Вечный Иона

Я не живу, я выживаю.
Как колкий лед глотаю боль,
и всё острее понимаю,
что выбрал гибельную роль.

Герой мой обречен скитатья,
как Каин в мире одинок,
и бесконечно расставаться
на неизвестно долгий срок.

Страницы пьесы истрепались,
сюжет исчерпан и не нов:
всё было, мы уже прощались,
всё будет, мы простимся вновь.

Я уповаю лишь на чудо,
надеюсь — в предзакатный час
придёт Любовь из ниоткуда,
и, как детей, простит всех нас.

2007

Посвящаю находящимся там...

Бывает человек года,
бывает человек часа,
бывает человек века,
бывает человек мига.

Выходит человек праха,
выходит человек почвы,
глаза его полны страха,
бывает человек ночи.

И что там говорить много?
Найти себя всегда трудно...
Бывает человек чуда —
бывает человек Бога.

2007

Вот двенадцать ключей
и каждый из них
от какой-нибудь двери.
Мне не уехать, я знаю,
мне не уехать.

Есть только один Человек,
который мне ещё верит,
есть только один —
и я Ему верен до смерти.

Ты не войдёшь сюда,
выкинь свои отмычки,
я — хранитель ключей,
здесь моя битва,
её не измерить.

Скоро заплачут смычки,
наводчик выверит цели,
свирель пропоёт
самые грустные трели.

Ты — не скрипач,
сегодня моя сюита.
Мне не уехать.

Здравствуй, Нефритовый город,
я знаю к тебе дорогу.
Она не проходит ни полем, ни лесом,
ее не увидишь глазами.

Нефритовый город, как путь к тебе долог!
К тебе не приходят сами.
Ты сам открываешь надзвездное сердце
и говоришь с сердцами.

Всю душу покрыть рубцами,
все выплакать очи, стать в мире изгоем,
любить всё — до малой песчинки —
вот где проходит граница,

вот где Нефритовый город
встречает сердца.

2007

Всадник отважный под черным плащём.
Мчит кобылица, мчит напролом.
Всадник последний наземь упал,
не долюбил он, не доскакал.

Всадник отважный, помнит тебя
в дальних краях неземное дитя,
пьёт кобылица воду с руки
в хвойных лесах у заветной реки.

Вырастет скоро святое дитя,
явится к людям, грешных любя.
Будут шаги невесомо-легки,
в тонкой руке, как лазурь, васильки.

Льются столетья в песочных часах,
детский пушок с сединой на висках.
Кто-то доскачет до синих высот,

Так много пустоты в словах,
на скатерть белую похожих.
К нам миллионы слов расхожих
плывут в повапленых гробах.

Слова коварны и черствы,
плоды с узором червоточин —
смысл затемнен, ответ неточен,
дымят костры сырой листвы.

А обещалось: «Замолчу»,
а говорилось: «Бог есть Слово»,
но забывалась клятва снова
и жертва снилась палачу...

Разрежь мне сердце и смотри,
как слово жжет и кровоточит,
молчать не может и не хочет
и говорит листве: «Гори!».

Мы чувствуем что девочка жива,
мы слышим как колышится едва
в аквариуме желтая вода,
как в доме замыкают провода,

как в коме отлетает навсегда
скорбящая и льдистая душа.
И мы стоим за дверью не дыша,
а хвоя падает, иголками шурша.

Великое свершают неспеша...
Безликая стучится в двери смерть,
но мы должны, но мы должны успеть —
успеть узнать — о чем нам нужно петь.

Одно лишь слово, как свеча горит,
для тех кто жив, и мертв, и просто спит.
На облаках — спасительная кровь,