Преображение в лирике Арсения Тарковского

Чем так притягательно творчество Арсения Тарковского для нас, современников? Ведь лад его стиха может показаться чересчур возвышенным, архаичным и даже несколько холодноватым.

Его поэзию определяют как философскую, классическую, элитарную. Чем же она так трогает сердца молодых людей, поколения сильно отличного от поклонников шестидесятых, семидесятых, восьмидесятых? В лёгкости и доступности — её не упрекнуть. Его стихи глубоко трагичны.

И все же...

Ощущением света, чуда, тайны, окрылённости, трепета, радости, — всего того, чего так не хватает любой живой душе во все времена. В его стихах раскрывается «сокровенный сердца человек». Рискнём назвать это высокой истинной религиозностью.

Религиозность — понятие двойственное. Есть внешняя, есть внутренняя. Внешняя — в социальном, обрядовом измерении. Внутренняя — в свойствах души и духа человека. Они находятся не в противоречии, но в гармонии.

Религиозность Тарковского вызывает много споров среди исследователей его творчества. Его причисляют и к язычникам и к натурфилософам. Многих вводит в заблуждение обилие античных и ветхозаветных имён и образов. Но это не даёт права причислять поэта ни к язычеству, ни к иудаизму, хотя каждой системе ценностей он отдаёт дань глубокого уважения.

Античные образы чаще всего работают как метафоры или символы. Но не им отдано сердце поэта.

В ветхозаветных образах его привлекает дух горения, беззаветной преданности Богу.

Пророческий дар Тарковский сравнивал с поэтическим: с умением горячо чувствовать и отстаивать правду, Истину, Бога. Исповедники — для него как братья:

Спасибо вам, вы хорошо горели.

Но не только у пророков, у всех служителей истины и красоты, к которым обращается Тарковский: поэтов, музыкантов, воинов, философов, — он различает сердцем тех, в ком напряжение любви достигает предела. Творец и не-творец живут в разных температурных режимах: подвижник выбирает «пещь огненную» как минимальную исходную точку творчества. Просветлённость, преображённость — состояние, в котором начинается служение Слову.

Религиозность Тарковского — христианская. Дух Христа — дух мира, любви и света.

Преображение — одна из самых сокровенных тайн христианства, и радостное предощущение Царства Божия, окрыляющее обетование православия, его трепетная струна, светлая и возвышенная. Он связан с глубинной надеждой на свет иного мира, на обещание славы Господней.

Преображение — не только один из самых любимых и высоко чтимых православных праздников, но дух, пронизывающий всю христианскую культуру. Она указывает на возможность иной природы уже здесь, на земле, — так живой Иисус предстал перед учениками в сиянии и славе на горе Фавор.

Символично, что жизнь поэта Арсения Тарковского обрамлена метами Преображения: его крестили в храме Преображения в 1907 году, в городе Елисаветграде, и отпевали в 1989 году в храме Преображения в Переделкине.

Сам поэт определяет своё место в мире место встречи с грядущим светом:

Его влечёт «немыслимая жажда чуда». Он улавливает движения природы, направленные к очищению и просветлению, замечая стихии, участвующие в создании чуда жизни: воду, свет, огонь.

Глубоко религиозная категория — чудо. Ощущение чуда. Поэт открыт чудесному, он восхищается им, предан чуду, упоён им. Чудо — это вспышка, встреча с таинственным и непостижимым, с Божественным. Душа растёт навстречу чуду, открывает его во всех проявлениях: в красоте и гармонии природы, в любви.

К преображению готово прошлое и будущее. Поэт верит, что вызвать к бытию дальние и ближние эпохи способно слово. Время, преображенное словом, приобретает качественно иную сущность. Оно становится стержнем внутренней жизни человека.

Аврелий Августин считал, что время существует в душе человека, и в каждом из его трёх состояний есть неразложимое «настоящее». Тарковский, поэт-философ, остро чувствует эту вечность прошлого, настоящего будущего. Именно вечность преображает душу человека, и мир вокруг него:

Поэзия Тарковского утверждает живую христианскую этику. Скорбное, саднящее чувство вины перед всем миром — обнажённый нерв его стихов. Нравственное очищение, связанное с катарсисом и преображением — не самоцель, но способ его поэтического мышления.

Подлинного мастера отличает умение жить чужой судьбой как своей. Ярким свидетельством тому являются циклы-посвящения: «Пушкинские эпиграфы», «Памяти А. А. Ахматовой», «Памяти Марины Цветаевой», «Григорий Сковорода», «Степная дудка»; отдельные стихи: «Пускай меня простит Винсент Ван-Гог...», «Сократ», «Анжело Секки» и др. В этих произведениях отчётливо прослеживается идея: у поэта и мира нет раздельной судьбы. Слово поэта способно пронизывать и соединять времена, преодолевать границу между жизнью и смертью.

Дело поэта, считает Тарковский, — в возвышении и очищении духа, в преображении бытия. За своё дело и за своё слово художник платит и жизнью и судьбой, которую разделяет со своей горькой землёй.

Лира Тарковского звучит трагедийно. Трагедия близка ему и как жанр и как мироощущение. Но его кредо в том, что трагедия — та высокая ступень, по которой, испытав катарсис, истинный творец поднимается до преображения себя и мира. Поэзия его возвышенна, величава, торжественна. За этим стоит и глубокое принятие жизни: «Жизнь хороша, особенно в конце, хоть в Судный день, с иголкою в гортани».

Он любил жизнь и умел видеть её преображённой:

Тарковский изображает в своей лирике гармонию природы и сотворённого человеком мира. Он видит радугу в крыльях птиц и стрекоз:

В «каждой радуге яркострекочущих крыл» он чует «горящее слово пророка», «радуги в тумане вокруг неясных фонарей» предвещают о любви и беде, — многоцветный мир входит в душу, окрыляя и озаряя её. Поэт считает, что если в начале жизни человек получает в дар избыток «сияния мира»: «столько света в трёх окнах, и цвета», то в конце её должен вернуть хотя бы свечу:

Свеча — спутник его поздних стихов, в ней поэт видит печальный, но светлый символ. Она угасает, но оставляет свет. Она скорбь и надежда, уходящая, но возрождающаяся жизнь.

В поэтических описаниях он создаёт картины, где обязательным является источник света, какая бы ни стояла кругом тьма. Он призывает к тому, чтобы у человека открылось внутреннее зрение. В этом для Тарковского — осознание личной ответственности перед миром.

Свеча — это и символ внутреннего огня, озарённости человека, надежды на преображение. Верность истоку — свету, полученному в дар от сияния Бога, и создание нового света как итога жизни — равно достойные его категории. Конец и начало приобретают для него равноценную значимость.

Честность художника не позволяет ему закрывать глаза на тёмные лики времени, он идёт навстречу драме и трагедии жизни бесстрашно. Как воин. Мужественно.

Из самой тьмы он готов магнитом своей ясной души притянуть корпускулы света, чтобы преобразить вокруг себя хоть небольшое пространство холодного и чёрствого мира. Такую задачу поставил перед собой поэт Арсений Тарковский, и остался верен ей до конца своих дней. Он доказал свою веру делом — своим правдивым, горьким и просветляющим словом.