меня к Себе именно в те дни, когда мы празднуем Его Рождество. Как не случайно и то, что в этот день пострадала за Него моя тетя Евгения. Ведь, не будь Рождества, не было бы и Пасхи. Не приди в мир Спаситель, чтобы умереть за нас — смерть доныне безраздельно властвовала бы над нами. Но Он явился «к сущим во тьме и сени смертной» и открыл нам двери вечной жизни. В этом — тайна Его Рождества, которую когда-то поведала мне моя тетя: святая преподобномученица Евгения. А теперь я поверяю ее вам.

^[24] Триклиний — столовая в древнеримском доме. В первые века христианства триклинии использовались в качестве домовых часовен.
^[25] Мф. 25:1–13.
^[26] «Одиссея» — знаменитая поэма древнегреческого поэта Гомера о приключениях царя Итаки Одиссея по пути на родину. Здесь цитируется отрывок из 11-й песни этой поэмы в переводе В.А. Жуковского. Ахиллес (Ахилл) знаменитый древнегреческий герой, смертельно раненый в пяту у стен Трои (отсюда пошло выражение «ахиллесова пята» — уязвимое место).
^[27] Мф. 20:26–27.
^[28] Меланфия — по-гречески «черная», «черноцветная».
^[29] Перифраз из 2 Тим. 3:7.
^[30] Мф. 25:40.
^[31] Одно из изображений Креста — в виде латинской буквы «тау» (Т). Упоминается у древнехристианских писателей, например, у Тертуллиана.
^[32] Мф. 4:19; Лк. 9:23,59.
^[33] Сомн (у греков — Гипнос) — древнеримский бог сна.
^[34] В Древнем Риме тела умерших знатных людей сжигали на костре. А к месту сожжения их несли не в гробу, а на богато украшенных носилках.
^[35] Ксанфий цитирует латинскую поговорку: «душевная боль тяжелее, чем телесная».
^[36] Асклепий (у римлян — Эскулап — отсюда и пошло ироническое прозвание врачей) — древнегреческий бог медицины.
^[37] 1 Кор. 15:55.
^[38] Это — авторский вымысел. В житии святой преподобномученицы Евгении ничего не говорится о судьбе ее братьев (за исключением того, что они были наместниками в Африке). В отличие от своих матери и сестры, они не причислены к лику православных святых.