Лев

Памяти Льва Николаева
(16.11.1937—21.05.2011)

Он был из породы людей, какой, наверное, в нашем отечестве больше не будет. Из тех, кто самим своим обликом воплощал гармоничную осмысленность и устойчивость мира. То есть то, что для представителей последующих, более скептичных поколений — скорее утопия.

Пожалуй, самое главное в нём было — интонация.

Не только голоса — существования вообще. Точный звук, вокруг которого он выстраивал понимание всего, о чём говорил.

Его называют журналистом, популяризатором науки, телевизионным обозревателем, даже культурологом. Я думаю, что он был просветитель — в очень классическом, может быть, даже несколько старомодном смысле слова. В нём было, пожалуй, что-то от проповедника.

А ещё — от мудрого филина. Оказывается, мудрость и ясность, сложный ум и естественность не обязательно противоречат друг другу. В нём — не противоречили.

Он умел быть крупным — не будучи тяжеловесным. Лидировать — не подавляя. Раздумывать вслух о сложном — не упрощая. Быть убедительным — не навязывая. Говорить — не теряя готовности слушать и слышать. Уча многому, он не был ни наставником, ни судьёй — он был собеседником.

С ним было легко.

Если бы непременно надо было обозначить его отношение к миру одним-единственным словом, я бы отказалась даже от слова «энциклопедизм» (хотя оно ох как напрашивается!) и выбрала бы слово «чуткость». Именно этому — а не многообразию знаний — он учил нас, слушавших его и работавших с ним, в первую очередь.

Думающие люди бывают двух видов: «проблематизаторы» и «гармонизаторы». Он был — что очень редко — «проблематизатором» и «гармонизатором» одновременно.

Он был восприимчив и внимателен к гуманитарным смыслам естественных наук. К художественным возможностям документального. К общечеловеческим аспектам узкоспециального. К невероятным аспектам очевидного, если обыгрывать название знаменитой — знаковой для своего времени — передачи, одним из создателей которой он когда-то стал. Между этими областями бытия для него не было противоречий, по крайней мере непримиримых. А если и были — он умел видеть стоящее за ними единство.

Он был вообще очень чуток к гармонии, к её возможностям. К связям между разнородными областями жизни и мысли.

Я бы назвала его и переводчиком, толмачом: с узкопрофессионального на общечеловеческий. Посредником, связывателем, соединителем.

Я даже думаю, что в нём не было противоречия между наукой и искусством, исследованием и творчеством — хотя он ушёл из первого, чтобы заняться вторым. Говорят (он, кажется, и сам признавал), что он между ними разрывался. И всё-таки он не был человеком разрыва: он был человеком связи. Он их соединил. Срастил.

Не одно подраставшее поколение он, работавший на телевидении с 1973 года, убедил в том, что наука — это интересно, а то, что она делает, имеет отношение к каждому, даже к тому, кто ею не занимается. Без передач «Очевидное — невероятное», «Институт человека», «Под знаком Пи», циклов передач телекомпании «Цивилизация»: «Гении и злодеи», «Чёрные дыры — белые пятна», в работе над которыми он в том или ином качестве участвовал, — невозможно адекватно представить себе культуру и умственный быт нескольких десятилетий.

Шестидесятник-идеалист, «физик» и «лирик» в одном лице, веривший в вещи, которые сегодня кажутся архаичными до наивности: в силу разума, в возможность гармонии между человеком и миром, в неразрывность интеллектуального и этического, наконец, в самого человека, в которого теперь, кажется, никто уже как следует не верит, — он как-то очень естественно, без пафоса, с мягкой грустной иронией, убеждал в своих ценностях, в их подлинности самим стилем своего существования. Той самой его неповторимой интонацией.

У него был стереоскопический ум и объёмное зрение.

Он знал и умел как-то обескураживающе много. И удивительно много успел — разного.

У него было много специальностей. Физик по университетскому образованию (а ещё — успевший в юности закончить художественное училище в Краснодаре), занимавшийся лимнологией — изучением озёр, он рано увлёкся документальным кино и, по собственным словам, поступил после МГУ в аспирантуру специально для того, чтобы было больше времени им заниматься. (Но диссертацию о геофизике Байкала всё-таки написал!) Изучал киномонтаж на «Мосфильме». Овладел едва ли не всеми кинематографическими профессиями: был оператором, режиссёром, сценаристом. Написал сценарии более чем к сотне документальных и научно-популярных фильмов. Издал несколько научно-популярных книг. Более четверти века преподавал на Высших курсах сценаристов и режиссёров, выпустил две мастерские драматургов. Был в числе создателей первых телемостов СССР — США. Очень много ездил по стране и миру. Имел множество наград — одну только Государственную премию ему присуждали дважды. Вырастил двух девочек и дождался двоих внуков. Тяжело болея в конце жизни, работал, пока были силы. Кажется, ему было очень интересно жить — и он умел заражать этим других.

Он был из породы людей, какой, наверное, в нашем отечестве больше не будет. Из тех, кто самим своим обликом воплощал гармоничную осмысленность и устойчивость мира. То есть то, что для представителей последующих, более скептичных поколений — скорее утопия.

И, наконец, он был просто очень хорошим, очень настоящим человеком. Сильным и добрым. Глубоким и светлым. И, по-моему, счастливым.

Мне хочется помолчать ему вслед.

«Частный корреспондент»