Крестоходец

Цветущий гербарий из Почаева

Десятого сентября приехала с подругой Тамарой в Почаев. На день обретения мощей преподобного Иова Почаевского. Пациентам своим объявила: на трое суток забудьте меня! Не звоните, не ищите — нет Нины Владимировны! В Почаеве до этого дважды сподобилась побывать! На этот раз на литургии стою возле подсвечника, и так хорошо — свечки горят, воском пахнет... Хорошо... Смотрю, никто за подсвечником не следит... Начала догорающие свечи убирать, покосившиеся поправлять... На душе умиление: служу Иову Почаевскому... Передают свечки — ставлю...

После «Отче наш» подходит женщина:

— Спасибо-спасибо! Вот вам щёточка, если можно, почистите, пожалуйста, подсвечник, у нас рук не хватает...

С готовностью беру щёточку... Мне так это нравится... Минут через пятнадцать та же самая женщина:

— Вы не поможете нам?

Почему не помогу. Кроме меня ещё две женщины за ней последовали. Приводит нас в туалет для паломников и бездомников. Заранее не предупредила, какое послушание выполнять. Скажу честно, радостный настрой с меня слетел. Я врач-терапевт, сталкиваться с грязью, кровью, гноем приходится. Тем не менее брезгливость присутствует.

Началась борьба. Обращаюсь к преподобному: «Иов Почаевский, это твоя обитель, твой дом. Ты дал задание — убрать санузлы, я в растерянности. Помоги!» Женщина протягивает тряпки... Лукавый, гадик мой разлюбезный, мгновенно мыслишку подбрасывает: можно отказаться, сослаться, мол, стойкий рвотный рефлекс на туалетные запахи, мол, не смогу, дайте что-нибудь другое. К тому же, думаю, с этой уборкой я никуда не успею. В десять часов начинается праздник. Архиерейская служба. Специально ехала за этим... Уже выстелена дорожка из цветов, по которой понесут раку с мощами Иова... Монахи рассказывают, что преподобному регулярно меняют тапочки — обходя свою обитель, стаптывает их. Сегодня пойдёт по ковру из цветов, а я в это время буду мыть туалеты...

В пещерном храме раки с мощами святых Амфилохия Почаевского и Иова Почаевского рядом. Сначала подходишь к Амфилохию, потом к Иову. Бывает, поклоняясь мощам Иова, прикладываешься к стеклу, в иные дни открывают окошечко. Во второй мой приезд в Почаев желающих к преподобному Иову много выстроилось. У меня, как всегда, просьб к святому с избытком. Стою в молитвенном состоянии. Доходит моя очередь. Наклоняюсь и... как провалилась головой... Рака открыта, а я не заметила. Настроилась к стеклу приложиться, как это было в самый первый приезд, но вдруг проваливаюсь и... будто встретилась с ним. Касаюсь губами его руки, и возникает контакт с невидимым миром. Рука Иова тёплая. Не мягкая — твёрдая. И тёплая. Аромат... Ощущение — ты рядом с живым, милостивым... Доли секунды, людей много, до конца не осознаешь, но произошло совершенно нереальное...

Вспомнила об этом стоя в сомнениях в туалете с тряпкой в руке... Вспомнила и напустилась на себя: Иов дал поручение убрать помещение своего храма, а ты, свинюка неблагодарная, смыкаешься — делать, не делать! Он тебе честь оказал! Великую честь!.. Не случайно женщина именно к тебе за помощью обратилась...

Отругала себя, отбросила сомнения и вперёд... Убирала лучше, чем дома. Никакой брезгливости, никаких мыслей про запахи, отсутствие резиновых перчаток, антисанитарию... Одно в голове: как можно чище убрать!

Мы управились до начала праздника. Служительница в благодарность провела нас так, что оказались в шаге от дорожки из цветов, практически в самом центре событий. Всё отлично видно. Вот раку с мощами Иова вынесли... И такая радость, такая благодать. Пронесли мощи. Смотрю, все кинулись разбирать цветы с дорожки. Я тоже веточку взяла. Стебель с листочками...

Душа на обратной дороге пела — так хорошо я съездила.

Как всегда, не успела порог дома переступить, закрутило мирское: звонки от пациентов, занедуживших друзей, знакомых...

Из Почаева привезла программку праздника, открыткой оформленную, с фотографией иконы преподобного Иова Почаевского. В спальне у меня впритык к кровати столик с кое-какими книгами духовной литературы (скажу честно — открываю нечасто). Положила на него открытку, сверху стебелёк с листочками — память о паломничестве.

Жизнь пошла в обычном ритме — бегом-бегом. В конце ноября, на границе Рождественского поста, утром просыпаюсь, и до того вставать не хочется — не передать. Отключить бы все телефоны и спать-спать-спать... Улеглась поздно... Умоляю себя в третьем лице: Нина, сними меня с кровати, я сегодня не должна опаздывать. Сразу снять не получилось, но глаза открыла и... Что такое? Откуда? Аромат. Головой покрутила... Бог ты мой — сухущая почаевская веточка распустилась — от стебля выстрелили росточки с мелкими листьями. Подлетела с кровати без всякой помощи. Смотрю во все глаза и зрению не верю: гербарий, что три месяца сушился на открытке с иконой преподобного Иова Почаевского, пустил зелёные листочки. Пальцем потрогала — живые. Кручусь по квартире, собираюсь и через каждые пять минут заглядываю в спальню: может я в прелести?

В результате (в десятый раз наклонившись к веточке, в десятый раз понюхав, в десятый раз тронув пальцами) прихожу к выводу, если в прелести, то в полной.

Никому ни слова о происходящем в моей спальне. Молчу, как разведчик под носом у врага. К тому времени начиталась про бесовские проделки, про козни гораздого на выдумки гадика. Поэтому терпеливо жду развития событий. Подруга моя Тамара, с которой в Почаев ездили, туалеты монастырские не мыла, но веточку тоже привезла. Спрашиваю, как у неё? Всё нормально — как был гербарий, так и остался. Декабрь заканчивается, моя веточка зелёная. По-прежнему не спешу обнародовать сей чудесный факт, но уже про себя решила: Иов Почаевский отблагодарил за уборку санузлов.

На Рождество собрала у себя братьев и сестёр по нашему приходу. Самых близких. Показала им веточку. Мне говорят: «А ты батюшке говорила? Обязательно скажи...»

Пригласила духовника, отца Иоанна, подвела к веточке...

— Батюшка, — спрашиваю, — надо в водичку поставить?

Он посмотрел на меня с улыбкой:

— Нет, Нина Владимировна, тут придётся акафист читать.

Отец Иоанн не зря улыбался, говоря об акафисте. Молитвенный келейный подвиг не по мне. Слаба в нём. Вообще никакая.

Вечернее молитвенное правило — камень преткновения... Страшными усилиями заставляю себя и... полный ноль. Конечно, работа, конечно, усталость, звонки от болящих до позднего вечера. Но это отговорки, по большому счёту. Утреннее правило — совсем другое дело. Случись по уважительной причине читать укороченный вариант — расстраиваюсь. Крайне редко такое бывает. Вечернее правило — тысяча причин найдётся, только бы увильнуть. Дела незначительные — отложи и вся недолга. Нет, хватаюсь за любую мелочёвку, тогда как самое важное — помолиться — увы. И это что-то неодолимое. До смешного. Был случай, тоже принимала гостей, сестёр по храму, хорошо посидели, разошлись... Проводила и встала на вечернюю молитву... Повязала косынку, не простоволосой к Господу Богу обращаться, взяла молитвослов, на колени опустилась перед иконами... Через два часа просыпаюсь, ночь за окном, нога затекла, по-прежнему на коленях стою, плечом к стене приткнулась... Помолилась называется... Что оставалось делать? Разобрала постель и баиньки...

Приспособилась вечернюю молитву лёжа читать. Помоги мне, Боже, на боку лёжа. Молитва длится ровно минуту: «Господи Иисусе Христе, прости за то, что сегодня сотворила окаянное, благодарю Тебя за прошедший день. В руце Твои предаю дух мой и всех близких моих. Ты же мя благослови, Ты мя помилуй и живот вечный даруй ми. Аминь».

Начинаю к причастию готовиться, тут — да, тут как боевая лошадь, полностью отмобилизованная на ратный труд: все правила, все каноны вычитываю. Неделю никаких поблажек... На исповеди каждый раз каюсь за своё нерадение к вечерней молитве... Батюшка Иоанн знает это и прощает. В прошлом году говорит:

— Нина Владимировна, пора вам читать Авву Дорофея.

И подарил книжечку «Душеполезные поучения». Через неделю спрашивает о моих успехах.

— На одиннадцатой странице, батюшка.

Ещё неделя проходит.

— На четырнадцатой странице, батюшка.

Я же её так и не осилила до конца.

Однажды припекло, обращаюсь к отцу Иоанну:

— Батюшка, благословите Псалтирь читать за дочь.

— Не благословляю. Благословляю попросить тётю Раю. Заплатите ей, чтобы за вас читала. Вас не благословляю. Вы же не вычитаете. И кто потом будет виноват? Я. Не подставляйте меня!

Когда отец Иоанн сказал об акафисте Иову Почаевскому, я жалостно на него посмотрела: только не это! Он ещё раз повторил:

— Акафистом поливайте. Видимо, Иов Почаевский вам что-то ещё готовит.

Акафиста у меня не было. Тамара, добрая душа, скачала из интернета, распечатала, я положила в папочку. И вычитала. Аж один раз. На Крещение заставила себя. Подошёл Великий пост, гадик подсовывает напоминание: в Великий пост акафисты не читают. Я отцу Иоанну транслирую:

— Батюшка, в Великий пост акафист тоже читать? Нельзя ведь...

— Хотя бы молебен, — с тоской посмотрел на меня батюшка...

К концу Великого поста веточка во второй раз превратилась в гербарий.

Первая исповедь

Есть у меня хорошая знакомая (как это нередко бывает, сначала пациентка, потом закадычная знакомая) Вера Ивановна. Однажды разговорились с ней и коснулись темы церкви. Она спрашивает, крещёная я или нет?

— Крещёная, — говорю, — да на этом вся моя вера заканчивается. Ничего не знаю. И поздно, уже за сорок перевалило и, честно сказать, не вчера перевалило.

Вера Ивановна улыбается:

— Не надо всё сразу. Пойдите в церковь. Недалеко здесь храм Всех Святых. Поставьте свечку. Постойте на службе, сколько сможете. Люди крестятся, вы креститесь, кланяются — и вы. Через какое-то время почувствуете, что такое церковь. Бог даст понять. Кому-то сразу даёт, кому-то по трудам.

У меня получилось во второй раз. Зашла, встала. Надо мной икона Троицы Единосущной, передо мной Николай Чудотворец и покровитель моей профессии целитель Пантелеимон. Кто есть кто, конечно, позже узнала. Тогда без разницы — иконы и иконы. Стою и чувствую — надо мной столб огненный. Словами не передать — что-то необыкновенное. Замерла, не потерять бы ощущение. Людей мало. Вечерняя служба. Клирос поёт, женщина в свечной лавке и ещё человек шесть. Все крестятся, кланяются, я боюсь пошевелиться — вдруг всё уйдёт. Замерла и думаю, люди считают: вот, свинюка, пришла в храм Божий, а сама стоит бесстыжим столбом — не крестится, поклоны не делает. Длилось недолго, не могу сказать сколько, да раз хватило времени помыслить «что обо мне люди подумают», значит, не пару секунд.

Службы в храме Всех Святых каждый день. Я стала заглядывать. По-другому не скажешь, именно заглядывать. Захожанка. Есть время — заскочу. Когда десять минут постою, свечку поставлю, когда час. Что происходит на службе — ничегошеньки не понимала. То Царские Врата открыты, то закрыты, священник выходит, заходит, с кадилом пройдётся... Хор что-то своё поёт. Что к чему? Зато хорошо мне. Переступаю порог церкви, в душе что-то переворачивается, ерунда слетает...

Я такой человек, если мне хорошо, почему друзья, что слепые котята? Начала с подруги Тамары. Описываю ей, как в церкви благодатно. И давлю: ты должна ходить! Убеждаю: жизнь не идёт — летит, а ты важное упускаешь. Подруга тоже не девочка, сын в институте... И упрямая. Не говорит категорично «нет», но увиливает: «Не знаю, может быть, когда-нибудь...» Я дипломатию не развожу — прессую. И труды не пропадают даром. Начала в церковь со мной захаживать, книжки читать. Мне-то некогда, она что-то читает... Как-то звонит:

— Мне сон приснился, будто мы с тобой зашли в церковь, но почему-то не с главного входа, как нормальные люди, а спустились в подвал, прошли по подземелью, поднялись по крутой лестнице и через люк попали в церковь. Внутри как и должно быть: иконы, батюшка с кадилом. Всем хорошо, нам с тобой не очень.

По снам Тамара мастерица. Ей недавно два мужа приснилось. Да не так, чтобы два разных. Один супруг раздвоился. Видит, будто муж пластиковое окно дома ставит — подгоняет, запенивает. Душа у Тамары возрадовалась — благоверный в кои-то веки ремонтом занялся. Но какой-то он странноватый. Похудевший, постройневший. Не как в жизни. В жизни муж с проблемой — выпивает. Понемногу, но дня не пропустит. Тамару, само собой, эта нетрезвая регулярность напрягает. Как отвадить от дурной привычки — не знает. У окна он подтянутый, спортивный, работящий. Трезвый. Сплошной позитив. Вдруг дверь распахивается, входит ещё один муж. Вот те раз. С первого взгляда тот самый, что у окна, при внимательном рассмотрении — Федот, да не тот. С животиком, лицо круглее, причёска просит расчёску. Как в жизни. Подруга заволновалась от увеличения количества мужей на единицу площади. К тому времени она уже под моим неустанным давлением начала первые шаги к воцерковлению делать, о проделках гадика знала. О его отношении к кресту и молитве тоже. Начала читать: «Да воскреснет Бог...» При этом смотрит на мужа, в дверь вошедшего, ожидая его реакции на молитву. Он стоит себе, как стоял, а тот, который окно ремонтировал, сдулся.

— Вот так всегда, — смеётся Тамара, — я-то думала положительно изменившийся останется, а он чухнул после молитвы. У кого бы спросить, что сей сон значит?

Начала меня подначивать, чтобы я попросила батюшку прокомментировать значение сна, в котором мы в церковь через люк залезли:

— Ты батюшке примелькалась, при случае спроси. Меня он совсем не знает.

Я к батюшке тоже ни разу не обращалась, да никуда не денешься, Тамаре все уши прожужжала про церковь, она даёт задание касаемо данного вопроса, надо соответствовать. Отец Иоанн после службы идёт, я к нему:

— Сорок с лишним лет в храм ни ногой, наконец пришла, и так мне здесь нравится, но по большому счёту не знаю, зачем к вам скоро год как хожу? А ещё подруге сон приснился...

Рассказала. Он заулыбался:

— Через люк в церковь не ходят. Пора в таинствах участвовать. Готовьтесь к исповеди, причастию, в следующую субботу к восьми утра будьте.

Зашёл в алтарь, вынес тоненькую книжечку «Страх Божий». Кроме креста на обложке никаких иллюстраций, чёрный шрифт по всем страницам. Для меня, которая в церкви даже не в первом классе, и вдруг нет картинок, как так?

Полистала книжечку дома, почитала — дебри для моего ума. Лес непролазный. А вдруг батюшка спросит, что из книги уяснила? Позор на мои седины, хоть и закрашенные. Думаю, жила без причастия и дальше, похоже, придётся. Буду просто так ходить в церковь. Мало ли какой сон Тамара увидит? Но день проходит, другой... А тут ещё одиннадцатое сентября — праздник Усекновения главы Иоанна Предтечи. Открыла православный календарь, прочитала про Крестителя и прорвало — как начала вспоминать грехи один за другим... С виду порядочная женщина, на самом деле... Батюшка сказал: «Кайтесь в том, что вас гложет». Меня столько всего гложет... Что батюшка подумает, если пойду ему на исповеди перечислять? И начался мандраж, как у нерадивого студента, что тянул-тянул, а как пару дней до экзамена осталось, завибрировал в страхе: учи не учи — всё равно завалю. Думаю, бегала ты, Нина, в миру без исповеди и причастия, чеши в том же духе дальше.

Понятно, чья это работа. Гадик, что внутри меня сорок с лишком лет преспокойненько существовал, заволновался от темы причастия. Такой огонь на его голову! С разных сторон нашёптывает: зачем тебе какие-то таинства? Сама подумай — зачем?

Но и Ангел хранитель не безучастно на старания гадика смотрит... Пусть и не уразумела из книжки, подаренной батюшкой, что такое страх Божий, но страх меня обуял. Хоть и милостив Бог, нельзя перед Ним крутить: сейчас иду, через полчаса — уже нет. Это ведь не на свидание, прости меня, Господи. И священнику обещала...

После разговора с батюшкой о Тамарином сне Вере Ивановне проговорилась по телефону, что собралась на первую исповедь.

Недели за две до этого с Верой Ивановной случилось несчастье — сломала шейку бедра. Поехала на курорт, пошла в поликлинику, пол плиткой покрыт, и надо такому случиться, перед самым её приходом помыли, ступила, нога поехала...

— Видно, Бога прогневила, — вздохнула, описывая, как поскользнулась и упала.

Когда сказала Вере Ивановне о подготовке к причастию, она обрадовалась:

— Помогай вам Господь.

В пятницу вечером звонит:

— Вы у всех попросили прощения?

— А что это такое?

— Перед исповедью надо попросить прощения у родных, близких.

— Уже ничего не надо, уже никуда не иду!

Вера Ивановна разволновалась:

— Что вы такое говорите, Нина Владимировна?! Нельзя так!

Но гадик вцепился в меня, видит, что от свиного корыта отползаю, ухватился за ногу, держит изо всех сил.

— Поздно, — говорю под его диктовку, — пить боржом. Поздно воцерковляться.

Вера Ивановна решительным голосом:

— Я не могу к вам подойти, так бы прибежала, зайдите ко мне, пожалуйста, умоляю: зайдите!

Вера Ивановна через два дома живёт. Пришла к ней, она книжечку даёт:

— Прочитайте две главки — «У чаши» и «Как готовиться к исповеди». Только эти шесть страничек. Ничего больше — ни до, ни после. И вообще, ничего не читайте. Ложитесь спать. Прекращайте себя истязать. Как будет, так и будет. Просите Господа, чтобы по немощи вашей не лишил Своей благодати. Будет очередь на исповедь — стойте до последнего. Вы в жизни такая решительная, я не узнаю вас, Нина Владимировна...

Дала мне твёрдую установку.

Я очередь выстояла. Хартия с грехами на две страницы со мной. Хоть и сомневалась всю неделю, идти или нет на исповедь, всё равно писала. Под епитрахилью, как выяснилось, читать неудобно по бумажке, будто со шпаргалкой на экзамене. Попыталась было, но тык-мык и остановилась... Опустила руку со шпаргалкой, а оно вдруг само пошло-пошло вперемешку со слезами. Говорила, говорила, не знаю сколько, но долго. Наконец выговорилась, батюшка прочитал разрешительную молитву... Отошла от него... Слава Богу, всё... И тут же испугалась, меня снова прорвало: сколько всего за кадром осталось... И о том не сказала, и это не назвала... Как же причащаться с таким грузом? С десяток грехов разом вспомнила. Метнулась с ними к батюшке... Но вовремя приструнила себя, что уж я совсем что ли? По второму кругу лезть под епитрахиль. Встала перед алтарём: «Господи, я отрекаюсь от неназванных священнику грехов, от волнения запамятовала — отрекаюсь! Прости меня, Господи, и помилуй».

Причастилась, отошла от чаши, один поздравляет, второй, третий... За год примелькалась в церкви, с кем-то здороваться начала. Улыбаются, поздравляют. Вера Ивановна позвонила:

— Как я рада за вас! Как рада! Поздравляю!

Думаю, с чем поздравлять-то? С чем? Столько дерьма накопила! Только с виду приличная женщина, на самом деле одна паутина и дерьмо!

Сутки не могла ни с кем общаться. В себя приходила...

Крестный ход

На Вознесение подруга Тамара огорошила:

— В августе идём в Почаевскую лавру с крестным ходом.

— Мечтать не вредно.

— При чём здесь мечтать, не мечтать. Идём и всё!

— Какой из меня ходок? — обратилась к её здравомыслию. — На пятый этаж без двух остановок подняться не могу! Там надо по сорок километров в день! Ты только представь — сорок километров пешком! И это в течение недели без всяких днёвок-остановок! С утра до вечера, с утра до вечера...

— Пресвятая Богородица доведёт!

— Да и тебе, — говорю, — с твоим давлением дома надо сидеть. Я как врач...

— Ты думаешь, — напирает Тамара, — идут стройными рядами спортсмены со справками от врачей? Каких только, говорят, нет крестоходцев. На костылях и на колясках, больные и немощные. Беременные идут! Дети самых разных возрастов! И мы с Божьей помощью, с молитвой дойдём. У тебя что — скорбей нет? Не с чем к Господу Богу обратиться? Вот и надо совершить подвиг крестного хода.

Есть, конечно, скорби. Брат тяжело заболел... Онкология. Молюсь за него. Но, тут Тамара права, к Иову Почаевскому сходить, попросить его молитв, совсем другое дело...

Тамара, которая когда-то увиливала от разговоров о церкви, стала активной прихожанкой. С ней я не потерпела фиаско на миссионерском фронте. «Молодец, подруга, — благодарит Тамара, — продавила мою непроходимую дремучесть, открыла глаза». С крестным ходом обратная картина — Тамара за меня взялась. И уговорила-таки. К Успенскому посту я окончательно решилась. Кроссовки купила, панаму, спальный мешок у соседей взяла. В жизни в таких мешках не почивала, на пятом десятке буду осваивать. Расстелила на полу, залезла... Не перина, явно не перина...

Вечером уезжать, утром Тамара звонит — у неё отбой. Матери ночью скорую вызывала...

На второй крестный ход я сама оказалась за день до отхода в критической ситуации. Дочь сковырнула прыщик на лице, моментом раздуло... Живёт в Новой Каховке. Сваты в панике, врач требует везти в Херсон, в челюстную хирургию — резать. Температура 39. Я по телефону начала разруливать: делай то-то и то-то, приложи противовоспалительное... Обязательно алоэ... Прими антибиотики. Процедуры назначила, лекарства прописала...

— Хирург, — говорю, — в последнюю очередь...

Дочь плачет:

— Мамочка, ты так хотела пойти с крестным ходом, а я...

Сваты в шоке. Какой такой крестный ход, когда врач требует: «Вы потеряете ребёнка. Везите на операцию!» А родная мать запрещает оперативное вмешательство, да ещё вдобавок лыжи смазала в какой-то поход по святым местам... Сват (человек не из маленьких — мэр города) негодует... Но дочь маму слушается...

К вечеру температура спала. Мой бес, гадик пакостный, понял, перехитрить не удалось, угомонился. До времени, конечно...

Тамарин гадик заставил-таки её остаться дома. Я запаниковала: куда без неё? Нет, без неё не пойду. Ни разу не была, ничего, никого не знаю... Значит, не судьба, отложим до следующего года. Будем молиться дома. И со спокойной душой занялась уборкой квартиры. Завтра ведь праздник — Преображение Господне. Пыль протираю, палас пылесосю. Тамара звонит:

— Собралась?

— Не, — говорю (на радость гадика), — на будущий год вместе пойдём! Мы с Тамарой ходим парой.

— Ты это выбрось из головы! — напустилась подруга. — Иди за себя и за меня. Я с тобой записки передам. Молебен за маму закажешь, сорокоуст. Никуда не уходи, сейчас приеду!

За два часа до отправления автобуса привезла рюкзак, бросила посреди квартиры:

— Собирайся! И никаких колебаний! Решение принято, обжалованию не подлежит!

Побросали в рюкзак вещи...

Молодец подруга — выпихнула меня!

В Каменец-Подольск никогда до этого не заносила судьба, ничего не знаю. «Господи, помоги. Ангел хранитель, проведи». Рано утром приехала. Тамара наводку дала — прямиком с автовокзала в храм Александра Невского. Из автобуса вышла, раннее утро, смотрю — монах. Наверное, на крестный ход, пристроилась за ним, и точно. Отстояла литургию. После неё батюшка приглашает к трапезе. Возле храма накрыли столы для крестоходцев. Потрапезничали и отправились к храму, что на выходе из города. Старт оттуда. Владыка местный отслужил молебен, благословил крестный ход...

Так хорошо я пошла... День расчудесный. В небе солнышко и нежарко, ветерок. Благодарю Бога, что сделал крестоходцем, не попустил гадику задержать, отговорить, оставить на берегу... Несу с собой икону Иова Почаевского, прошу: «Моли Бога о мне преподобный...»

Сомнения позади, мирским заботам помашем ручкой — я иду! У всех подъём. Праздник сегодня — Преображение Господа нашего Иисуса Христа! И нам, грешным, Господь дал крестный ход для преображения. Стартует ход всегда девятнадцатого августа, в Почаев приходит двадцать пятого. До Успения Пресвятой Богородицы крестоходцы получают благословение жить в лавре. Никаких гостиниц на семь тысяч не хватит, паломникам открывают на ночь храмы.

Через час омрачила праздник первая мозоль. Кроссовки удобные, да не разношенные. В них бы походить предварительно. Ко второму привалу немощность бренного тела начала ощущаться в полной мере. В миру разбалована: без душа не могу, пару остановок пешком пройти — лень. Ещё только начался ход, а уже ступни горят, руки-ноги отекли, плечи рюкзак оттянул. Первую ночь всё ныло. На бок ляжешь плохо, на спину — не лучше. Крутилась, крутилась в спальнике. Подъём в три часа. И хоть криком кричи, ступни — одна сплошная мозоль. Стоять больно, а как идти?

Пошкандыбала, повторяя про себя: «Господи, помоги! Господи, помоги!» Но... кончаюсь. Кроме мозолей колено на левой ноге заныло. Старая болячка, в студенческие времена ушибла, теперь чуть переходишь... Гадик обрадовался, шепчет: «Ниночка, а что тебе мешает? В рюкзачке денежка лежит, в село зайдём, там остановочка автобусная, на маршруточку сядешь и доедешь до Почаева, ножки помоешь, в храме помолишься, и встретишь крестный ход. Сходят ведь с него люди, а за них потом крестоходцы молятся... И за тебя помолятся... Если тебе невмоготу — умирать что ли в чистом поле? Это ведь хуже, во сто крат хуже, подумай сама — хлопот людям сколько доставишь...»

Так он сладко напевает. Так медово уговаривает. Но Ангел тоже не молчит, убеждает: «Терпи — не сходи». Уговаривает: «Ты сможешь, выдержишь!»

Я и сама знаю: нельзя малодушничать. Ситуация с братом такая, что если чем и могу помочь: только молитвами к Богу.

Накануне на привале мужчина показывал схему крестного хода. На карте красным фломастером отмечены сёла, через которые проходим. Я для себя решаю: мне нужна эта карта. На обе ноги хромаю и Ангела хранителя прошу донести до привала, а в голове мысль бьётся: найду мужчину, перерисую схему и как бы ни было плохо — преодолею маршрут! Хоть на карачках. Не приду в Почаев со всеми вместе двадцать пятого августа, на день позже дойду... Или на два... Да хоть на месяц — всё равно доползу.

Через «не могу» иду на мозолях и молю Иова Почаевского о помощи (икона его поверх кофточки на груди). Прошу простить меня окаянную: по его молитвам Господь Бог явил мне чудо, а я, свинюка такая, по лени своей не поливала акафистом распустившуюся веточку, засушила её. И ещё раздумываю: не сесть ли в маршрутку? Нет, говорю преподобному Иову, не на маршрутке к тебе приеду, батюшка ты наш родной, а по маршруту крестного хода приду просить у тебя прощения и просить твоего заступничества!..

Утрамбовываю в голове эту мысль, ничего вокруг не слышу, вдруг: «Привал! Привал! Привал!» Батюшка Виктор, который вёл крестный ход, благословил сделать остановку. Упала, где стояла. Отвалилась на спину, не сняв рюкзака, лежу. Немного отдышалась и делаю открытие: колено не болит. Я, хоть и доктор, а сразу не заметила перемены в организме. Мозоли полопались, вода вышла. Дух животворящий заставил замолчать немощное тело, прекратить нытьё.

И я не стала искать мужчину со схемой.

В другой раз плечи отваливались. Невмоготу сделалось. Рюкзак и так и сяк поправляю — бесполезно. Мне бы пару кусков поролона взять, на плечи под лямки, да кто же знал. Пыталась на ходу за дно рюкзак поддерживать — не легче... Выкинуть бы его подальше. Килограммов десять если и наберётся, но плечи отрываются. Гадик нашёл на чём заострить внимание — борись с рюкзаком вместо молитвы. Мучаюсь ему на радость... И вижу, на обочине мужчина вокруг девочки охает, папа с дочкой, лет семь девчушечке, то ли отравилась, то ли что... Тошнит бедняжку. У меня в ненавистном рюкзаке аптечка. В ней смекта. Думаю, с молитвой сейчас дадим. Снимаю рюкзак, достаю, тут же кто-то кружечку со святой водичкой протянул... Приняла девочка порошок. Я пошла дальше, через час на привале осенило: ни разу про рюкзак не вспомнила. Ни разу! Сколько та смекта весит — один грамм! А будто полрюкзака вынула.

На третий день крестного хода выпало воскресенье. Проснулась с мыслью: неужели снова вставать на все мои мозоли? С Божьей помощью, с молитвой поднялась. Мой гадик тут же принялся за работу. Ему то что — мозолей нет, рюкзака нет, одна задача: портить своими пакостями крестный ход. Подходов в его копилке много. В тот раз тоска накатила: сегодня воскресенье, литургия в нашем храме, все мои братья и сестры по приходу собрались... Это был первый год, когда я, начиная с Великого поста, ни одно воскресенье, ни одну литургию не пропустила. Такой регулярности не наблюдалось никогда прежде — полгода каждое воскресенье на службе и вот — прогульщица. Уныло размышляю об этом прискорбном факте, а сама тем временем поравнялась с монахиней, лет восемьдесят старушке, явно ещё с советских времён в монастыре. Мало, возраст не девичий, ходок такой, что я против неё при всех моих мозолях олимпиец. Ноги у монашки больные, на две палочки опирается. С сопровождающей. Вдруг сотовый телефон у сопровождающей зазвонил, она передаёт монашке, та берёт и начинает восторженно в трубку частить: «Третьи сутки сплошная литургия! Сплошная литургия с утра до вечера! Такая благодать! Такая благодать! Спасибо Господу Богу сподобил ещё раз пойти!»

Гадика моего перекосило! Подсыпала монахиня перцу рогатому паршивцу.

В другой раз иду на автопилоте... Упасть бы и не вставать. А девчушечка крохотулечка свернула с дороги и бегом-бегом, только пяточки сверкают, в сторону — цветы увидела на лугу. Нарвала букетик и снова бегом: «Мама, мамочка!» Голосок — колокольчик звонкий. Пока я прошкандыбала пятьдесят метров, она в три раза больше накрутила вприпрыжку, и хоть бы мозолик какой.

— Что значит дитё безгрешное, — покачала головой женщина, что рядом со мной шла, — а мы окаянные...

Взрослым всем несладко приходилось. На привалах начиналась поголовная полевая медицина. Чуть присели, сразу башмаки долой и ну зализывать раны. Подорожник прикладываем, бинты мотаем...

Второй крестный ход прошла с друзьями. И лучше, и хуже. Плохо — надо подстраиваться. Один идёшь, как тебе заблагорассудится: есть силы — ускорился до головы колонны, нет быстроты — с арьергардом плетёшься. Захотелось коллективно помолиться, всегда имеется такая возможность, какая-нибудь группа, и не одна, обязательно акафист по дороге читает. Со своей компанией надо в её ритме шагать. Что ещё плохо: не избежать досужих разговоров, когда ля-ля-ля, три рубля, а потом глядь — час (гадик в ладоши хлопает) проболтали, вместо молитвы...

Перед глазами семья (это из первого крестного хода), человек двенадцать-четырнадцать. С одного края возрастной шкалы бабуля, этакая мощная, крепкая старуха, с другого — внучок, лет двенадцать мальчишечке, посередине бабулины сыновья, дочки, зятья, невестки. Все большие, красивые. Видно, бабуля во внуке души не чает. Старшие мужчины читают акафист, остальные подчитывают. Бабуля идёт с посохом. Сухая палка метра полтора. И что-то внук к ней обратился: «Бабуля, бабуля». Она посох ему ко лбу: «Сынку, акафыст». Не ударила, но ткнула твёрдой рукой. Я к ним пристроилась, акафист вместе с ними читаю. Закончили, бабуля к внуку: «Што, сыночку, ты хотив?»

Идёт мужчина, лет сорок, с мальчиком, тому лет десять, может, меньше. Заморился ребёнок: «Папа-папочка, ножки устали». Папа ему: «Сынок, в тебе двадцать килограммов, а во мне семьдесят. Мои ноги несут в три с половиной раза большую тяжесть, чем твои! Терпи, скоро привал».

Я в первый свой крестный ход песню выучила: «Пресвятая, Пресвятая Богородице, спаси нас. Непобедимая Победо, святые Ангелы, Херувимы, Серафимы и Архангелы, молите Бога о нас...» Много раз пели её. После этого в миру, если надо успокоиться, начинаю про себя: «Пресвятая, Пресвятая Богородице, спаси нас...» Помогает обязательно. И в крестном ходе помогала...

Молдаване как пели! Пожалуй, треть всего хода — молдаване. Молдавия рядом. И вера у них твёрдая. Можно было встретить — идёт село целым приходом, человек пятьдесят. Во главе с батюшкой. Он как квочечка с ними. Впереди несут крест. Голосищи изумительные. Поют на молдавском, русском, украинском. Я под вечер к ним пристроилась. Солнце уже начинало садиться... Они как начали петь. Одну песню заканчивают, тут же другую... И ты улетаешь от счастья. Идёт мамочка и семь сыновей-богатырей. Батюшка им зычным голосом: «Благословляю!» Они как запели на голоса: «Ты не пой, соловей...»

Неделю провела на православной планете. Первый мат услышала в Почаеве: после крестного хода вышла в город, и как током ударило... Во всех сёлах по пути, будто родню близкую встречали. В иных местах столы ломились... Накормить семь тысяч... И ведь всем хватало, ещё и с собой давали. И так вкусно. Дома, собираясь, в рюкзак какую-то еду положила, семечек, орешков. Но уже самое первое село пригласило к трапезе. Я как посмотрела, сколько постных блюд! Кое-что соображала, не один год постилась. Не как в первый свой пост, когда только хлеб и халву ела. На халву с тех пор смотреть не могу. А тут такое изобилие, такое разнообразие, да так вкусно... Можно было в сёлах на ночлег попроситься, пускали... Но я, как и большинство (никакого села не хватит на столько тысяч), спала под открытым небом. Только католическое село Зайчики не привечает крестный ход. Им лучше, если бы мы вообще к ним не заходили.

После каждого села прибавлялось у крестоходцев записочек в лавру. Я тоже пухлую стопочку принесла. В лавре благословляют от крестного хода записочки бесплатно принимать. Но всё равно с ними передавали пожертвования в монастырь...

В последний вечер спускаемся с пригорка, я в хвосте оказалась, впереди весь крестный ход... Растянулся — не один километр... Идут-идут-идут люди. Смотрю вниз и первая мысль: слава тебе, Боже, сегодня последняя ночь, совсем немного осталось, завтра буду в лавре. Отмучилась. Гадик тут же подсовывает мыслишку: на следующий год пусть Тамара за двоих идёт.

Рядом со мной женщины, явно под семьдесят обеим, ухоженные, бодренькие, будто и не отмахали двести с гаком километров. Одна из них — с сожалением:

— Последняя ночка осталась!

Другая:

— Господи, дай дожить до следующего года! До следующего крестного хода.

Ещё раз гадик мой получил по башке рогатой!

В тот вечер на последний привал встали, я в голову крестного хода переместилась, как же — тороплюсь первой в лавру. Отец Виктор, который вёл ход, обращается к нам:

— Завтра в три часа подъём, полчаса на всё про всё, в половине четвёртого молитва и выходим.

Потом устроил разбор полётов. Как начал нас ругать напоследок. Басом своим:

— Кто благословлял час назад на привал? Почему упали все? Кто благословлял в источнике купаться? Нужно было всего-то умыться и платочки помочить? Нет, полезли с головой. Почему вчера бравая компания обогнала крестный ход, впереди пошла? Впереди у нас сама Пресвятая Богородица, а мы, студные и окаянные, по Её стопочкам... Только Ей во след!

Грехов набралось у хода... Перечислил все и скомандовал:

— А теперь молимся! Сорок раз читаем «Отче наш», чтобы крестный ход не вменился нам во грех.

И все семь тысяч, как один, запели «Отче наш»... Сорок раз подряд... Где ещё такую молитву услышишь? Когда ещё с таким хором споёшь?

Прошла последняя ночь, отгорело последнее утро, наконец последний привал, до лавры часа два. Отдохнули, отец Виктор отдаёт приказ:

— Молитвы, акафисты, песнопения прекращаем! До самой лавры читаем только «Господи, помилуй».

И все-все-все два часа кряду: «Господи, помилуй. Господи, помилуй. Господи, помилуй...» Мужчины басят, детки ангельскими голосами стараются... Голос у меня маленький, но и я на каждом шагу: «Господи, помилуй. Господи, помилуй. Господи, помилуй!»

И вдруг далеко впереди вспыхнули золотом купола лавры! Боже, какое счастье перекреститься на них. Ты дошла! Дошла! Пересилила! Перетерпела! Переборола! Не послушалась гадика!

У ворот лавры встречают батюшки. У всех пасхальное настроение. Такие паломники раз в году бывают. Крестный ход встаёт на колени. Служится молебен. Стою на коленях, а слёзы текут-текут. Непонятно, откуда берутся... В ворота заходим, батюшки щедро окропляют святой водой... И вдруг крестный ход запел: «И о детях своих, Богородице, перед Сыном Твоим помолись, Ты прости нас всех, Богородице и на страшном суде заступись». Семь дней вместе молились, пели, терпели. Это наша последняя песня. Богородица ждала нас, вела, встретила радостью!

Во дворе лавры знакомая окликнула, днём раньше приехала, я сказать ничего не могу в ответ, слёзы текут, текут... А на душе счастье... Ни с чем не сравнимое счастье...

Что сказать в заключение? Иов Почаевский простил мне гербарий. Простил и помолился Господу Богу за моего брата...

Из книги «Прихожане»