«Писатель, воодушевленный верой...»
Интервью с писательницей Ольгой Лосской
Ольга Лосская (Olga Lossky) — молодая талантливая писательница, наследница длинной линии православных богословов. Она является правнучкой богослова Владимира Лосского, внучкой протоиерея Николая Лосского, професcора по истории Западной Церкви в Богословском институте Преподобного Сергия Радонежского в Париже, и дочерью диакона Андрея Лосского, профессора литургического богословия в том же учреждении. Её бабушка — Вероника Лосская происходит из первой линии русской иммиграции, она внучка православного священника.
Ольга Лосская родилась в Париже в 1980. В 2001 она совершает свое первое путешествие в Россию. В 2003 году получает диплом DEA (эквивалент пятилетнего обучения в университете) на факультете французского языка и литературы. В 2004 году Ольга совершает путешествие в Египет. В 2004 году опубликован её первый роман «Requiem pour un clou» («Реквием по гвоздю»). Этот роман издательства Gallimard был отобран на получение стипендии Decouverte. В 2005—2007 она пишет биографию Элизабет Бер-Сижель — «Vers le jour sans deéclin» («К дню без заката»), издательство Serf.
Ольга Лосская — автор пьесы о Матери Марии (Скобцовой) — «Lourmel, 26 octobre 1936» // SOP (Paris). 2006. № 305. Fevrier. («Лурмель, 26 октября 1936»). В 2010 она публикует свой роман «La reévolution des cierges» («Революция свечей») в издательстве Gallimard, премия исторического романа, избранного читателями западного торгово-промышленного кредита.
В настоящее время Ольга Лосская посвящает свое время писательскому труду и издательской деятельности. Она печатается в христианском журнале «La Vie» («Жизнь») и является ответственным редактором «Bulletin de la Crypte» («Бюллетеня Крипты») православного прихода Святой Троицы в Париже.
Ольга Лосская подчеркивает, что наследие русской иммиграции такое, каким оно было задумано богословами «Парижской школы,» видевшими в своем изгнании промысел Господень, придерживалось, прежде всего, вселенской значимости православной веры. Именно в таком ракурсе были задуманы её произведения.
В романах Ольги гармонично сочетаются её всесторонняя эрудиция, глубинные знания по богословию и превосходное богатство французского языка.
Произведения автора захватывают большой круг читателей — от священников и монашествующих до тех, кто только делает первые шаги в познании православной веры. Во Франции про Ольгу пишут, что она знает православие «по кончикам пальцев».
В своем романе «Революция свечей» Ольга описывает с необыкновенной чувствительностью и проницательностью события большевицкой России и её трагедию, характер действующих лиц. Её роман, главным персонажем которого является икона «Сошествие во ад», свидетельствует о её глубоких познаниях в истории страны этого тяжкого периода и традиции семейных историй, а также техники иконы и иконографии.
В своих рубриках в «колонке писателя» для журнала «La Vie» Ольга рассматривает сложные темы из духовной сферы, такие как: «Чтобы человек стал Богом», «Где Он, твой Бог», «Прислушиваясь к Святому Духу», «Весна души», «Советы, чтобы прожить Рождество с иконой, посвященной этому празднику» и многие другие. Её статьи полны света Христовой веры и глубокого смысла и являются своего рода духовным посланием.
— Ольга, когда вы впервые взялись за перо и решили, что писать — это ваше призвание?
— Писать я начала естественно и постепенно, сперва со вкусом к чтению, который утвердился в отроческие годы. В то же время в школе одно из заданий по французскому языку состояло в том, чтобы сочинить историю, ситуацию, и такого рода занятие всегда приносило мне удовольствие. Потом редактирования преобразовались в диссертации (диссертация в школе и в университете во Франции — это нечто вроде статьи, это дискуссия в строгом порядке на заданную философскую, историческую или литературную тему — Ред.) — задания, сконцентрированные на логической аргументации, а не на воображении, в то время как, со своей стороны, я продолжала редактировать мои собственные сочинения. Таким образом, я начала с редакции нескольких новелл, потом занялась первым романом и так до тех пор, пока моя рукопись не была принята издательством. Я изучала тогда литературу в университете, и издательский мир интересовал меня. Постепенно я начала заниматься издательской деятельностью, при этом уделяя время писательскому труду.
— В одном из своих интервью французскому журналу «La vie», вспоминая свои детские годы, вы сказали, что ваш дом был как придел к церкви. Почему такое сравнение?
— Меня так воспитывали, что я всегда находилась вблизи церкви, будь то в Париже во время обучения моего отца на богословском факультете в Институте Преподобного Сергия Радонежского, или впоследствии, когда мои родители решили обустроиться в нескольких километрах от православного монастыря греческой традиции на юго-западе Франции. Это мне казалось чем-то естественным, эта близость церкви, это погружение в литургическую жизнь, придававшее ритм повседневной жизни, и я никогда не ощущала секуляризацию окружающего общества как препятствие этому, скорее, как возможность участвовать свободно, так, чтобы это было лично и осмысленно в жизни, которую предлагает церковь.
— Каким было духовное воспитание детей в вашей семье?
— Литургический ритм естественным образом был центром семейной жизни, это сказывалось в том, что семья регулярно отмечала все церковные праздники. Мои родители никогда не заставляли меня ходить в церковь. До тех пор, как я покинула дом, чтобы получить высшее образование, моё посещение церковных служб было несколько пассивным. Впоследствии настал момент задаться вопросом: имеет ли церковная жизнь для меня смысл иной, нежели просто следование семейной традиции. Таким образом, постепенно мне стало ясно, что для меня именно здесь, в церкви и на службах, совершается путь следования за Христом.
— Когда вы впервые побывали в России, вы сказали, что это было для вас как «возвращение к истокам». Что вас особенно тронуло в стране ваших предков?
— Это путешествие явилось для меня необычным экспериментом: я провела полтора месяца в Москве, где некоторые установки казались мне глубоко знакомыми, в то время как другие — радикально чуждыми. Это амбивалентное впечатление касалось всех аспектов жизни: русского языка, кухни, отношений между людьми, атмосферы и менталитета, которые царили особенно в храмах. Я чувствовала себя здесь одновременно на своем месте и в совершенно чуждой для себя среде. Но все-таки я сохранила чувство, что, прежде всего я француженка, даже если мои русские истоки глубоко на меня повлияли в области культуры и славянского языка. Это путешествие было скорее открытием, чем возвращением к истокам. В частности, я высоко оценила возможность восхищаться историческими местами, предметами искусства, о которых я много слышала, и в особенности великолепными иконами Третьяковской Галереи и музея Спасо-Андроникова монастыря.
Моё общение с людьми оставило глубокий след, потому что у меня создалось такое ощущение, что я могла многим с ними поделиться, исходя из наших общих корней, в то же время, обогащаясь нашими различиями.
— Совпали ли ваши впечатления от пребывания в России с вашими ожиданиями?
— Я приехала без предвзятых мыслей, просто чтобы узнать страну, которую покинули мои предки. Общаясь с разными людьми и в разных ситуациях, мне показалось, что я соприкасаюсь с характерной и своеобразной чертой русского человека, такой, как описывал её Достоевский: весь максимализм без промежуточных оттенков — от одной крайности к другой. Часто в Москве у меня было чувство, что действия развиваются, как в необычном романе, немного безрассудном, в котором каждый раз обстоятельство или встреча меня приводили в недоумение или замешательство.
— Ваш первый роман «Requiem pour un clou» («Реквием по гвоздю») носит необычное название. Как возникло такое название и как оно переплетается с основной идеей романа?
— В этом первом романе я задалась целью передать что-то от контрастной атмосферы, присущей России, которую я описала выше. Одним из этих аспектов является совмещение драматизма и бурлеска, которые в романе «Реквием по гвоздю» воплощаются через ежедневную жизнь в коммунальной квартире. Без конца трагическое граничит с гротеском. Именно это мне хотелось выразить в названии романа. Потерянный гвоздь не стоит того, чтобы о нём служить панихиду, и, тем не менее, именно начиная с этого незначительного предмета, развивается вся история, которая разворачивается как хроника коммунальной квартиры, с человеческими драмами и маленькими ежедневными радостями.
— В романе идёт повествование от имени пожилого человека, как возникла такая идея?
— Внутренняя фокализация стала для меня обязательной с того момента, когда я начала писать этот роман. У меня было желание проникнуть таким образом в менталитет старика, увидеть и почувствовать мир через его призму. Одновременно для меня это был опыт воображения и сопереживания — проникать в мысли и чувства этого немощного и утратившего память человека. А ещё мне хотелось показать, что, несмотря на его недуг и кажущуюся незначительность его личности, этот человек имел богатую внутреннюю жизнь, как это бывает с людьми, которые на первый взгляд кажутся нам неинтересными.
— Помогла ли вашей работе над романом поездка в Россию?
— Именно там я встретила человека, который жил в коммунальной квартире и который мне рассказал, каким образом проходила жизнь каждый день. Улицы Москвы, блюда... также повлияли на меня, давая мне те контуры атмосферы русской жизни, которые не найдёшь в книгах и не услышишь в семейных историях.
— Вы каким-то образом ощущаете связь между духовным наследием вашей семьи и вашим писательским трудом?
— Часто говорят, что Бог не имеет внуков. Конечно, это богословское семейное наследие на меня глубоко повлияло, но впоследствии должно было прийти личное решение, выше всей наследственности, однажды поставить Бога в основу жизни. Эта попытка христианской вовлеченности, конечно же, отразилась в моей писательской деятельности, потому что моей целью является выразить главное — что единым на потребу должна быть встреча со Христом, и показать, что все это ещё возможно в наше время, как и в любое другое, учитывая специфичность современного мира.
— В романе «Revolution des cierges» («Революция свечей») чувствуются ваши глубокие знания по искусству написания икон и иконографии. Предполагаю, что основным источником вам послужила книга вашего прадеда Владимира Лосского «Смысл икон», написанная совместно с Леонидом Успенским. Есть ли у вас и другие источники вдохновения? Может быть, вы имели возможность наблюдать за процессом создания икон?
— Я не смогла бы отметить более точно то или другое издание по иконологии, которое на меня повлияло бы. Здесь в данном случае — это скорее вопрос постепенного воздействия. Конечно, моё чтение, особенно работы моего прадедушки, на меня повлияли, но у меня к тому же много друзей иконографов, и этот роман также родился вследствие дискуссий с ними на тему о богословском смысле икон и способе его выражения через их написание. Именно это мне и хотелось выразить через личность отца Григория: написание иконы — это не просто художественное действие, как любое другое, но и глубокий духовный опыт, связанный с приданием материальных контуров тайне воплощения Христа — свидетельства реальности этого Божественного воплощения, которое открывает нам путь спасения и обожествления.
— Ваша бабушка Вероника Лосская является специалистом в области русской поэзии, она — профессор русской литературы в Сорбонне и специалист по поэзии Марины Цветаевой. Какова её роль и влияние на ваше формирование как писателя?
— Моя бабушка имела и продолжает иметь большое влияние на мою писательскую деятельность. Наши дискуссии про русскую литературу, в частности, не только всегда меня обогащали, но и открывали новые перспективы. Она — одна из моих первых читательниц, одновременно любящая и в то же время внимательная, и её мнение во многом озаряет мою работу. Думаю, что она мне передала свое большое увлечение литературой, которое отразилось в моей писательской деятельности.
— Творчество каких писателей особенно влияло и, возможно, влияет на формирование вашего творческого потенциала и литературного вкуса?
— Достоевский, конечно, романы которого я проглотила в юном возрасте и которые впоследствии перечитала, открывая в них все новые и новые аспекты. Он обладает таким богатством, что можно, я думаю, не прекращать его перечитывать на разных уровнях — романтическом, духовном... Он смог описать с такой точностью все разнообразия и сложности человека через свою русскую специфичность. Помимо великих русских писателей, мои литературные вкусы весьма эклектичны. Особенно мне нравятся писатели, размышляющие о человеке, такие, как Камю. Я нахожу увлекательными глубокие исследования в области романтизма, проводимые Боргом и Барикко. Я также люблю исторические фрески, изложенные с искусством, такие, как «Записки Адриана» Маргерит Юрсенар. И я очень восприимчивая к авторам, которые смогли в своих произведениях передать нечто от своей веры: Клодель, Пеги, или более современные — Бобен, Кристиан Санжер.
— Вы каким-то образом ощущаете связь между духовным наследием вашей семьи и вашим писательским трудом?
— Часто говорят, что Бог не имеет внуков. Конечно, это богословское семейное наследие на меня глубоко повлияло, но впоследствии должно было прийти личное решение, выше всей наследственности, однажды поставить Бога в основу жизни. Эта попытка христианской вовлеченности, конечно же, отразилась в моей писательской деятельности, потому что моей целью является выразить главное — что единым на потребу должна быть встреча со Христом, и показать, что все это ещё возможно в наше время, как и в любое другое, учитывая специфичность современного мира.
— Какова, по вашему мнению, основная миссия у писателя и поэта?
— Слова, как мне кажется, имеют огромную силу как созидающую, так и разрушающую. Стало быть, писатель и поэт имеют большую ответственность: придавать миру контуры или, наоборот, разоблачать его раздробление на части. Писатель, воодушевлённый верой, может таким образом пытаться показать, что мир не является абсурдным хаосом, что в нём существует смысл, который Господь соблаговолил и в котором люди призваны принимать участие. Это сложная задача, потому следует даже исходить из человеческой природы с её драмами, её страданиями, её противоречиями, чтобы стараться возвыситься до трансцендентного измерения, которое ей присуще, и свидетельствовать об этой трансцендентности убедительно и как о чём-то пережитом.
— Вы постоянно участвуете в Фестивалях православной молодёжи, которые проходят во Франции каждый год, начиная с 2003 года. Каковы ваши впечатления?
— Фестиваль православной молодёжи родился в лоне движения Syndesmos — мировой организации движений православной молодёжи. Его основная идея — объединить православную молодёжь всех национальностей — русских, греков, ливанцев, сербов, румын... — для того, чтобы они смогли поделиться важнейшим — их верой во Христа, учитывая разнообразие их традиций. Это особенно важно во Франции, где время от времени наблюдается тенденция связывать православие, прибывшее сюда во время различных волн иммиграции, с этническим происхождением. На протяжении последних лет фестиваль привлекает все больше и больше католиков и протестантов, что является возможностью оценить, насколько мы близки в нашей вере. На этих встречах, в которых праздничная сторона занимает важное место, откуда и происходит название — фестиваль (от лат. festivus — праздничный — Ред.), у меня действительно был опыт познания Христовой веры, независимой от национальных границ, скорее, универсального характера и масштаба, выраженной в богатстве человеческого разнообразия.
— Какие темы сегодня особенно беспокоят молодёжь во Франции и православную молодёжь, в частности?
— Думаю, что сегодня, как и везде, французская молодёжь задаётся вопросом о том, каким будет их будущее в мире, поражённом экономическим кризисом, негативные последствия которого приняли планетарный характер. Для молодых верующих это связано с умением соединять их веру во Христа с целями нашего современного общества: как жить и свидетельствовать об этой вере в недрах мира, который, как часто кажется, потерял свои ориентиры и ценности которого не всегда соответствуют Евангельской вести. В западном обществе этот вопрос христианского свидетельства возникает на работе или в процессе учёбы, в среде светского окружения, часто даже в кругу семьи, когда супруг или супруга атеист. Что означает быть христианином сегодня? Этот вопрос мне кажется центральным. И как жить, реагировать как христианин в недрах нашего мира, который больше не знает Христа? Как любить этот мир и при этом отказаться от того, что кажется нам несовместимым с нашей верой? Этот пересмотр является постоянным распознаванием, потому что на это нет рецепта, и я думаю, что именно здесь находится то, что делает богатой нашу веру во Христа: только она может быть пережита во все эпохи, во всех контекстах. Это именно мы должны находить под воздействием Святого Духа способ воплотить на деле возможность жить с верой в нашем современном мире, любя этот мир, в котором Христос призывает нас быть свидетелями Его Воскресения.
— Раз мы уже затронули такие серьёзные вопросы, хотелось бы узнать ваше мнение о том, какая тема в области православия требует более глубокого рассмотрения?
— Трудно говорить о православии как о «совокупности тем для изучения». Жизнь во Христе, конечно, наталкивает на некоторое размышление, но, прежде всего о том, как вера должна проявляться не только в нашей духовной жизни, но и в поступках.
По-моему, то, чего больше всего, возможно, не хватает в современной практике веры, на нашем пути вслед за Воскресшим Христом — это приближения нашей традиции как чего-то оживляющего, соединяющего нас с нашим Создателем, не как набор древних успокаивающих обрядов, первоначальный смысл которых мы потеряли. Это основное качество, навеянное нашей традицией, требует, с моей точки зрения, постоянное стремление к реформам, которое должно внедряться во все сферы — литургическую, догматическую... Православные часто представлены как хранители ценного сокровища, содержащегося в пыльном сундуке, от которого мы потеряли ключ: наша задача — оживить это сокровище нашей традиции, сделать его каналом, через который мы входим в контакт с нашим Создателем, а не каналом застывших и идентифицирующих оков.
— Вы являетесь мамой двух маленьких девочек. Что, по вашему мнению, является самым главным в духовном воспитании ребёнка?
— То, что я хотела бы суметь передать детям, это то, что они любимы Богом, любовью всеобъемлющей, безусловной, каким бы ни был их путь, их жизненный выбор, кем бы они ни стали. Родительская любовь пытается быть отражением, очень несовершенным, Божьей любви к человеку: любовь, которая уважает свободу другого, его личности, при этом, намереваясь довести до зрелого возраста. Это очень трудно, так как часто мы хотим быть управляющими, проецировать то, каким бы мы хотели видеть ребёнка, ради его же добра... Но я думаю, что мы можем только попытаться посеять маленькие семена, с верой на то, что Бог даст им взойти в той мере, в которой Он посчитает уместным, даже если это остаётся невидимым для нас. Мы пытаемся пробудить ребёнка к осознанию Божьего присутствия, впоследствии это становится тайной отношений Бога и каждого из нас.
— Что бы вы пожелали читателям, особенно тем, кто занимается литературной деятельностью?
— Всегда сохранять восхищение, вызванное воображаемым, и видеть, что это воображаемое может быть источником как человеческой, так и духовной доктрины. Читатель, как и писатель, вдвоём являются созидателями этого воображаемого мира, который является отображением Божьего творения. Воображаемое, через то, что оно нам передаёт, может стать пространством общения между людьми, путём познания другого человека, так же как и пониманием мира таким, каким его задумал Творец. Поэтому и читателям, и писателям желаю, чтобы воображаемое было путём к познанию Бога!
— Сердечно благодарю вас за ваши ответы и желаю вам милости Божьей и благодати для вашего духовного и литературного процветания.
Опубликовано: 06/05/2013