Матушка Серафима

[1]  [2]  [3]  [4] 

Следует отметить, что её детство было связано со многими людьми, ставшими впоследствии исповедниками христианства и мучениками за веру. Самое яркое впечатление отроческих лет осталось у неё от архимандрита Александра (Петровского) — духовного наставника её старшей сестры-тёзки. Будучи высокообразованным и глубоко религиозным человеком, он весьма много способствовал духовно-нравственному образованию сестёр козельщинского общежития, вдохновлял их на мужественное стояние в Православии и взращивал в их душах непоколебимую веру в милосердие Божие. Отец Александр обладал прекрасным голосом, которым славил Творца «и за скорбь и за радость», имел удивительный дар слова, чем утешал своих ближних в тяжкие годы церковных предательств и измены вере.

Добрый и радушный священник очень любил маленькую Нилу Новомодную, а она, в свою очередь, обожала его всей своей детской непосредственностью. Поступки и все поведение отроковицы свидетельствовали: у неё не было сомнения, что пред ней Великий батюшка. С присущей детству Божьей чистотой и восторгом она устилала ему дорожки цветами как владыке — в то время, когда он был ещё архимандритом, и громко пела «Аксиос», тем самым предвещая его особое архиерейское будущее.

Первым жестоким ударом судьбы для юной Неонилы было полное уничтожение Козельщинской обители и его скита, посещением которых она жила. Водночасье все рухнуло: не стало уютного «Обитка», любимого батюшки, заботливых матушек. Желание постоянно быть рядом с монашествующими осталось в те годы для Нилы только мечтой. В 1932 году последовало окончательное изгнание козельщинских монахинь; они разошлись по миру, практически не находя где преклонить главу. Архимандрит Александр был отозван в Харьков, где его крестный путь (уже в сане архиепископа) мученически закончился в Холодноярской тюрьме.

Преподобномученица Олимпиада

Игуменья закрытого монастыря Олимпиада ІІ в течение нескольких лет вынуждена была скрываться в Полтаве. Мужественная исповедница собрала воедино изгнанных сестёр из разных монашеских очагов и организовала небольшой подпольный монастырь. В 1938-м бывшая настоятельница была арестована, стойко прошла темничные мытарства, после чего 2 июня того же года была расстреляна в урочище Трыбы под Полтавой.

Касательно личности Неонилы Новомодной (младшей), то именно в «Обитке» она получила своё духовное становление и укрепила свой жизненный ориентир. Позже её судьба, словно осколок зеркала, отобразит на себе все страдания и язвы, взлёты и радости родной для неё и единственной Козельщинской обители. Претерпевая неисчислимые трудности, Христова избранница твёрдо перешагнёт через все препятствия безбожной эпохи и бережно донесёт нам, современникам, знамя истинной веры.

«Да даст ти Господь по сердцу твоему и все намерения твои да исполнит» (Пс. 19, 5)

Неонила Новомодная (младшая) жила в родительском гнезде до начала 40-х годов. Она была послушной и заботливой дочерью, с любовью опекавшей немощных родителей. В 1935 году, в 75-летнем возрасте, умер её отец, а через пять лет преставилась и мать, прожившая 70 лет.

В период Великой Отечественной войны, узнав о возобновлении козельщинского Божьего удела и создании там сестринской общины, осиротевшая девица сразу же устремилась к желанной святыне. Оставив мир, к которому её сердце не лежало, 23-летняя молодая особа твёрдо решила навсегда удалиться в монастырь.

Её любимая обитель, хотя и возрождающаяся, переживала отнюдь не лучшие времена и нуждалась во всем. В конце октября 1941-го козельщинские монастырские здания, занятые в безбожное лихолетье различными организациями и учреждениями, опустели. В скором времени в одном из них собрались бывшие насельницы обители, жившие неподалеку и стремившиеся по личному устремлению своих душ и просьбам мирян, возобновить монашеское бытие. Достаточно быстро, наскоро, была восстановлена и освящена в прежнем монастырском помещении Спасо-Преображенская церковь. Уже 12 ноября 1941 года прибывший в Козельщину игумен Митрофан (Борблик) отслужил в ней первое богослужение. Вспыхнула свеча ежедневной храмовой молитвы — к Божьему уделу потянулся поражённый военной кровавой бедой окрестный люд.

7 августа 1942 сестры избрали из своей среды старшую — матушку Феофанию (Зонову), нёсшую в прежние монастырские годы послушание письмоводительницы. Резолюция Преосвященного Вениамина (Новицкого), епископа Полтавского и Лубенского № 276 от 24 августа того же года утвердила восстановление Рождество-Богородичной обители, а через четыре месяца, 23 декабря 1942 года монахиня Феофания была возведена в сан игумении. Именно она и приняла в лоно монастырских насельниц новоприбывшую Неонилу Новомодную.

Тяжкое бремя легло в те годы на плечи более чем полусотни невест Христовых. Ужас войны, страх вражеской оккупации, презрение окружающих — это то, что довлело ежедневно. А ещё регулярные физические нагрузки, ибо ремонтные и хозяйственные дела, далеко не женские, сестры делали сами, без подмоги. Таскали непомерные тяжести, рубили, пилили, латали дыры... К тому же зачастую прозябали в холоде и голоде. Но при всем этом ежечасно чувствовали невидимую защиту и укрепляли свою немощь соборной молитвой.

Осенью 1943-го фашисты начали отступать. Старожилы рассказывали, что во время пребывания в Козельщине, немцы несколько раз видели в своих военных расположениях женскую монашескую фигуру и, принимая Её за разведчицу-шпионку, упорно стреляли, но пули отлетали прочь. В злобной агонии они подожгли помещения, некогда принадлежавшие обители (12-ть из них безвозвратно погибло в огне). Во время перестрелок с наступающей Красной Армией корпус Рождество-Богородичного собора, до неузнаваемости поруганного советской властью, был повреждён снарядом. Кроме того, местное население его регулярно грабило под всеобщий хаос и шумиху: снимало с крыши железо и сваи, выносило изнутри оконные решётки, замки, доски, гвозди...

За сохранения двухэтажного монастырского здания, в котором находился восстановленный Преображенский храм, матушки боролись изо всех сил. Во время отхода немцев они двое суток творили неусыпную молитву, день и ночь служили акафистное пение Царице Небесной. Позже, в описательной характеристике, составленной для отчёта в Епархиальное управление, игумения Митрофания сообщала: «В период отступления немецких войск сестры с риском для жизни оставались на своих местах, двое суток оберегали здания от пожара, который бушевал кругом, тушили солому, подложенную для поджога, обкладывали мокрым рядном места, опасные для огня, и таким образом отстояли церковь, здания и амбар с хлебом хозяйства». А в письме к правящему Владыке мать-игуменья добавляла: «Осиротелые, беспомощные, робкие, не зная, имеем ли мы право на своё существование, мы отстаиваем свои права, не имея твёрдой почвы под ногами, с единой Верой и Надеждой на помощь Царицы Небесной и волю Ея о нас, быть нам на месте, т. к. только Ея чудом мы целы и невредимы среди всех ужасов агонии отступавших немецких войск. Несмотря на их требования выезда из обители и угроз уничтожения здания, мы оставались на своих местах, положившись на волю о нас Царицы Небесной, для чего-то собравшей нас вторично, с решимостью, если нужно, то и умереть, но не бросать обители».

С отступлением захватчиков жизнь сестёр практически не изменилась к лучшему. В 1943 году верхний этаж двухэтажного монастырского здания был освобождён для нужд Красной Армии, а вскоре, по распоряжению местных властей, его отдали под школу. Матушки, теперь уже в количестве 86 человек, ютились в полуподвальной части корпуса и частично на его первом этаже. Рядом с кельями находился Спасо-Преображенский храм. Ученики, пропитанные духом антирелигиозного воспитания, умышленно громко кричали, шумно бегали, свистели и стучали, дабы нарушить церковный покой. «Эта необузданная орда, — писала Владыке о школьниках настоятельница Феофания, — не признает ни дисциплинарных воздействий, ни простых правил приличия и культуры. В наш собор они бегают на переменах, до и после уроков разбивают уцелевшие остатки мраморного иконостаса и решётки, которые представляют большую ценность, устраивают под дверями церкви и в ней себе уборную, отвечая на все замечания грубой бранью». Монахиням долгое время приходилось всё это терпеть и молчаливо смиряться с подобной участью.

Следует подчеркнуть, что в период Великой Отечественной войны козельщинские насельницы изо всех сил старались всячески помогать фронту, детям-сиротам и военному лазарету. Они отсылали туда собственноручно связанные носки, рукавицы и сшитые тёплые вещи, а также, при всей своей бедности, умудрялись собирать финансовую помощь и отправлять на нужды передовой. Своей земли у них не было, ибо она находилась в колхозных фондах. В ответ на многократные хлопоты игуменьи выделить для пользования обители хотя бы 10 десятин земли, от Уполномоченного по делам религий поступал постоянный отказ. Только несколько раз монахиням все же давали маленькие участки поля, да и то — поздней весной, когда возделывать почву и сеять было уже поздно, поэтому они выращивали лишь только овощи. Зачастую сестрам приходилось трудиться на колхозных угодьях в период летней уборочной страды, дабы получить продукты пропитания. Позже им разрешили брать в аренду с весны до осени небольшой земельный участок. Монахини также принимали заказы от населения по рукоделию в обмен на сельхозпродукты. После восстановления деятельности козельщинского «Швейпрома» 34 малотрудоспособных матушек перерабатывали шерсть, вязали с них тёплые изделия и получали за это зарплату.

Уместно заметить, что при всех тяготах монашеского жития в годы Великой Отечественной войны и в послевоенный период дух козельщинских сестёр был достаточно оптимистичен и бодр. Немаловажным подспорьем для этого служило регулярное молитвенное общение насельниц с тогдашними духовниками обители. Ими были священники, прошедшие многолетние этапы гонений. Пережитое выплавило у сих пастырей непоколебимую веру и утвердило незыблемое христианское исповедничество. К числу таких относились: иеромонах Полихроний (Домбровский), отозванный позже, в 1947 году, из Козельщины в Киево-Печерскую Лавру, насельником которой ранее являлся; иеромонах Верхотур (фамилия неизвестна), воспитанник Киево-Печерской Лавры, прибывший в обитель в 1948 году после 10-летней ссылки.

Особо почитаемым монастырским священником был архимандрит Иероним (Серго Иоанн Васильевич), прошедший три этапа тюрем. Последние подорвали его здоровье, он был крайне немощен, но из последних сил старался служить в обители.

В 1948 году из Мурома в Козельщину приехал на постоянное жительство протоиерей Иллиодор Данилевский. В конце 20-х годов он, вместе с матушкой Митрофанией (Зоновой, позже ставшей игуменьей), был отправлен в ссылку за отказ лжесвидетельствовать о надвратной монастырской иконе, заплакавшей тогда кровавыми слезами. Испытав немало изгнаннических мытарств, он подставлял пастырское плечо людям неуверенным, унывающим, немощным в вере.

Неоднократно возносил свои молитвы в Спасо-Преображенском монастырском храме и иеродиакон Фиона (Яцура), воспитанник Полтавского Крестовоздвиженского монастыря, монах глубоко аскетической и высокодуховной жизни, и, кроме того, безбоязненный исповедник Православной веры.

Схиигумен Адриан (Антонов)

Но, пожалуй, самой яркой личностью среди служителей Божьего престола Рождество-Богородичной святыни был схиигумен Андриан (в миру — Иулиан Яковлевич Антонов). О нем уместно рассказать подробней. Батюшка был родом из Саратова. По преданию, дошедшему к нам от монастырских монахинь, в том числе и от матушки Серафимы, в молодые годы, ещё задолго до революции, он работал циркачом и имел невесту. Однажды, во время переправы трупы артистов через Днепр под Киевом, его любимая девушка утонула. Убитого горем Иулиана утешил настоятель Киевского Ионовского Свято-Троицкого монастыря схиархимандрит Иона (выходец из посада Крюкова Полтавской губернии). Провидя в юноше великого подвижника, он благословил его на монашеский путь. Так отец Адриан ещё в дореволюционные времена стал насельником столичной святыни. В 1927 году его перевели на Полтавщину, в Свято-Покровский скит, принадлежавший Киевской Свято-Троицкой обители и находящийся на хуторе Гноевой (некогда Кобеляцкого уезда), что неподалёку от Козельщины. В 1930-м этот церковный оазис был начисто уничтожен, а его насельников постигла горькая участь. Не миновала она и архимандрита Адриана. Смиренному молитвеннику и великому аскету суждено было пройти многолетние испытания тюрьмами и ссылками, гонений и презрений. Они пошатнули здоровье и физическую крепость монаха, но отнюдь не сломили его сильный дух.

В годы военной разрухи Господь привёл подвижника в Козельщинскую обитель. Старенький, невысокого роста, тихий и кроткий схимник молитвенно опекал молодую сестринскую общину с первых дней её воссоздания. Невзирая на свои преклонные годы (в начале 40-х ему было уже за семьдесят) и немощные силы, он почти ежедневно служил, а при необходимости — совершал и требы.

Творец одарил этого священника даром провидения и познанием тайных глубин человеческих душ. К нему отовсюду тянулся страждущий люд: одни приходили на искреннюю исповедь, другие — за советом и под благословение, иные шли узнать — как молиться за фронтовиков — как за живых, или как за мёртвых. Богомольцы поражались редкой прозорливости предельно смиренного отца Адриана и необыкновенной силе его молитвы. Часто замечали — батюшка юродствует. А однажды сослужащий старцу священник увидел его в алтаре несколько приподнятым над землёй и окружённым неземным сиянием.

Схиигумену Адриану было открыто упразднение в конце 40-х годов Козельщинской обители. Накануне печальных дней он узрел, как с запрестольного образа сошла Царица Небесная и медленно вышла из храма. В момент закрытия монастыря батюшка всячески поддерживал сестёр, но ехать с ними в Лебедин по крайней своей слабости уже не мог. Последние годы своей жизни схимник провёл в Кобеляках, где в 1953 году почил и был похоронен на городском кладбище.

[1]  [2]  [3]  [4]