Без надежды на худшее,
или Как найти повод для оптимизма

«Вошёл мой брат Боря, в глазах его светилась надежда на худшее»,— написал однажды Сергей Довлатов. Это остроумное выражение, конечно, вызывает улыбку. Но лишь до тех пор, пока не поймёшь, как много окружающих тебя людей живёт с таким вот светом «надежды». Или пока не понаблюдаешь более внимательно за своими собственными мыслями. Тут уж не до смеха — пессимизм, словно чума, поразил чуть ли не каждого из нас и продолжает перекидываться от человека к человеку, из телепередачи в телепередачу, из блога в блог. И если бы дело было только в пессимизме, в печальном неверии в лучшее... Сплошь и рядом приходится сталкиваться с тем, что как раз эта надежда на дурные перспективы вызывает положительные эмоции. Имя этому явлению — злорадство, и это очень-очень дурное свойство. Его источник — неглубокое, поверхностное отношение к жизни, стремление не видеть глубинную сущность событий, а потребительски-поверхностно замечать только то, что щекочет нервы...

Действительно, сегодня только ленивый не ругает наше время сверху донизу и справа налево. Куда ни плюнь, везде у нас проблемы: и в отношениях власти и народа, и богатых и бедных... да и в Церкви «всё не так, всё не так, как надо», как пел в своё время Высоцкий.

Однако я не собираюсь здесь разоблачать вожделение к пессимизму, призывая при этом к слепому восторженному оптимизму. Но вот слово в защиту хоть и сдержанной, но все же надежды на лучшее, сказать хотелось бы.

Недавно я разговаривал с одним человеком о наших всеобщих невесёлых ожиданиях и, настроенный камертоном массового пессимизма, тоже стал жаловаться на жизнь. Но в ответ от своего собеседника, который старше и мудрее меня, услышал: «Странно, а я наоборот весьма оптимистично смотрю на вещи!» — «Почему?» — удивился я. Он ответил: «Я вырос и сформировался в советское время и могу сказать: будучи уже тогда человеком церковным, я понимал, что когда-нибудь весь этот атеистический ужас прекратится. Но при этом был уверен, что прекратится уж точно не при моей жизни, что мне не доведётся увидеть открывающиеся храмы, а тем более — возводящиеся новые, не удастся увидеть христиан, свободно говорящих о своей вере, не удастся увидеть открыто ведущих полемику священников, иерархов и Патриарха, слово которого ожидается и выслушивается с вниманием и внушает глубокое уважение. Как же я могу быть пессимистом, если

дожил до времени, когда все это стало реальностью? Пусть даже время это теперь нам кажется таким непростым... Мы как-то склонны сравнивать жизнь с нашими представлениями о том, какой она могла бы быть. Но это неправильно. Реальность нужно сравнивать с реальностью, и тогда многое становится на свои места. Знание истории и мой личный опыт убеждают меня в том, что мы могли бы сейчас жить и в намного более сложное время».

Чем больше я слушал своего собеседника, тем больше я проникался спокойствием и мудростью его слов. Действительно, мы, успевшие застать советское время, как-то мало ценим то, что имеем сейчас. Я помню, как у моих родителей были колоссальные проблемы, когда я, наивный первоклассник, вдруг сказал в школе, что моя бабушка верит в Бога. Я помню, как в восьмом классе нас вызывали в горком комсомола после того, как на одном собрании я сказал, что имя Ленина притёрлось. Я помню, как во второй половине восьмидесятых в общежитии Уральского государственного университета практически «под одеялом с фонариком» читал машинописные копии Юнга — приютившие меня студенты дали на вечер посмотреть. Помню, как мы стояли в очереди за приложением к журналу «Вопросы философии» и как в нашем маленьком городке в северном Казахстане первые поступившие экземпляры книг Владимира Соловьёва мгновенно сметались с полок книжных магазинов. В конце концов, каждый раз, когда я беру в руки «Фому», я вспоминаю газетные листочки, с которых всё начиналось, и понимаю, что пройден большой путь. Да, сложный, да противоречивый, но — пройден.

Реальность надо сравнивать с реальностью — история доказывала нам это неоднократно. О государе-страстотерпце Николае II, к примеру, нередко говорят, что он был не очень сильным властителем. Но многие тысячи людей, которые были недовольны его правлением (и пусть даже оправданно недовольны), совершенно по-другому посмотрели на Государя и на прошлые времена, когда новые власти стали выгонять их из их собственных домов, высылать из страны и лишать жизни. Тогда многие из тех, кто ранее называл последнего царя «кровавым», пересмотрели свою оценку прошлого: когда при новой власти пролились такие потоки крови, о которых прежде невозможно было и помыслить.

Закономерный вопрос: а можно ли в таком сравнении двух зол найти повод для светлых чувств? Тут, как говорится, каждый решает для себя сам. Но лично мне кажется, что в позиции сдержанного оптимизма намного больше христианского чувства — больше благодарности Богу за время, в которое ты живёшь, за дарованную Им возможность что-то сделать, изменить к лучшему хотя бы малую часть мира, начав, естественно, с себя.

Почему мы можем говорить о том, что мы оптимисты? Потому что наша вера зиждется на том, что мир спасён Христом.

Почему оптимизм наш сдержан? Потому что она включает в себя память о конце света и о Страшном суде. Но всякий наш пессимизм должен утихать по слову Спасителя: В мире будете иметь скорбь; но мужайтесь: Я победил мир (Ин 16:33).

Наконец, для христианина любая трудность может стать ступенью на пути к смирению — вспомните слова молитвы оптинских старцев: «Какие бы я ни получал известия в течение дня, научи меня принять их со спокойной душою и твёрдым убеждением, что на всё Твоя Святая воля. Во всех непредвиденных случаях не дай мне забыть, что все ниспослано Тобою».

Но даже если не говорить о христианском чувстве — согласитесь, сдержанный оптимизм выглядит более разумно хотя бы с точки зрения банальной прагматики. «Пессимист видит трудности при любой возможности; оптимист в любой трудности видит возможность», — заметил как-то Уинстон Черчилль. Человек не может творить и созидать в состоянии подавленности и пессимизма. Он может только наливаться злобой — а это бесперспективно.

Да, в сегодняшней жизни — общественной, политической, церковной — немало проблем. Да, хочется, чтобы все изменилось к лучшему и стало «как надо» — и как можно быстрее. Но если к этому «как надо» мы будем идти не по той почве, которую имеем, а по той, какую нам хотелось бы иметь, то, боюсь, поводов для пессимизма станет ещё больше. Реальность нужно сравнивать с реальностью — только тогда её можно изменить к лучшему.

Журнал «Фома»