Исповедь — это исцеление

Там все, что природа запрячет,
Когда ей угодно от нас.
Там кто-то таинственно плачет
В какой-то назначенный час.
И сколько там сумрака ночи,
И тени, и сколько прохлад,
Там те незнакомые очи
До света со мной говорят.
За что-то меня упрекают,
И в чем-то согласны со мной.
Так исповедь льется немая,
Беседы блаженнейший зной…
Анна Ахматова

Легенда гласит: Александр Македонский имел рога, маленькие, едва нащупываемые, не выступающие из пышных волос, но рога. Каждый приглашенный очередной парикмахер делал стрижку, обнаруживал тайну и сразу же умерщвлялся. Приглашался новый. Но один парикмахер упал на колени, взмолился: «У меня семья, 8 детей, оставь, о повелитель, меня в живых!». И, как бывают в жизни великие исключения из правил, Александр смилостивился. Но, под страхом смерти, приказал до конца жизни молчать. Проходили месяц за месяцем. Парикмахер знал тайну, но не мог разгласить. Его, разговорчивого по натуре человека, а парикмахеры все таковы и есть, распирало от этого проклятого знания, душило, камнем лежало на душе. Знание тайны было сущим игом для него. Он, в свободные от работы дни, уходил в безлюдные места на леса, озера, болота, тростники, очерета и кричал там: «У Александра есть рога». Камыш пропитался этим криком. И когда прохожий пастух сделал из него дудку — сопель, она во всеуслышание в городе пропела: «У Александра есть рога».

Тайна-невтайна, не утаится, не скроется.

Чтоб жить, надо выговориться. На исповеди, как бы со стороны, иногда послушайте себя, что говорите пред Богом вы. Это архитектоника души. А говорите много-премного интересного:

«Ой грєх совершив: копав огород i поламав держак у лопатки. Утром встала гріховно: вступила правою ногою в лівий тухоль! Позіхнула, рот не перехрестила! Забула». (укр.)

Мы в жизни временами часто бываем очень разговорчивы, особенно во время богослужения. Нам запрещают разговаривать, нас осаживают, мы умолкаем, но проходит время, и нас снова прорывает на разговор. Чем меньше у человека мыслей, тем охотней он ими делится. Чем больше примитивизма в мыслях, тем больший и обильней, полноводней их потоп, поток.

История в Троицкой Церкви со стульями

Открылась в 91-м году Троицкая церковь и разместилась она в музыкальной школе.

Поначалу от актового школьного зала оставалось много стульев. А стулья какие были хорошие! Удобные, с перилами. Просто сел бы в них и не вставал. Бабки посадятся в эти кресла-стулья, как бы богослужение слушать, но где там, хочется убить двух зайцев — поговорить. Разговоры, разговоры… Естественно, в таком удобном положении их от домашней тоски, скуки и одиночества подмывает поговорить, выговориться. Поднимался ну настоящий тебе базар. Особенно во время чтения, стихоглаголания долгих кафизм. Тогда отец Александр троицкий, видя такое неуважение к службе Божией, постепенно начал выбирать, выдергивать эти стулья вон из церкви. В конце концов повынес их все. И, о чудо!, представьте себе, стало тихо! Стоя, когда ноги и поперэк (укр.) болят, когда службу чувствуешь не столько в голове, сколько в ногах (подвиг стояния), не так уж хочется разговаривать. Вот вам и преимущество православного богослужения над католическим. Так есть.

Так! Ми люди «недосконалi» (укр.) несовершенны. Ни справедливое государство, ни социализм, ни коммунизм и ни Царство Божие мы не построим, не годимся. Только Бог спасает!

Я сам лично убежденный противник исповеди-допроса. Такая исповедь не полезна, более того — губительна для души. Человек, не созревший к покаянию, да если еще и хитер по своей природной сущности, всегда сумеет скрыть самое существенное. По большому счету, человек должен созреть к покаянию, должен сам тернистыми путями, тропинками своей жизни прийти к нему и ощутить в нем нужду, как в воздухе, пище, дыхании жизни.

Диалектика исповеди

Подлинное лицо человека не то, что он говорит о себе, но то, что он скрывает, подавляет в себе, в тайных закоулках души. Можно лишь дать намек, пример, образ покаяния, но, ни в коем случае не тянуть исповедующегося «вилкой за язык!» Я всегда стоял и стою на той позиции, что священник-духовник должен быть очень строгим к себе и очень снисходителен к другим. Это истинное духовничество. Самокритичность всегда у нас должна выходить на первый план. Перейдем к примерам…

Строгий духовник отец Палладий Почаевский

В Почаевской Лавре в конце жил-был очень строгий батюшка, духовник отец Палладий. Исповедывал богомольцев. Это из тех, который бывает очень строгим не к себе, а к другим. А в нашем-то деле всё должно быть как раз наоборот. И вот на исповеди он вымещал на людях свою какую-то задавленную издавна боль ущемлённого самолюбия и несбывшихся желаний, честолюбивых планов. Такой себе — «духовник-вампир». Не смейтесь, есть и такие. Словом, строптивый был батюшка. Бывало, исповедуя, как разойдется нравоучать, кричать, ругать. Мы все оглядываемся с клироса, я был в то время послушником, что за крик в углу собора, а это отец Палладий «нравоучит». Одна женщина отошла, плачет, другая, третья. И вот уже до десятка стоят неисповеданы, прогнаны батюшкой, не знают, что делать. Хотя по правилу духовник обязан поисповедывать, выслушать даже последнего преступника, убийцу, вора, рецидивиста. А тут такое:

— Не венчана?

— Нет.

— Тогда не подходи ни к исповеди, ни, тем более, к Причастию! Нельзя.

— Что же мне делать?

— Езжай домой, обрати мужа в веру, повенчайтесь, ходите в церковь каждое воскресенье и праздники, только тогда в таком случае будешь допущена к Причастию в Лавре — говорит отец Палладий.

— Я уже его обращала, батюшка, и молила, и просила повенчаться, и что только ни делала. Всю жизнь, сколько мы с ним живем, я одно то и делаю, что его обращаю в веру, не хочет, — поясняет женщина.

— Не хочет, значит неумело обращаешь. Надо уметь. Не хочет — как хочет, а к Причастию не подходи! Точка!

Плачут женщины, рыдают. Одна. Другая. Третья ...

Но находились женщины характерные. С крепким характером, твердыми нервами (под стать отцу Палладию) и нестандартным умом. Одна подходит к отцу Палладию и говорит:

— Знаете что, батюшка, поехали вместе обращать его в веру, этого моего изверга-мужика. Попробуйте. Пусть вы с ним и он с вами лично, с глазу на глаз, побеседует, нагнёт вам материков, поисповедует, не вы его, а он вас! И вы на личном, собственном примере покажете мне, как правильно «умеючи» обращать в веру мужиков. У меня деньги на дорогу есть. Туда и назад. Так что поедемте?

Тут отец Палладий заерзал на стуле. Как ехать? Что говорить этому матёрому мужику, который может нагнуть таких «материков» и послать куда-то, куда Макар телят не гонял. Может так «поисповедывать» на собственный манер, что едва ноги успеешь унести. Страшновато мужика-безбожника, матерщинника. Ого-ого-го…

Здесь он сидит в Почаеве и ему кажется, что весь мир уже православный, что только остается чуть-чуток подправить, припугнуть, и духовная жизнь мира пойдет в том русле, которое ей укажут почаевские духовники. А так — куда ехать, как общаться в том огромном, холодном, бездуховном, крутом мире, живущем по своим писаным и неписаным законам. В Лавре все устроено, ухожено, налажено. Из келлии в церковь, из церкви в трапезную. Всюду убрано, тепло. Тёплые батареи греют в спину. А там как? Там в миру были такие храмы, где батюшки и певчие служили литургию при 20 градусном морозе. Сам на 20 градусном морозе в неотапливаемой церкви служил, так что знаю, о чем говорю.

Я уже не знаю, что сказал отец Палладий на предложение поехать (естественно, отказался), но вопрос был поставлен женщиной правильно. Всегда благородно быть строгим к себе, но снисходительным к другим. Это признак высокой духовности. А у нас зачастую бывает как раз наоборот. Ну что ж, такова жизнь. Так устроена она Творцом. Жизнь идет, как идет, течет, как течет, и нас, в принципе, ничто не должно раздражать.

За годы духовничества, по изыскиванию, сиречь, вытягиванию грехов, батюшка так поднаторел, что работал в этом смысле не хуже следователя. Женщина, введенная сложной сетью вопросов в поле зрения «недремного ока» отца Палладия, ничего не могла укрыть, даже того, что по затаенным желаниям и хотела бы скрыть. Не тут-то было. У батюшки глаз-алмаз. Цель исповеди словно была не для того, чтобы найдя (обнаружив) грех, исправить исповедующегося, но складывалось впечатление, что исповедь, обнаружение нераскаянного греха имела, казалось, одну единственную цель — не допустить человека ко Причастию. Человеку-паломнику, приехавшему, может быть, раз в жизни в Лавру помолиться и причаститься, устраивался такой себе бег с препятствиями, как в спорте, прежде чем он достигает вожделенного момента — Святой Чаши. Таинство покаяния своим установлением словно было призвано не упростить, раскрыть, сделать свободным, выровнять путь в Царствие Божие, но, наоборот, запугать, запутать так, чтобы человек плакал, терзался, мучился, а не со светлым лицом в духовной радости вышел из храма.

Итак, исповедь-допрос начинается:

— Когда родилась?

— Тогда-то.

— Где провела детство?

— Там-то.

— Не переезжала ли с родителями с места на место? Когда и где пошла в школу? Когда окончила? Где? Когда шла замуж?

— Я замуж не ходила.

— Почему?

— Бог не дал пары.

— Ясно. Блудница в мыслях.

— Когда пошла на работу?

— Тогда-то.

— Переходила ли с работы на работу? С какой и на какую?

— Переходила (объясняет).

— Имела ли похвальные грамоты, листы, поощрения?

— Имела.

— Это плохо. Ведь от безбожной власти получала. Сожги. Так, идем далее.

— Когда, в каком году шла на пенсию?

— В том году, когда дочь замуж отдавала.

— О! Так ты же сама-то ведь замужем не бывала?

— Простите, была, но не венчана.

— А!!! Вот и попалась. Захотела скрыть. Не получилось. А! Так значит, блудница!!! Какое Причастие? И речи быть не может. Не-е-е… И слушать не хочу, пошла вон! Молись, кайся за свою распутную жизнь…

То, что женщина честно работала всю жизнь, что воспитала дочь — это в праведность не вменяется. В праведность вменяется только то, что духовники сами в своей затаенной мстительной душе выдумали, чтобы стращать и мучить свои жертвы. Так что, мягко говоря, деспоты-самодуры бывают не только среди пьяниц мирских мужиков, но и среди маститых батюшек-духовников. Сначала убить зверя нужно в себе, а уж потом делать попытку убивать его в других. Если бьешь в человеке дьявола, смотри, не задень Бога! Мудро сказано, ведь все победы начинаются с победы над самим собой.

Великое духовничество — это не ветхозаветно, но евангельски понимать и чувствовать человека. Вот подлинная история, происшедшая в деревне Лукино под Москвою (станция Переделкино). К тамошнему священнику на исповедь пришла бедная-пребедная видом убогая старушка.

— Батюшка, — исповедуется она, — я грешница. Сейчас пост, а я колбасу ела.

—А какую ты колбасу ела?

—Ливерную, по два двадцать.

— Тогда ты не грешница, — сказал сокрушенно, сострадательно священник, — ты просто мученица!

Великие примеры евангельского подхода к человеку мы наблюдаем в дореволюционной адвокатской практике. Вот один из них. Одна бедная старушка, по своей убогости украла на базаре у одного богатого торговца чайник. Ее поймали с поличным, стыдили, били и вконец помянули в суде — судили. Знаменитый дореволюционный адвокат Плевако вызвался ее защищать и держал о ней в суде такую речь: «Господа! Эта бедная старушка совершила кражу, деяние, которое по уголовному уложению России должно быть наказано, так как воровство подрывает основы нашего государства. Но подумайте только: выстояла Русь перед монголо-татарским нашествием, выстояла, не дрогнула Русь и перед интервенцией поляков, устояла Русь и пред полками Наполеона… А теперь, чудо, не выстоит, дрогнет и падет Русь, потому, что ей тут грозит маленькая, голодная старушонка!!!» Обвиняема была помилована вместе с украденным чайником. Сильные мира сего, люди, облеченные властью, совершают в своей жизни много не то что грехов, но страшных политических злодеяний, которые тянут на международный уголовный трибунал и ловко укрываются от правосудия, а мы, священники, в церкви даем бабке епитимию за то, что та съела в пост колбаску. Задумаемся?

Митра на блюде

Вернемся к отцу Палладию.

А сам же какой был отец Палладий! Ой! Какой был! Нет пророка без порока! О том, как давали митру отцу — это вообще отдельная история. Знаете, есть награды, при стропотном характере дающиеся не один раз, а так себе, в несколько попыток, в несколько боевых приступов, пока один из таковых не увенчается окончательно-утвердительной и бесповоротной победой. Николай Леонтиевич Лахмицкий, повар лаврский, говорит:

«Скiльки раз давали митру отцю Палладiю, то вносили, то заносили назад в олтар...»

Дело было так. Батюшка Палладий старый насельник, давно живет в Лавре и служил, и трудился, хоть и строптивый имеет нрав, но всё-таки свой, лаврский, — так, сидя у себя в покоях, думает наместник Почаевской Лавры архимандрит Иаков, — чем бы ему к Пасхе не сделать приятное, не наградить его митрой?! Сказано, подумано, сделано. И вот наместник едет во Львов к митрополиту Николаю и просит, упрашивает его наградить отца Палладия: «Мол, долго служит, живет в Лавре, хоть и строптивый, но всё же свой, чем же не сделать приятное старцу к празднику?». Тот, зная его, не очень и соглашается, но под конец разговора, уступив длинным просьбам, говорит: «Ладно, ладно, на входе вынесите митру, я его награжу». Сказано, сделано. И вот нарочитый день, нарочитый праздник, владыка Николай приезжает в Лавру. Служит литургию. Подходит время Малого Входа, выводят на средину церкви отца Палладия, выносят митру на подносе. Владыка Николай зачитывает Указ о награждении насельника Почаевской Лавры игумена Палладия митрой. И здесь! Ну, с кем не бывает, митрополит то ли недосмотрел, то ли было неразборчиво или неправильно напечатано, то ли очки были слабые, неправильно прочитал фамилию: вместо Береговского провозгласил Березовского. Отец Палладий и тут не вытерпел: «Владыко, шо вы там ото начитали, моя фамилия не Березовский, а Береговский! Смотреть надо лучше! Или если не видите в эти очки, подберите и оденьте другие, посильней!» Владыка обиделся, замахал руками:

— Ой, не буду его награждать. И здесь не смолчал. Несите митру назад в алтарь. Не буду! Не хочу!» Митра на подносе была неловко, но благополучно и торжественно ретирована в алтарь вместе с ненаграждённым отцом Палладием. Литургия пошла служиться далее своим чередом, в мирном великолепии, без митры на подносе.

Проходит не одна весна, а с нею не одна Пасха. Опять едет архимандрит Яков к митрополиту во Львов и опять, между прочими делами, просит за отца Палладия: «Мол, старый насельник, давно живет в Лавре, давайте всё-таки его наградим, уж про то, Бог с ним, какой там он есть, больше терпели и на дальше стерпится». Владыка: «Не хочу, он строптивый» — «Та давайте..,» — упрашивает наместник. — «Ну, ладно! Выносите митру. Наградим». Как всегда, уступил усиленным просьбам отца Якова владыка Николай.

И вот «Воскресения день. Просветимся людие — Пасха». Митрополит служит литургию в Лавре. Вход. Выносят митру. Выводят награждаемого. Наступает торжественная тишина. Митрополит собирается зачитывать наградной текст, одел очки. И вдруг из рядов стоящих священников раздается ясный, зычный, вопрошающий голос-вопрос отца Палладия: «Ну как, владыко, сегодня не забыли мою фамилию?» Владыка смиренно: «Нет, нет. Не забыл. Как забыть такую фамилию. Как забыть!» И скрепя сердце зачитал текст, на этот раз уже правильно, и наградил стропотного батюшку. Все с облегчением, с ухмылками вздохнули. Богослужение чинно, торжественно пошло далее своим чредом.

Итак, истинное духовничество — это умение узнать не то, что человек говорит, но то, что он скрывает! Но Боже упаси тянуть язык. Митрополит Антоний Сурожский говорил в слове против младостарчества: «Принимая исповедь мы можем, слушая, не влазя в душу, лишь молиться, вздыхая, то радуясь, то сокрушаясь, видя, что Бог (или диавол) творит в душе».

Исповедь в лицах и поколениях неуничтожима. Исповедь — это освобождение от гнета греха, в первую очередь. Пока будет существовать Церковь Христова, в ней основной голос, основная тема ее проповеди будет — проповедь покаяния. «Покайтеся, ибо приблизилось Царствие Божие!» Если же в церкви начнут проповедовать какие-то научно-выхолощенные этические нормы, один голый моральный императив, без Таинства Исповеди, как исцеления души от греха, то это уже будет не церковь, но культурно-этический клуб, и бежать из такового надо будет не оглядываясь! Существует опасность тотального обмирщения общества. В Америке и Европе место духовника, душепопечителя сегодня занимает психолог, психоаналитик. Существует угроза и странам нашего восточно-славянского мира, потому что страны восточной Европы копируют Запад задним числом. Видный публицист 20-го века Сергий Фудель с тревогой, сокрушаясь, писал: «Из мира уходит лик Христов».

Налицо опасность обмирщения. Все наши новости ТВ и устные секреты, сплетни, речи, доклады это тоже, в каком-то смысле, исповедь, освобождение. Пьяниц, во время пития, тоже подмывает на откровенность, от души говорить. Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке.

Чтобы состоялась жизнь, надо высказаться, выкричаться, выругаться, высмеяться, выплакаться. Словом — разрядиться от непосильной ноши жизни. «Нашей обуви нет сносу — она несносна». Служение духовничества, слова состоит в том, чтобы люди раскрылись: выплеснулись, выговорились, заплакали, засмеялись, заинтересовались. Словом — испытали сильное чувство, чувство освобождения от греха: словом, языком и, главное, душой.

Существует мнение, рожденное соборным опытом исторической христианской Церкви, что при отсутствии священника, духовника умирающий человек может, имеет право поисповедывать (сдать) свои грехи любому находящемуся рядом человеку, даже мирянину. Исповедь в таком случае считается состоявшейся, православно-правильной, действительной.

Исповедь глубоко терапевтична. Исцеляет и душу, и тело, и жизнь. И сейчас, о странно чудо! При всеобщем охлаждении интереса к религии, как мне кажется, растет интерес к самому таинству исповеди. Его вариантам, как теперь в миру ее называют психоанализом. Парадокс. Абсурд. Приходят маловерующие, а то и вовсе неверующие. Мой вопрос к ним: «Если неверующие, то чего вы ждете от исповеди?» Их ответ: «Освобождения, исцеления, снятия мысленных темниц, затворов, клятв, уз, замков». Духовник — психоаналитик.

Сейчас многие нынешние экстрасенсы, оккультисты, лезущие в человеческую душу своими неоковырными руками, перенимают, переделывая на свой манер многовековой опыт Церкви и, в частности, исцеляющее действо исповеди. Рон Хабард — основатель «науки» дианетики и саентологии, его последователи приглашают своих пациентов на свои задушевные «беседки-исповеди», там с какими-то нелепыми «брехочуствителями», что-то типа детектора лжи. Не получится, не поможет, потому что ворованое у Церкви! «Духа же не было в них» (Иез. 37). Может, на время, но на постоянно — нет!

Зигмунд Фрейд, австрийский врач-психиатр, основатель так называемой Венской школы в психиатрии, в начале 20-го века начал лечить больных особенным, доселе неслыханным методом, так называемым психоанализом или, если по-нашему, — мирской исповедью. Больные, обращавшиеся к нему, были главным образом женщины, страдавшие различными формами неврозов, истерии. Болезнь проявлялась в различных симптомах-страхах (фобиях): потере чувствительности, отвращении к пище, раздвоении личности (а это беснование), галлюцинациях, сонных кошмарах, спазмах. Фрейд, сидя кресло к креслу (кушетка), спиной к больному, слышно лишь слово, в доверительной обстановке просил своих пациентов рассказывать о событиях, которые сопровождали появление признаков болезни. Он обнаружил поразительное явление: когда больным давалось вспомнить о них и выговориться, симптомы болезни уменьшались, и даже были случаи, что совершенно исчезали...

Такой эффект Фрейдом был обозначен древнегреческим словом katarsis — «очищение», «освобождение». Этот термин был привнесен из эстетики в психиатрию. За понятием о катарсисе было понимание того, что признаки болезни возникают вследствие испытанного ранее напряжения, искушения или вожделения, окрашенного влечением к какому-либо действию, но не реализованных в силу причин. Признаки болезни (страхи, спазмы, кошмары) символически замещают нереализованное, но желаемое действие. Секс, например, по Фрейду, чуть ли не основной болезнетворный раздражитель. Энергия влечения разряжается в извращенной, болезненной форме, застревая в теле и органах человека, которые начинают работать ненормально. Глядя в хтонические бездны души, ее самые глубинные тайники, а доктор Фрейд глядел очень глубоко, заставляя пережить больного подавленное влечение и тем самым придать духовной энергии другое течение, перевести ее в русло катарсиса, тем самым разрядить больного и следовательно, исцелить.

Наши затаённые, задавленные желания — болезни, как душевные, так и телесные.

Конечно, главное из главнейших целей и намерений исповеди — очищение от грехов. Восстановление утраченной целостности, исправление, преображение жизни. Греческое понимание исповеди более объемное, смысловое и выражено броским, кратким словом (метанойя) — перемена мышления, исправление жизни.

Пролог повествует. Один инок смотрел, как люди исповедуются, и ему было открыто следующее. Он не очами плоти, но очами духа узрел: подошел человек, стал на колени перед духовником и начал каяться. И когда он говорил, из уст его выпадали большие и маленькие змеи и исчезали. Но далее диавол начал, видимо, внушать кающемуся: что ты делаешь, зачем говоришь постыдные грехи, замолчи, ведь кому говоришь — человеку!? И, открывая последний грех, человек-исповедник замолчал, и монах увидел, как змея, которая наполовину выползла у него из уст, вошла обратно. Это из популярной в годы советского безвременья, от руки переписываемой в тетрадки, книжицы: «Яко с нами Бог!», или по-иному еще ее называли — «Как в селе Покровском хоронили атеизм». Естественно, это сказание взято из более древних источников, в разных вариантах оно встречается в Египетском, Афонском и Киево-Печерском Патериках. Словом, во всем христианском мире. Душа человеческая — всегда важнейшая тема и проблема.

Так что у нас в Церкви есть еще много Таинств и обрядов, которые будут брать в работу мысли современные мирские целители душ и использовать с успехом в своей клинической практике. И у меня всегда сверлит вопрос: а не лучше ли современному человеку обращаться к богатой сокровищнице исторической Церкви, без каких-либо посредников — напрямую!?

Вот, мне кажется, над чем весьма и весьма стоит задуматься.