О церковной проповеди в современном мире
Беседа с протодиаконом Андреем Кураевым
К этому человеку относятся очень по-разному. Его статьи, книги, выступления часто становятся предметом ожесточённых споров. У протодиакона Андрея Кураева, самого молодого профессора богословия в истории Православия, множество самых горячих сторонников и не менее ожесточённых противников. Но в одном отец Андрей объединяет всех — к его слову трудно, практически невозможно отнестись равнодушно.
— Отец Андрей, Вы как-то сказали, что у вас есть некоторое расхождение между вашим профессиональным статусом и внутренним самоощущением. В связи с этим первый вопрос: вы себя кем ощущаете, если не профессором богословия?
— Профессором я себя ощущаю редко и как раз не в Духовной Академии, где я преподаю. На профессорскую кафедру я взгромождаюсь лишь при встрече с самоуверенным и тупым невежеством. Обычно же я понимаю себя просто как популяризатора Православия.
— Общие хрестоматийные представления подразумевают миссионерство внешнее: человек едет в другие страны, к далёким народам и учит их вере. А сейчас мы видим некое внутреннее миссионерство: для своего народа и даже для православных. Сильно ли оно отличается от внешнего?
— Думаю, отличается и довольно существенно. Одно дело обращаться к человеку, ничего не знающему о христианстве: для него образ христианства создаётся словами миссионера, первого христианина, с которым он встретился. В его восприятии миссионер и церковь тождественны.
А у народа, который когда-то уже был христианским, есть определённый негативный бэкграунд. У миссионера в языческой стране есть информационная монополия: о своей вере говорит только он. В России о различных аспектах церковной веры, жизни и истории говорят далеко не только солидарные с Церковью люди. И говорят в том числе негативное. Этот негатив может быть порождён личным опытом или историческим, он может быть объективно фундирован или быть просто вкусовой аберрацией — но он есть.
Есть множество людей, у которых травматический опыт контакта с церковью. На каком-то личностном или, скажем, приходском уровне. И приходится начинать не с того, чтобы других призывать к покаянию, а с того, чтобы самому просить прощения за травмы, причинённые моими единоверцами... Приходится объяснять: то, что с вами произошло, не было следствием учения церкви, а скорее стало результатом пренебрежения церковным учением со стороны того или иного православного мирянина или даже священника.
Другая особенность противоположна: люди могут с позитивным для них брэндом «православие» связывать все, что им в эту минуту полюбилось. И тогда миссионеру приходится их разочаровывать. И пояснять, что идея «переселения душ» на самом деле Православием не является, а «православных экстрасенсов» и «церковных астрологов» не существует. А бывает, что кто-то убеждён, что толстовство и христианство — это одно и то же.
Ещё одна крайность — легковерие, неумение отличить истинно церковный голос. Ведь голос из церковной подворотни может совсем не означать голоса церкви. Но многие отождествляют эти голоса. Кто-то пугается их, кто то, напротив, с восторгом (согласным или протестным) принимает их за учение любимой или ненавидимой им Церкви. И потом уже трудно объяснить, что это на самом деле суеверие или, в лучшем случае, местные приходские благочестивые привычки, но никак не учение церкви. Непросто отличить голос церкви от голоса-из-церкви. Также непросто — объяснять людям, что есть то, чему церковь учит, а есть то, что церковь в своих прихожанах только терпит.
— С какой аудиторией вам интереснее общаться: церковной или светской, молодёжной или возрастной, утонченно-интеллектуальной или простосердечной?
— Все эти выстроенные оппозиции не вполне верны: например, аудитория может быть и церковная и интеллектуальная одновременно. А общаться мне интересно с той аудиторией, с которой мы находимся в одном времени и пространстве. Глупо мечтать об идеальной аудитории будущего. Надо жить сегодня и общаться с тем, кто сейчас смотрит на тебя. Это могут быть и семинаристы, и университетские студенты. Чем более аудитория со мною поначалу несогласна — тем мне интереснее. Трудно только с равнодушными.
-То есть ваша аудитория та, которая настроена в унисон вашим переживаниям?
— У любого человека должно быть ощущение радости от труда. А оно бывает только тогда, когда видишь, что-то удаётся. Для меня труд — моя беседа. И если совсем нет контакта с аудиторией, ты не можешь понять, что происходит с людьми, как они воспринимают услышанное, и вот тогда работать тяжело. А если видишь нормальную реакцию, пусть даже порой оппозиционную, дискуссионную, это радует.
— В любой деятельности есть свои удачи и поражения. Что для вас, в вашем миссионерстве стало и является радостью, а что — разочарованием?
— Главное моё разочарование это я сам. В годы учёбы в семинарии я полагал, что буду миссионером в таком вечном Советском Союзе, то есть буду обращаться с проповедью о Христе к неверующим людям. А последние десять или даже больше лет приходится значительное внимание уделять полемике внутри церковной среды. Потому что, оказывается, мало привести людей в церковь. Человек должен ещё суметь выжить в церкви, остаться там. Увы, в некоторых приходах, монастырях, епархиях ситуация настолько печальна, что людей хочется не звать туда, а напротив, советовать близко не подходить к этим местам.
— Помогает ли вам в вашей миссионерской деятельности научное атеистическое образование?
— Думаю, что да. Так как я сначала увидел, как критикуют церковь, то хорошо понял и понимаю до сих пор, к каким выражениям, словам цепляются церковные противники, как переиначивают, например, материал в свою сторону. Это учит знанию того, чего лучше избегать в церковной жизни.
— Например?
— Например, нельзя допускать того, чтобы право критики реалий церковной жизни было монополизировано врагами церкви. Необходимо, чтобы в самой церкви был критический взгляд на свою жизнь. Ещё один момент: надо крайне осторожно употреблять слова из военно-агрессивного лексикона. К сожалению, даже епископы говорят о «внедрении курса Основ православной культуры в школах». Слово «внедрение» предполагает, что какой-то бур внедряется в породы, оказывающие сопротивление, что речь идёт о некоем конфликте. И начинается: враги, выигранное сражение, потерянные или, напротив, обретённые плацдармы. И церковь вместо того, чтобы быть вестником мира и исцеления, становится одной из партий, которая воюет со всеми окружающими.
— Вы пришли к христианству в сознательном возрасте. Кто или что стало для вас миссионером?
— Я шёл к христианству через книги. Были поиски правды, был Достоевский.
— А какие его книги произвели на вас наибольшее впечатление?
— «Записки из подполья» и «Братья Карамазовы».
— А в чем, по-вашему, актуальность и значимость Достоевского для сегодняшнего российского общества?
— Не знаю, честно говоря. Я давно уже не встречал людей, которые бы хотели поговорить о Достоевском.
— Раз уж мы заговорили о книгах, позвольте вас спросить, есть ли не проповедническая, не моралистическая литература, которая, тем не менее, подталкивает человека к духовности, добру?
— Безусловно, есть. Проблема ведь в том, что книга должна быть не только хорошей, она ещё должна найти доступ в магазины и затем, соответственно, стать частью кругозора читателей, особенно молодых. Думаю, что для современной молодёжи таким проводником является книга Толкиена «Властелин колец».
— Почему именно молодых?
— Потому что на более старших людей книги уже не влияют. Человек моего возраста из книги берет только то, что соответствует его уже сложившемуся мировоззрению. И здесь уже нет такой пластичности души, готовности открыться воздействию художественного текста.
— А в чем нравственная сила книг Толкиена?
— Они изначально создавались как христианское фэнтэзи. Там огромное количество сюжетов, которые просто непонятны вне церковного и библейского контекста. Достаточно сказать, что Фродо уничтожает кольцо всевластья 25 марта. Толкиен в письмах поясняет происхождение такой даты. Это ведь Благовещение — день воплощения Христа на земле, день начала Нового завета! Опять же, в раннесредневековой английской традиции, которой очень интересовался Толкиен, Пасха (праздник Спасения) всегда приходилась именно на 25 марта.
— Воспользуюсь случаем и поблагодарю вас за «Гарри Поттера». Возможно, и благодаря вам, вашим статьям, я эту книгу прочёл. Мне кажется, заслуга Роулинг в том, что она сумела ввести в благое сказочное пространство наш, столь далекий от сказки мир. И если это оказалось возможным — ввести нашу реальность в художественное пространство, в котором добро сильнее зла, значит, для мира есть надежда?
— Ну, вот и посмотрим. Хотя, мне кажется, что восприятие этой сказки поколением пепси не такое, как у нас. Они в большей степени видят там чисто сюжетные повороты и приключения. И беда в том, что церковные критики «Гарри Поттера» такому взгляду способствуют. То есть вместо того, чтобы понуждать поклонников «Гарри Поттера» задуматься и увидеть в этой книге что-то более серьёзное, чем магические покусы, напротив, кричат, что вся книга безобразна. А ведь в ней есть и нравственная глубина и глубокая психология и весьма значимые именно христианские мотивы. В конце концов, в Хоггвартсе празднуют не Хэллоуин и не Вальпургиеву ночь, а Рождество и Пасху.
— Вы сказали, что, помимо книг, и музыка в какой-то мере будит и утоляет духовные запросы человека. Хотелось вас спросить насчёт рока. Это ведь пограничная зона, некое очень спорное пространство. Многие говорят о тесной связи рока с сатанизмом, наркотиками, с выплеском страстной тёмной энергии. Но в то же время в роке есть такие группы, такие люди, которые действительно тебя располагают к чему-то хорошему. В чем здесь секрет?
— Вряд ли я смогу о роке в целом говорить, я не настолько погружен в эту среду. Я знаю одно: рокеры разные. И рок-группы, и создатели этой культуры тоже разные. Как и слушатели, собственно. Поэтому не надо их красить одним цветом: чёрным или белым. Не может быть общего диагноза всей больницы.
— Вы учились на философском факультете МГУ, много лет жизни посвятили философии, но в последних интервью признаетесь, что в последние годы «по капле выдавливаете из себя философа». Что в философии есть такого, от чего, по-вашему, нужно избавляться?
— Опять же не могу говорить за всех философов, скажу только о русской философии. Наш российский стиль философствования все-таки очень субъективен и необязателен: человек готов выдавать серьезнейшие обобщения на основании крайне скудного владения материалом. Нашей философии свойственно, не зная истории, заниматься историософией, не зная реальной науки — науковедением и так далее. А есть другой путь в философии — путь строгой дедукции, логического развития мысли. Но очень мало кто из русских философов шёл по этому пути. Проявлением высокой философской культуры можно назвать лишь некоторые труды Владимира Соловьёва, одну работу Ильина «О противлении злу силой» и разве что некоторые поздние работа Семена Франка. И, конечно, Алексей Федорович Лосев.
— А Василий Розанов?
— Нет, это публицистика. Яркая, интересная, но очень вкусовая.
— Вы называете, считаете себя церковным журналистом. Хотелось бы вас спросить в связи с этим вот о чем. Понятия журналистика и нравственность редко пересекаются, а понятия нравственность и религия практически идентичны. Не является ли словосочетание «церковная журналистика» неким оксюмороном, соединением противоположностей?
— Нет, не является. Журналистика — это всего лишь способ коммуникации, как интернет и телевидение. От человека зависит, что и как он будет сообщать. Православный издатель может использовать любой шрифт, а не только церковно-славянский.
— И, тем не менее, словосочетание «церковная журналистика» есть. Она чем-то отличается от обычной журналистики?
— Если говорить о призвании и идеале, то образ позитивного журналиста будет одинаков и там, и там.
— У нас сейчас есть своя развитая церковная журналистика?
— Думаю, что она потихонечку рождается, но пока в интернете. То есть в пространстве, свободном от цензуры. Потому что церковный официоз (как и любой иной официоз) — по своему происхождению и статусу обречён на то, чтобы быть плохой журналистикой. Свободной аналитической газетно-журнальной церковной журналистики пока у нас нет.
— А вы бы хотели её появления?
— Такое было бы полезно. Но для этого газета должны работать для массового читателя, а не для одного, у которого на голове митра.
— Вы уже много лет рассказываете людям о христианстве. Тянется ли современный человек к Христу?
— Снова я должен сказать о своём незнании. Я не знаю, что такое «современный человек», это слишком абстрактное обобщение. Мы все разные, наши современники, мы с вами. Поэтому есть те, кто тянется, причём, бывает, из очень неожиданных мест и ситуаций. А кто-то ни к какому небу не тянется, а предпочитает нести свои сбережения в банковскую ячейку или в пивной клуб. Разные бывают люди. К счастью, мне ещё встречаются люди, чистоте души которых я завидую.
Опубликовано: 12/02/2011