Святитель Иоанн Златоуст и литургия его имени

Проповедь, обращенная как к верным, так и к готовящимся ко крещению катехуменам, заканчивала собой первую часть литургии. Нужно было отпустить из храма тех, кто не мог участвовать в евхаристическом собрании — оглашаемых и кающихся. Последние, проходившие долгий срок епитимьи за серьезные прегрешения, составляли не очень большую, но довольно заметную часть верующих. Сначала молились о катехуменах и благословляли их покинуть храм, а затем о кающихся. Вместе с этими группами храм порой покидал и кое-кто из верных, не желавший причаститься, что Златоуст с неодобрением отмечал в проповедях.

Итак, в храме оставались только верные, которые могли участвовать в священнодействиях таинства Трапезы Господней и причаститься Его Тела и Крови. Они становились на колени и молились об империи, о Церкви, простирающейся до края земли, о мире, о страждущих. Такие прошения упоминает Златоуст^[7,64], но в реальности, конечно, их могло быть больше. На каждое прошение народ отвечал пением «Господи, помилуй». Такая последовательность прошений, перемежающихся с пением «Господи, помилуй» знакома нам как великая, или мирная ектения, которая в современном чине византийской литургии стоит в самом начале службы. Однако ее настоящее место — именно здесь, не только по исторической причине, но и потому, что сначала надо выслушать то, что говорит нам Бог, а уж затем обращаться к Нему со своими просьбами. И современный чин литургии содержит на данном месте сильно укороченный рудиментарный вариант мирной ектении.

Вслед за этим следовало второе благословение словами «Мир всем» и призыв приветствовать друг друга святым лобзанием. Поцелуй мира — один из древнейших христианских литургических обрядов. Первоначально эта форма приветствия заканчивала синаксис — богослужение, состоящее из псалмопения, чтения Писания и молитв, которое в соединении с собственно евхаристией образует службу, которую мы называем литургией. Поцелуй мира первоначально не был связан с евхаристией и рассматривался как знак братской любви, запечатлевающий христианское богослужение. Впоследствии поцелуй мира занял место между Великим входом и анафорой, но мы не знаем точно, произошло ли это до Златоуста или после — по той простой причине, что свт. Иоанн в своих проповедях вовсе не упоминает перенесения даров! В его времена перенесение даров на престол было «рядовым» ритуалом, не сопровождавшимся всеми теми священнодействиями, которые сейчас составляют великолепный чин Великого входа. А сегодня в сознании многих верующих время пения Херувимской песни представляется важнейшей частью литургии, более значимой, чем анафора, из которой они слышат лишь отрывочные возгласы. По мнению некоторых исследователей, поцелуй мира переместился ближе к анафоре сначала в Иерусалиме, позже этот обычай приняли в Антиохии, и затем в Константинополе — около V или VI века^[8,109]. А уже из столицы обычай распространился по всему православному Востоку.

Итак, подошло время евхаристии. Для того, чтобы начать эту часть службы, надо подготовить дары — хлеб и вино. Вероятнее всего, во времена Златоуста их еще приносили в храм прихожане и оставляли в специально отведенном для этого месте. Точно известно, что в Софии Константинопольской для этого предназначалось небольшая круглая пристройка в северо-восточной части собора, известная как сосудохранилище, или скевофилакион. Там хранились священные сосуды для богослужения — чаши и дискосы. Пристройка имела две пары дверей друг напротив друга, чтобы верующие могли беспрепятственно проходить через него, оставляя дары. В соответствующий момент службы сюда входили диаконы, выбирали лучшее вино и хлебы для евхаристии и вносили их в церковное собрание, где полагали на престол.

Как видим, это было чисто практическое действие, не сопровождавшееся первоначально специальными обрядами, по крайней мере, в Константинополе времен Иоанна Златоуста, и не представлявшееся сколь-нибудь значительным в глазах верующих. Однако в Антиохии в 392 году процессия великого входа уже поражала воображение молящихся. В «Поучении тайноводственном» Феодора Мопсуестийского говорится, что процессия диаконов, вносящих дары в храм при полной тишине, внушала всем наблюдателям «священный трепет»^[9,35]. Феодор Мопсуестийский упоминает дискос и чашу, а также «воздýх» — большой плат, покрывающий дискос и чашу вместе.

Первые песнопения во время Великого входа упоминаются в творениях блаженного Августина. На Востоке же песнопения во время перенесения даров впервые упоминаются в середине VI века — в творениях святителя Евтихия Константинопольского.

Итак, диаконы в полной тишине вносили дары в храм. Епископ не участвовал в процессии. Он принимал хлеб и вино из рук диаконов и полагал их на престол, покрывая большим платом — «воздýхом». Совершалось каждение даров. Епископ просил сослужащих пресвитеров помолиться о нем, в ответ на что они желали ему помощи Божией в священнослужении словами из Евангелия от Луки (1:35): «Дух Святый найдет на тя, и сила Всевышнего осенит тя». Затем все духовенство во главе с епископом готовилось совершать анафору — вероятно, умывали руки и, подходя к престолу, читали молитву «проскомидии» — ту, которая в современном чине читается священником в конце приготовления даров при подготовительной части литургии, называемой обычно (но неправильно) «проскомидия». После этого служителям приказывали стеречь двери, чтобы никто из не могущих участвовать в евхаристии не вошел в храм, и начиналась анафора.

Хотя Иоанн Златоуст и составил свою редакцию антиохийской анафоры, известной нам теперь под его именем, более чем вероятно, что на Константинопольской кафедре он совершал и анафору святителя Василия Великого, которая в столичный обиход могла быть введена близким другом Василия святителем Григорием Богословом. Как отмечалось выше, эта литургия в течение нескольких столетий была предназначена для всех воскресных и праздничных дней в византийском обряде. Анафора Иоанна Златоуста редактировалась и после него — особенно в заключительной части после освящения даров, где возносятся ходатайственные молитвы о Церкви, правителях и о различных нуждах христиан.

В заключительной части анафоры читались диптихи — перечень имен живых и усопших. Название свое они получили от формы — имена записывались на двух скрепленных петлями дощечках. Диптихи имели важное значение для Церкви и были предметом острого интереса и духовенства, и верующих. Имена в диптихах записывались в иерархическом порядке: сначала имена пяти патриархов пентархии (Рим, Константинополь, Александрия, Антиохия, Иерусалим), затем имя правящего епископа данного города (если дело было не в патриаршем городе), имена присутствующих за литургией гостей в епископском сане, затем императора, его соправителей и царственных особ. Среди усопших поминались все предыдущие епископы данной кафедры, если они не были осуждены за ересь и недавно почившие, а также наиболее почитаемые императоры^[10,182]. Включение или исключение того или иного имени из диптихов становилось предметом бурного обсуждения в народе: это показывало, с кем данная Церковь находится в общении, а кого осуждает. В свое время было вычеркнуто из диптихов на несколько лет и имя самого Иоанна Златоуста, подвергавшегося гонениям со стороны не только императорской власти, но и патриарха Александрийского. Сначала поминались живые, затем усопшие, в отличие от современной практики.

Читалась ли молитва анафоры вслух? В первые века христианской истории вообще всё читалось вслух, ибо люди просто не умели читать «про себя». Первое упоминание о новом, диковинном способе чтения зафиксировано в словах Августина о святителе Амвросии Медиоланском: «Когда тот читал, его глаза пробегали по странице, а сердце отыскивало смысл, но его голос не звучал, и язык был нем... мы находим его читающим так в безмолвии, поскольку он никогда не читает вслух»^[11,42]. Это свидетельство относится к 383 году, и здесь речь идет о приватном, а не о литургическом чтении. Молитвы литургии читались вслух практически до XV столетия, приходит к выводу протоиерей Давид Петрас^[12], но просто потому, что так вообще читалось всё. О гласном чтении молитв ярко свидетельствует сам Иоанн Златоуст: «Мы видим, что народ много участвует в молитве — во время страшных Таинств священник говорит от лица народа, а народ говорит от лица священства, как видим из слов „и со духом твоим“. Молитва благодарения — это, опять же, общая молитва, возносимая священником и всем народом. Священник начинает, люди присоединяются к нему, говоря, что „благо и право хвалить Господа“, — это начало благодарения. Почему же вас удивляет, что народ соединяет свой голос с голосом священника? Разве вы не знаете, что эти святые песнопения достигают небес, где они соединяются с песнями ангелов, херувимов и небесных праведников?» (Беседа 18, 1-е Послание Коринфянам)^[12].

Однако «тайное» чтение литургических молитв появляется уже в эпоху окончания поздней античности. В 565 году 167 новелла императора Юстиниана повелевает, чтобы священники читали молитву анафоры «не неслышно, но в полный голос, чтобы они были слышны верными, что побуждало бы души слышащих к большему благоговению и возвышало бы их к похвале Господа Бога». Однако неверно думать, считает о. Роберт Тафт, что в прошлом молитвы читались вслух намеренно, чтобы собравшиеся в храме могли их слышать^[13]. В константинопольских базиликах при большом стечении народа молящиеся вряд ли могли расслышать слова анафоры, если они читались и вслух, но не намеренно громко. Разумеется, эти свидетельства никак не отменяют пастырской потребности читать анафору вслух сегодня, в пользу чего свидетельствует и греческое движение Колливадов XVIII века, и многие православные богословы ХХ века, и сам архимандрит Роберт Тафт: «Так как литургия совершается для всех, а не только для клириков, все крещёные имеют право слышать и молитвенно повторять святые слова литургии»^[13].

После заключительного благословения анафоры, вероятно, следовала просительная ектения, состоявшая из трех или пяти молитвенных обращений с просьбой о том, чтобы человеколюбивый Господь, приняв принесенные дары в Свой небесный жертвенник, нисполал собравшимся в ответ благодать и дар Духа Святого. Среди прошений ектении находилась уже и просьба об «ангеле мира», характерная для отпустительных обрядов. Связано это было с тем, что к концу IV века некоторые верующие уже стали покидать литургию, не причащаясь^[14,102].

После ектеньи читалась молитва, перефразирующая частично анафору и испрашивающая «неосужденное причащение» для верующих. Эта молитва и сегодня находится в чине литургии. Затем епископ благословлял народ словами «Мир всем», и возглашалось «Святая — святым», то есть святые Дары — для всех верных христиан.

В конце IV века в чин литургии была включена молитва «Отче наш» в качестве краткой покаянной молитвы. Произошло это под влиянием понимания Евхаристии как «страшного» таинства, акцент на чем стал делаться после того, как в Церковь влилась масса язычников, еще не вполне усвоивших дух и заповеди Евангелия. Верующие молились перед причащением словами молитвы Господней, чтобы очистить совесть от повседневных грехов — ведь практики исповеди перед причастием, так привычной сегодня в Русской Церкви, тогда еще не было и в помине; исповедь была исключительным явлением в случае совершения «смертных, очень тяжких грехов, делающих невозможным пребывание в Церкви. Но уже во времена Златоуста чувство недостоинства препятствовало многим верующим приступать к таинству Причастия^[14,150]. Чтобы испросить у Бога прощение так называемых «повседневных» грехов, и было введено чтение молитвы «Отче наш».

В конце IV века появляется и главопреклонная молитва после «Отче наш», смысл которой — помолиться о нуждах тех, кто не причащается. Поскольку причащение под двумя видами раздельно занимало много времени, непричащающиеся покидали храм, не дожидаясь конца литургии. Такое поведение верующих было немыслимо в первые три века христианской истории, но теперь, чтобы не отпустить уходящих без заключительного благословения, была введена главопреклонная молитва^[14,193].

Возглас «Святая — святым» призывал верных к причащению. Этим возглашением указывалось, что принимающие причастие должны быть свободны от тяжких грехов, препятствующих церковному общению. Народ отвечал в ответ: «Един Свят, Един Господь во славу Бога Отца. Аминь»^[14,260].

Во время причащения в Константинополе пели, вероятно, псалом 148, в то время как в Антиохии и Палестине пели псалом 33. Псалом исполнялся респонсорно: певец пел поочередно стихи псалма, а народа отвечал пением рефрена после каждого из стихов^[14,317].

Епископ преломлял освященный Агничный хлеб — Тело Христово, часть которого полагал в чашу с Кровью Христовой. Соединение Тела и Крови через это священнодействие указывало на Воскресение Спасителя: верующие причащаются не мертвого, но живого Тела и Крови. Для причащения использовался, по всей видимости, один хлеб: указание на многие хлебы и дискосы в византийском обряде появляется начиная с VI века^[14,365]. В чашу, по всей видимости, еще не добавлялась «теплота» — горячая вода, которая позже стала вливаться в чашу как указание на живоносность Тела и Крови Христовых, наполненных Святым Духом. Теплота добавлялась в чашу уже в VI веке, сведения о более раннем периоде недоступны^[14,500].

Причащались сначала священнослужители, начиная с епископа. Златоуст подчеркивал, что святых Таин удостаиваются все равно: и духовенство, и народ. Тело и Кровь подавались раздельно не только духовенству, но и всем верующим. Освященный хлеб полагали на ладонь правой руки, под которую была крестообразно подложена левая. Преподавая хлеб, говорили «Тело Христово», а чашу — «Кровь Христова», на что причащающийся отвечал «Аминь» и принимал Святые Дары. Кровью причащались, отпевая из чаши. Никто не брал причастие самостоятельно: Дары всегда преподавались священнослужителями. Даже патриарх принимал Причастие не сам, а из рук сослужащего епископа или священника^[15]. Для причастия низших церковнослужителей и мирян тяжелый дискос с Телом Христовым выносился из алтаря и ставился на переносной столик за алтарной преградой, который назывался антиминсом. Если причащались императорские особы, такой столик ставили и на галерее. Столик покрывался платом, чтобы предотвратить падение крошек. Верующие причащались согласно установленному порядку, в зависимости от церковного служения, возраста, пола и социального статуса^[16].

Литургической лжицы во времена Златоуста еще не было, вопреки мнению Созомена, которое часто можно встретить в «благочестивой» литературе о литургии. Лжица для причащения входит в литургический обиход не ранее VI—VIII века. Традиция обмакивать частицу Тела Христова в Кровь перед причащением мирян впервые появляется в некоторых областях Востока и Запада в VII столетии, а в следующем веке уже прочно входит в византийский обряд. Использование лжицы для принятия причастия через обмакивание впервые встречается в Палестине в VII веке, а повсеместной практикой становится только в начале 2-го тысячелетия^[17].

Завершалась литургия кратким благодарением после причащения, заамвонной молитвой, которую клирики читали за амвоном в центре храма, направляясь с остатками Святых Даров в сосудохранилище, и заключительным благословением. Еще одна молитва читалась в сосудохранилище при потреблении Даров^[18,117]. Заамвонная молитва, вероятно, была не такой, как в современном чине, где она кратко дублирует содержание анафоры.

Как мы видим, во времена Иоанна Златоуста и еще на протяжении тысячи лет Церковь была открыта нововведениям, которые имели под собой богословское или пастырское обоснование. Однако не все в истории литургии было безупречным. Некоторые возникавшие обряды не раскрывали, а затемняли первоначальный смысл священнодействия. Позже к литургии была добавлена служба трех антифонов, происходившая из обычая городских литургических шествий в Константинополе в праздничные дни. Возникли торжественные обряды Великого входа, включая Херувимскую песнь. Просительная ектения, следовавшая после анафоры, оказалась продублированной после Великого входа. Возник отдельный чин приготовления даров до начала литургии — протесис (неправильно называемый «проскомидией»), а наряду с Агнцем на дискос стали полагаться частицы, вынутые из просфор в память живых и усопших. Совершенно безграмотной и нарушающей строй анафоры оказалась вставка тропаря третьего часа (впервые встречается в «Диатаксисе» Константинопольского патриарха Филофея, XIV век), до сих пор присутствующая в традиции Русской Церкви и тех Церквей, которые получали от нее богослужебные книги. Молитвы литургии стали читаться намеренно «тайно», и возникла заамвонная молитва, читаемая вслух и дублирующая по содержанию анафору. В обиход вошло причащение с помощью лжицы, и наконец почти все литургическое действо оказалось скрытым за высоким иконостасом, а в русской традиции — еще и за закрытыми вратами.

Что делать с нашим литургическим наследием — тема отдельного размышления. Здесь только скажем, что литургия в течение 14-ти веков не представляла собой неизменного чина. Сохраняя основную структуру с древнейших времен, она постоянно развивалась. А значит, изменения в литургии возможны и сегодня, только если они продиктованы не реформаторским зудом, а серьезными богословскими и пастырскими рассуждениями.

kiev-orthodox.org