«Сказка детства» — свет или тьма?

Разговор о книгах, о медицине и не только о них...

Известна забавная история о том, как двум людям показали фотографию человека, предварительно отрекомендовав его одному — как героя, другому — как бандита. И они сразу же принялись искать в его лице кто — признаки мужества и благородства, кто — злобы и жестокости. И, разумеется, нашли их. Однако человек, изображение которого им показали, на самом деле не был ни героем, ни негодяем. Таким его только увидели люди, поверившие в то, что им рассказали о нем. Но, в зависимости от этого, насколько различным было их мнение о внешности одного и того же человека!

А и в самом деле, удивительно, насколько противоположно разные люди подчас воспринимают одно и то же. Например, свое детство.

В русской литературе 20 столетия есть немало автобиографических книг. Одна из них известна каждому. Это повесть А. Горького «Детство». На протяжении десятилетий изучение этой книги входило в школьную программу по литературе. И, несмотря на произошедшие в последние несколько десятилетий значительные изменения в составе школьной программы, повесть А. М. Горького «Детство» по-прежнему остается «программным» произведением. Другая книга о детстве, написанная в 20-40-е гг., но ставшая доступной для российского читателя лишь в конце 80-х годов, сейчас используется рядом преподавателей для «внеклассного чтения». Речь идет о серии рассказов, написанных младшим современником А. М. Горького, И. С. Шмелевым и объединенных им в книгу с заглавием «Лето Господне». Обе вышеуказанные книги являются автобиографическими. Авторы их не скрывали, что пишут именно о своем детстве. Даже имена главных героев этих книг — мальчиков Алеши и Вани — совпадают с именами самих авторов. Однако при чтении повестей «Детство» и «Лето Господне» становится очевидным, что события своего детства их авторы оценивают диаметрально противоположно. А.М. Горький охарактеризовал свое детство, как «суровую сказку». А увиденное и познанное им в эту пору — как «тесный, душный круг жутких впечатлений», «свинцовые мерзости дикой русской жизни». Совсем иным запомнил и по-иному описал свое детство И.С. Шмелев. В конце рассказа «Святки», являющегося одной из глав книги «Лето Господне», он называет свое детство «розовым». И описывает его, как радостную, светлую пору — «до сего дня живо во мне нетленное: и колыханье, и блеск, и звон, — Праздники и Святые, в воздухе надо мной, — небо, коснувшееся меня». Итак, отношение А. М. Горького и И.С. Шмелева к событиям своего детства несовместимо, как тьма и свет. А ведь речь в их книгах идет о впечатлениях детей примерно одного возраста — от трех до одиннадцати лет. Так чем же могло быть вызвано то, что одну и ту же пору своей жизни один человек запомнил, как «круг жутких впечатлений», а другой — как «радость несказанную»?

Не связано ли это с различиями в достатке или сословном положении семей, в которых выросли Алеша Пешков и Ваня Шмелев? Однако при чтении повестей «Детство» и «Лето Господне» становится очевидным, что детство обеих мальчиков проходит как раз в семьях примерно одинакового социального уровня и достатка. Отец Вани Шмелева — подрядчик, хозяин большой плотницкой артели. Василий Каширин, дед Алеши Пешкова — владелец красильной мастерской и цеховой старшина, имевший до разорения четыре собственных дома. Таким образом, детство маленьких героев обеих книг (и их авторов) прошло в идентичной социальной среде — в семьях зажиточных ремесленников. Так что же в таком случае привело к тому, что их детские впечатления оказались столь несхожими?

Может быть, причина этого обусловлена различиями в составе семей Пешковых-Кашириных и Шмелевых? На первый взгляд, это кажется правдоподобным. Действительно, Ваня Шмелев имеет обеих родителей, тогда как Алеша Пешков в трехлетнем возрасте теряет отца, а спустя восемь лет — и мать. Однако все-таки можно утверждать, что оба мальчика растут в «неполных» семьях. Ведь Ваня Шмелев из повести «Лето Господне» обделен вниманием и любовью со стороны матери, в связи с чем по ходу повествования о ней упоминается лишь вскользь. Поэтому потеря отца для Вани равносильна полному сиротству. Тем более, что у него не было такой доброй и любящей его бабушки, как у Алеши Пешкова. Стало быть, хотя в составе семей Пешковых и Шмелевых и имелась разница, вряд ли именно это могло стать главной причиной в различной оценке А.М. Горьким и И.С. Шмелевым событий их детских лет.

Тогда не стоит ли предположить, что маленький Ваня Шмелев рос в некоей искусственно созданной его родителями тепличной обстановке и был изолирован от тех «свинцовых мерзостей жизни», которые видел его сверстник Алеша Пешков. Однако это предположение также не выдерживает критики. И при внимательном чтении повести «Лето Господне» можно встретить немало упоминаний о пресловутых «мерзостях жизни». Вот отец Вани, стуча кулаком и топая ногами, бранит подвыпившего приказчика Василь Васильича, называя его «пьяной мордой» и угрожая увольнением. Вот целая галерея нищих опустившихся людей, для которых богатый хозяин устраивает обед на Рождество. Вот жестокий заимодавец Кашин цинично шутит о смерти с умирающим отцом Вани. Вроде бы, в книге «Лето Господне» житейские «мерзости» присутствуют не в меньшей мере, чем в повести «Детство». Но почему же при этом они выглядят не больше чем малозаметными тенями на радостной картине «розового» детства ее маленького героя?

Закономерен вопрос — уж не идеализировал ли И. С. Шмелев события своего детства, превратив повествование о нем в «розовую» сказку? Но, если вспомнить биографию И.С. Шмелева, а также время и место написания им книги «Лето Господне», станет понятным, что книга эта лишь на первый взгляд кажется сказкой. Ведь она написана эмигрантом, утратившим родину и надежду когда-либо вернуться туда. Человеком, пережившим гибель от рук большевиков единственного и беззаветно любимого сына. Несмотря на то, что книга «Лето Господне» кажется пронизанной безоблачным счастьем и радостью, по сути своей она глубоко трагична. И скрытый трагизм этой книги становится очевидным при внимательном чтении ее таких вроде бы светлых и умилительных главок. Вот какой неожиданно скорбной концовкой завершается один из рассказов цикла «Святки»: «Я в постельке. Все лица, лица... тянутся ко мне, одни, другие...смеются, плачут... Думал ли я, что все они ко мне вернутся, через много лет, из далей, совсем живые, до голосов, до вздохов, до слезинок, — и я приникну к ним и погрущу!...» Трагичны и повторяемое в рассказах с частотой рефрена слово «помню», и обращения автора к маленькому Иву, «Ивушке», который, хотя бы отчасти, заменил для И. Шмелева навсегда утраченного им родного сына. Трагическим является и само обращение И. С. Шмелева к событиям единственно радостной поры его жизни — детства. В подтверждение этому можно вспомнить строки из «Божественной комедии» Данте о том, что:

Говоря о скрытом трагизме книги И.С. Шмелева «Лето Господне», нельзя не коснуться одной ее особенности и не попытаться ее объяснить. Несколько лет назад мне довелось услышать мнение одного человека о том, что по книге «Лето Господне» «можно получить представление, что ели православные люди в начале 20 века». Однако, как врач-невролог, я полагаю, что столь частые и подробные упоминания об еде в книге «Лето Господне» отнюдь не случайны. Известно, что обостренное внимание к пище может проявляться у людей, находящихся в стрессовых ситуациях. В книге протоиерея С. Гаккеля «Мать Мария» упоминается о том, что главным предметом разговоров и мечтаний большинства узниц фашистского концлагеря Равенсбрюк, где «пища была редкостью и драгоценностью», являлась еда. При этом, по словам о. С. Гаккеля, «нехватка пищи вызывала непрестанные мечтания и разговоры о гастрономии, где реальность заменялась фантазией до такой невероятной степени, что «многие отрывали от себя последний кусок хлеба, чтобы на него выменять огрызок карандаша и клочок бумаги и записать все эти вкусные рецепты». Аналогичное обостренное внимание к еде, судя по тюремным воспоминаниям русской революционерки 19 столетия Веры Фигнер, отмечалось и у некоторых политзаключенных Шлиссельбургской крепости. В связи с этим у медика при чтении книги И. С. Шмелева «Лето Господне» вполне может возникнуть соблазн поставить ее автору диагноз неврастении и расценивать эту книгу, как произведение больного человека. Однако, по словам известного православного врача-психиатра Д. А. Авдеева «грубой ошибкой являются наивные попытки объяснить болезнью, выводить из болезни мировоззрение и творчество писателей или общественных деятелей. Ф. М. Достоевский был гениальным писателем „не благодаря, а вопреки“ болезни». Это утверждение справедливо и по отношению к книге И. С. Шмелева «Лето Господне». Несомненно, что в ней нашли отражение душевные муки ее автора. Но для православного читателя — медика книга И. С. Шмелева «Лето Господне» может стать ярким свидетельством того, как глубокая вера этого писателя, в которой он был воспитан с детских лет, помогла ему не поддаться отчаянию и безысходности, а преодолеть их. И, несмотря на пережитые им страдания, написать удивительно добрую и светлую книгу. В связи с этим напрашивается сравнение книги «Лето Господне» с известным рассказом северного писателя Б.В. Шергина «Для увеселенья», герои которого, «корабельные плотники Иван с Ондреяном», умирая на необитаемом острове, «слагают гимн жизни, поют песнь красоте», оставляя в память о себе сделанное своими руками из простой деревянной доски «резное надгробие высокого стиля». Знаменательно, что, по словам Б. В. Шергина, вид этого надгробия у людей рождает не скорбь, а «веселье сердечное», «неизъяснимую, непонятную радость». Такой же радостью, «весельем сердечным», несмотря на свой скрытый трагизм, пронизана и книга И. С. Шмелева «Лето Господне».

Итак, мы выяснили, что диаметральная противоположность в описании И. С. Шмелевым и А. М. Горьким событий своего детства не обусловлена ни душевным состоянием их авторов на момент написания ими повестей о своем детстве, ни составом, социальным положением и достатком семей, в которых они выросли. В качестве подтверждения этому обратимся к циклу рассказов о детстве еще одного писателя, жившего примерно в одно время с А. М. Горьким и И.С. Шмелевым — В.А. Никифорова-Волгина. Эти рассказы также автобиографичны и их герой, мальчик Вася, подобно героям книг А.М. Горького и И.С. Шмелева, является тезкой самого автора. Самый пристрастный медик, при знакомстве с творчеством В.А. Никифорова- Волгина, не сможет поставить ему иного диагноза, кроме: «здоров». Детские впечатления героя этих рассказов идентичны с впечатлениями Вани из книги «Лето Господне» — «радостно и мирно стало мне», «сердце мое зашлось от радости», «снился мне рай Господень. Херувимы поют. Цветочки смеются». А ведь мальчик, видящий мир вокруг себя таким безоблачным — сын пьяницы — сапожника, озлобившегося на людей и потому мечтающего, чтобы его сын вырос «умным волчонком, а не Христовым крестником» и смиренной труженицы — прачки. Мальчик, чье детство прошло в бедности, на улице, «достопримечательностями» которой были «казенка, две пивных да трактир» Так почему же к маленькому герою рассказов В.А. Никифрова-Волгина все-таки не прилипла «грязь обстановки убогой», и этому сыну сапожника его детство увиделось и запомнилось куда более счастливым, чем внуку богатого цехового старшины — Алеше Пешкову?

В таком случае, закономерен вопрос — чем же все-таки семья Пешковых отличалась от семей Шмелевых и Никифоровых? При чтении и сопоставлении книг, написанных этими тремя писателями о своих детских годах, такое отличие легко можно выявить. Речь идет об особенностях духовного и психологического микроклимата в семьях, где выросли и воспитывались авторы и герои вышеупомянутых книг. У В.А. Никифорова-Волгина и И.С. Шмелева, несмотря на различия в социальном уровне и достатке их семей, этот семейный микроклимат имел сходные черты. А вот обстановка, царившая в доме Кашириных, где провел детские годы Алеша Пешков, была совсем иной. Поэтому стоит обратить внимание на ее особенности. И попытаться выявить их возможную связь с тем, как герой-автор повести «Детство» впоследствии охарактеризовал свои детские впечатления. Итак, по словам А. Горького, «дом деда был наполнен горячим туманом взаимной вражды всех со всеми; она отравляла взрослых, и даже дети принимали в ней живое участие», «здесь смеялись мало, и не всегда было ясно, над чем смеются. Часто кричали друг на друга, грозили чем-то один другому, тайно шептались в углах. Дети были тихи, незаметны; они прибиты к земле, как пыль дождем». Разговоры и рассказы взрослых были однотипными: «в каждом мучили человека, издевались над ним, гнали его». Семейные «разборки», участники которых, позабыв о сыновнем и родительском долге, кидались друг на друга с бранью и кулаками, взаимные доносы, традиционная субботняя порка детей — вот мир, в котором прошло детство Алеши Пешкова.

Эпицентром этого очага ненависти и войны всех против всех в семье Кашириных являлся дед Алеши, Василий Каширин, жадный, жестокий, истеричный старик. Впрочем, когда-то он был совсем иным человеком. Вот как устами жены Василия Каширина, Акулины Ивановны, А. М. Горький формулирует сущность перемен, произошедших в его характере: «он ведь раньше-то больно хороший был, дедушко наш, да как выдумал, что нет его умнее, с ой поры и озлился и глупым стал». Таким образом, причиной превращения Василия Каширина из «хорошего» человека в «глупого» и злого стала его гордыня. А ведь, по утверждению преподобного Иоанна Лествичника, именно гордость является «матерью всех пороков». По ходу действия повести «Детство» можно проследить, как гордость постепенно опустошает душу Василия Каширина. И вместе со страстью гордыни в его сердце поселяются и набирают силу жестокость, злоба, патологическая скупость, склонность к постоянному осуждению окружающих. И, наконец, самое страшное — отступление от Бога. Ведь, несмотря на свое внешнее благочестие, старик Каширин, по словам его жены, «от своей души ни словечка Господу не подарил никогда». Можно ли считать истинно верующим человека, который без зазрения совести присваивает себе продукты, которые с его «молчаливого согласия» крадет на базаре удалой паренек — приемыш Ваня Цыганок? Или человека, который после выполненной «по всем правилам» устава, но чисто формальной молитвы запускает блюдечком в голову жены, называя ее при этом «старой ведьмой»? Если при этом такому человеку вдобавок напрочь чужды сознание своей греховности и покаяние — вряд ли...

На примере Василия Каширина А. М. Горький показал этапы и страшные плоды духовной деградации человека, из которого греховная жизнь постепенно вытравила все человеческое. По словам Святителя Феофана Затворника, которые цитирует в своей книге «Православная психиатрия» Д.А. Авдеев, нераскаянный грешник лишь «на вид человек, а по настроению внутреннему — неистинный человек...В нем умерло или утрачено истинно человеческое, или то, что свойственно человеку. Как мертвый не видит, не слышит и не движется, так человек грешник не видит, не слышит и не движется по-человечески: делает дела, но мертвые». Действительно, трудно назвать поступки Василия Каширина иначе, чем злыми, «мертвыми делами». Он предает своего друга Григория, с которым они вместе начинали заниматься красильным делом, и обрекает его на нищету. Он готов поступиться счастьем своей дочери, пытаясь насильно выдать ее замуж за нелюбимого человека. Прожив со своей женой долгие годы, он на старости лет совершает с ней раздел имущества, бессовестно обирая ее. Конец Василия Каширина страшен — он теряет богатство, а затем и рассудок, и ходит по улицам, прося милостыню. Как слепой Григорий, которого он когда-то «за ненадобностью» выгнал на улицу... Василий Каширин гибнет духовно задолго до своей телесной смерти. И, говоря о причинах его душевной болезни, можно согласиться с утверждением православного психиатра Д.А. Авдеева, что она является закономерным следствием его греховной жизни.

...Из истории известен вид жесточайшей казни, бытовавшей у варварских народов — когда живого человека привязывали к трупу. Постепенно трупный яд отравлял смертника. Однако не менее гибельным, чем контакт с разлагающимся трупом, является общение с духовно мертвым человеком для тех, кто его окружает. В качестве подтверждения стоит вспомнить слова одной из проповедей Святителя Луки (Войно-Ясенецкого) — «Апостол Павел велит нам наблюдать, чтобы в нашей среде не возник какой-либо горький корень, отравляющий души наши. А таковы все, кто живет, противясь закону Христову. Таковы и все тяжкие грешники, ибо грех заразителен, и всякий грешник распространяет вкруг себя эту горечь, эту заразу, этот яд...Они — горький, опасный, ядовитый и для многих смертельный корень». Действительно, при чтении повести А. М. Горького «Детство» становится очевидной справедливость этих слов. Ведь именно по примеру своего отца и под влиянием его слов поступков становятся злыми и жестокими сыновья Василия Каширина. Эта заразительность греха, сгубившего семью Кашириных, замечательно выражена в следующих словах мудрого старого мастера Григория: «Каширины хорошего не любят, они ему завидуют, а принять не могут, истребляют». Но ненависть всегда убийственна. В том числе и для самих тех, кто ненавидит. Жертвами ненависти в семье Кашириных становятся не только замученные своими мужьями жены дядьев Михаила и Якова, Ваня Цыганок и мать Алеши, Варвара, но и вообще все члены этого семейства. Но, пытаясь понять, откуда и почему в его дом пришли разлад и разорение, старик Василий Каширин обвиняет в этом всех, кроме себя. Об этом как нельзя лучше свидетельствует его обычный возглас-вздох: «эх, вы-и...» Гордость и злоба сделали старого «кощея Каширина» чуждым единственному возможному для него способу спасения — покаянию.

Уже упоминалось о том, что герои рассказов В.А. Никифорова- Волгина и И.С. Шмелева проводят свое детство в совершенно ином психологическом микроклимате, нежели Алеша Пешков. Конечно, речь идет не о некоем идеализированном мирке, напоминающем слащавые романы барыни Туркиной из чеховского рассказа «Ионыч». Как уже упоминалось выше, мальчики Ваня и Вася отнюдь не ограждены от «житейских мерзостей». Но, в отличие от семьи Кашириных, в семьях, где живут эти дети, царит атмосфера взаимной любви и уважения. Причем не только между родственниками, но даже между вроде бы совсем чужими людьми различного социального положения и достатка. Например, между хозяином и его приказчиками, и даже его рабочими. В этом отношении показателен рассказ И.С. Шмелева «Именины», входящий в книгу «Лето Господне». По ходу его сюжета плотники подносят своему хозяину (отцу Вани) в день его именин необычный подарок — огромный крендель. Замечательно характеризует смысл этого подарка один из участников именинного торжества — протодьякон Примагентов: «тут, под миндалем-то, сердце человеческое горит любовью!.. ведь это „священный“ крендель!!» Действительно, именинный чудо-крендель является даром любви и уважения рабочих своему «благому хозяину». Возможно, разгадка того, почему простые бедняки-рабочие — персонажи книги «Лето Господне» любили своего богатого хозяина, содержится в рассказе «Святки». В нем отец Вани по благочестивой семейной традиции угощает бедняков праздничным обедом. Причем, желая уважить убогих гостей, лично поздравляет их и выпивает с ними первую рюмку. Увидеть в наемном рабочем, даже в нищем не «бывшего человека», а ближнего, брата во Христе мог только человек, обладающий, несмотря на свое богатство, смирением и даром любви. К этому в свое время призывал людей праведный Иоанн Кронштадтский, призывая «любить человека и в грехе его, и в позоре его», видеть в каждом человеке образ Божий. Именно смирение и любовь, пример которых взрослые подают маленьким героям рассказов И.С. Шмелева и В.А. Никифорова-Волгина, и помогают им оставаться чуждыми тем «житейским мерзостям», с которыми они неизбежно сталкиваются и не уподобляться тем, кто их творит. В рассказе В.А. Никифорова-Волгина «Святое святых» мать Васи, смущенного некоторыми не совсем благовидными словами и поступками церковнослужителей, объясняет ему: «будь к людям приглядчив. Сострадай человеку и умей находить в нем пшеницу среди сорной травы. В словах человека разбираться надо: что от души идет и что от крови!» Безусловно, такая любовь и такое глубокое рассуждение являются следствием глубокой веры взрослых людей, окружающих маленьких героев рассказов И.С. Шмелева и В.А. Никифорова-Волгина. Действительно, основой жизни всех их положительных персонажей является Православная вера. Православие пронизывает жизненный уклад, мировоззрение и поступки героев. Поэтому любовь, которую они проявляют друг к другу — это именно «любовь во Христе». Благодаря вере и любви и становится одинаково светлым и радостным и детство сына богатого подрядчика, и детство сына бедного сапожника.

Как уже упоминалось выше, в семье Кашириных из повести А.М. Горького «Детство» царило совсем иное — не любовь, а взаимная вражда. Где же искал маленький герой этой книги прибежища от ненависти, постепенно проникавшей и в его душу? Там, где ищут и находят его все обездоленные люди — в вере в Бога. Свидетельством тому могут быть следующие строки повести «Детство» — «в те дни мысли и чувства о Боге были главной пищей моей души, самым красивым в жизни, — все же иные впечатления только обижали меня своей жестокостью и грязью, возбуждая отвращение и грусть. Бог был самым лучшим и светлым из всего, что окружало меня». К несчастью для Алеши, окружавшие его взрослые были слишком заняты своими проблемами и страстями, чтобы дать ребенку хотя бы это утешение. Мало того. Алеша Пешков «рано понял, что у деда — один Бог, а у бабушки — другой». Бог в понимании деда был подобен ему самому — «не любил никого, следил за всем строгим оком и прежде всего искал и видел в человек дурное, злое, грешное». Бог в восприятии бабушки походил скорее на сказочного персонажа, Который «сидит на холме, среди луга райского, на престоле синя камня яхонта, под серебряными липами» и Который «и Сам — от не всегда в силе понять, где чья вина». По словам А.М. Горького, такое «детское различие между богами» «тревожно раздвояло его душу». «Дедов Бог» вызывал у него только «страх и неприязнь», а значит, был ему чужд. А по мере взросления Алеши должно было произойти и расставание с добрым, но бессильным «бабушкиным Богом». В результате ребенок, искренне и горячо тянувшийся к вере, утратил веру. А вместе с нею — и любовь к людям.

Пожалуй, самой страшной в повести «Детство» является сцена богоборчества Алеши. После очередного избиения дедом бабушки мальчик, желая отомстить деду, крадет его любимые святцы и ножницами отрезает святым головы. Чтобы стал понятен весь трагизм этой сцены, напомню, что это надругательство над иконами совершает не взрослый и не атеист, а православный мальчик лет десяти, выросший среди православных людей. Кощунственный поступок Алеши является закономерным результатом того, чему он научился от взрослых. А научился он ненавидеть. Всякий, кто пережил более или менее длительный период озлобления на кого-либо, знает, что это состояние обычно сопровождается и богоотступничеством. И не случайно. Ведь, по словам Апостола Иоанна Богослова: «Кто не любит, тот не познал Бога, потому что Бог есть любовь» (1 Ин. 4. 8). Безусловно, не столько виной, сколько бедой маленького Алеши Пешкова является то, что и он, по примеру окружавших его взрослых, рано постиг «науку ненависти» и научился применять к другим плоды этой науки. Ведь из множества людей, с которыми он общался в свои детские годы, его любили, пожалуй, только три человека. Одним из них был Ваня Цыганок, из любви к Алеше подставлявший свои руки под розгу, когда дед порол его. Другим стал епископ Хрисанф, разглядевший в Алеше не школьного драчуна и забияку, а несчастного одинокого ребенка. Третьей была бабушка Акулина Ивановна. Но Цыганка убили Алешины дядья. Встреча с епископом Хрисанфом была краткой и однократной. А если даже «большая и сильная» бабушка не могла противостоять злу, заполонившему дом Кашириных, то как мог не захлебнуться в этом болоте ненависти десятилетний ребенок?

В советское время повесть А.М. Горького «Детство» служила своеобразной иллюстрацией «мерзостей дикой русской жизни» при царском режиме, на смену которому пришел иной, счастливый строй, когда «лишь в дедовской песне останутся горе и слезы». Но при повторном чтении этой книги понимаешь, что смысл ее намного глубже, чем мы полагали прежде. И что это — скорее не «детская», а «взрослая» книга. Мало того. Духовно-нравственные проблемы, поднятые в этой вроде бы детской повести, вдобавок написанной почти столетие тому назад, оказываются необычайно актуальными именно для нашего времени. Потому что это книга об ответственности взрослых за то, какими станут их дети. Это книга — предупреждение о том, какой могучей разрушительной силой обладают страсти. Прежде всего — гордыня и ненависть, ставшие едва ли не типичными пороками нашего времени. И о том, что ждет человека, не сумевшего или не захотевшего с ними бороться.

Впрочем, пора вернуться к вопросу, с которого был начат наш разговор — чем же обусловлена разница в восприятии и оценке тремя писателями-современниками событий своего детства? Как мы с большей или меньшей убедительностью попытались доказать, она вызвана особенностями психологического микроклимата в их семьях. Или более конкретно — наличием или отсутствием во взаимоотношениях между членами их семей веры и любви. Там, где любовь и вера отсутствуют, жизнь превращается в сплошной круговорот «мерзостей». Все остальное имеет лишь второстепенное значение.

Теперь обратимся еще к другому вопросу, поднятому в начале нашего разговора — если герои и авторы рассказов И.С. Шмелева и В.А. Никифорова-Волгина были, подобно герою и автору повести «Детство», очевидцами пресловутых «свинцовых мерзостей жизни», то почему же они не заострили на них своего внимания в той мере, в какой сделал это А.М. Горький? Или, наоборот, почему именно А.М. Горький проявил к «житейским мерзостям» такое обостренное внимание? Вот как сам он ответил на этот вопрос в повести «В людях», которая является продолжением книги «Детство»:

«Зачем я рассказываю эти мерзости? А чтобы вы знали, милостивые государи, — это ведь не прошло, не прошло! Вам нравятся страхи выдуманные, нравятся ужасы, красиво рассказанные...А вот я знаю действительно страшное, буднично ужасное, и за мною неотрицаемое право неприятно волновать вас рассказами о нм, дабы вы вспомнили, как живете и чем живете.

Подлой и грязной жизнью живем все мы, вот в чем дело!

Я очень люблю людей и не хотел бы никого мучить, но нельзя быть сентиментальным и нельзя скрывать грозную правду в пестрых словечках красивенькой лжи. К жизни, к жизни! Надо растворить в ней все, что есть хорошего, человечьего в наших сердцах и мозгах».

Судя по этим словам, показ А.М. Горьким в повести «Детство» и последующих книгах его автобиографической трилогии именно «мерзостей жизни» является своеобразной «шокотерапией». Применительно к медицине этот метод может выглядеть так: чтобы отучить человека от курения, пристрастия к спиртному или других так называемых «вредных привычек», надо как можно более ярко и страшно показать ему их возможные последствия. Тогда человек испугается, что сам может оказаться в подобном положении, и под действием отвращения и страха приложит все усилия, чтобы порвать со своим пагубным пристрастием. Но, как известно, этот метод далеко не всегда оказывается эффективным. И, говоря по совести, многие ли из нас, прочитав повесть «Детство», решили во что бы то ни стало не повторить судьбу деда Каширина и дать бой своим страстям?..

Мало того. Со времени написания повести «Детство» прошло около столетия. И, к сожалению, то, что считалось страшным в начале двадцатого века, для современного человека стало почти что привычным явлением. Современные дети и взрослые видят куда больше «мерзостей», чем персонажи А.М. Горького. Поэтому вряд ли кого-то сейчас способно шокировать то «страшное, буднично ужасное» в повести «Детство», на эффект которого уповал когда-то ее автор. По словам героя романа Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание», «ко всему подлец человек привыкает»...

Поэтому гораздо более насущной видится сейчас иная задача — защитить наших детей и нас самих от царящего вокруг зла. И здесь как нельзя актуальным оказываются тот опыт и тот путь, который можно заимствовать из книг И.С. Шмелева и В.А. Никифорова — Волгина — приобщение к вере, воспитание взаимных уважения и любви. Потому что, судя по предпринятому нами опыту анализа трех автобиографических книг о детстве, наименее восприимчивыми к неизбежным во все времена «свинцовым мерзостям жизни» оказываются люди, чье детство было озарено верой и любовью, которыми в свое время позаботились наделить их взрослые.