Окно в горний мир
Беседа с протоиереем Леонидом Калининым о церковном искусстве
Откуда берет свое начало церковное искусство, и почему оно выделилось в отдельную область культуры? Какое влияние церковное искусство оказало на традиции культуры русской? Что значил храм для наших предков? Должно ли церковное искусство хранить традиции, или оно может трансформироваться под влиянием новых стилей, да и просто вкусов людей? Нужно ли делать искусство простым и понятным? Об читайте беседу с протоиереем Леонидом Калининым — настоятелем московской церкви священномученика Климента, папы Римского, на Пятницкой, членом Союза художников России.
— Почему церковное искусство выделилось в отдельную область культуры, и каковы его рамки? И откуда церковное искусство берет свое начало?
— Я не совсем согласен с постановкой вопроса, потому что это не церковное искусство выделилось из светского, а, наоборот, культура светская выделилась из церковного искусства. Потому что источником искусства является как раз религиозная составляющая. Еще с древнейших времен, с Ветхого Завета, когда на Скинии были выполнены по указанию Господню изображения херувимов, а потом сделаны соответствующие облачения архиереев, иереев и левитов, постепенно развивалась изобразительная традиция. Но, как мы знаем, Ветхий Завет строжайшим образом запрещал всякие подобия, попытки создания идолов, и поэтому был запрет на образ.
Фигуративное искусство, связанное с образом, возникло после Боговоплощения. Оно является как раз свидетельством Боговоплощения, это, как сказано в кондаке праздника Спаса Нерукотворенного Образа, «образ… неложного Твоего воплощения» — то есть истинного изображения Господа Бога. Мы ведь изображаем Христа в первую очередь по Его Человечеству. Вот тогда стало возможно изображение человека, и религиозный запрет на это автоматически снялся.
Рассматривая развитие искусства первых веков христианства, мы видим, что это происходило повсеместно. А ведь не было каких-то средств коммуникации, не было телевидения… не было других изобразительных средств, но появилась икона. И икона стала средством проповеди, наглядным и повсеместным. По всем странам, по всей тогдашней Ойкумене стали распространяться списки с иконы Нерукотворенного Образа, Богородицы и святых. Мы помним, что евангелист Лука занимался иконописью, был один из первых иконописцев. Технически эти изображения были выполнены по-разному. Это была и мозаика, и фреска, и роспись по стене, и икона… Кстати, в том числе и скульптура.
Христианское искусство является тем корнем, от которого и пошло изобразительное искусство в целом. Потому что если бы иконоборцы в свое время победили, то, я думаю, сейчас, кроме абстрактного искусства, мы бы ничего не видели.
Развитие искусства как чисто церковного в России продолжалось до XVIII века. А затем начался период, когда в эту область стали проникать традиции европейской культуры и постепенно в течение XIX века переплавляться в искусство церковное. Это очень интересный процесс.
Вообще Россия играет огромную роль в истории мирового изобразительного искусства, и это признают искусствоведы всех стран. Я думаю, что нет страны, где не знали бы «Троицу» Рублева или другие древние иконы. И, безусловно, это не просто искусство, не просто самовыражение, и уж никак это нельзя назвать каким-то самовыражением. Это, прежде всего, окно в горний мир. Это богословское, церковное и литургическое творчество.
— Так что первично, прежде всего, церковное искусство?
— Да, безусловно. А потом уже, в связи с процессом секуляризации и постепенного отхода очень многих людей от Церкви, от веры, появилось искусство светское. Технические средства к этому у людей ведь были, они могли рисовать, могли писать, могли ваять. Процесс превращения искусства церковного в светское мы видим в эпоху Возрождения: тогда еще использовались религиозные сюжеты Ветхого и Нового Завета, но по сути это было возвращение к язычеству, к Древней Греции, к Риму. Постепенный отход от христианских идеалов выразился в этих, может быть, прекрасных по форме произведениях, но по духу чуждых уже христианству. А дальше был Питер Пауль Рубенс, голландцы, Босх… Говорить о том, что это религиозное искусство, очень сложно. Потому что оно может быть на тему религии, но это уже не искусство Церкви.
Во многом то же самое происходило, начиная с XVIII века, в России, когда было прорублено окно в Европу и через него хлынула волна традиций, достаточно чуждых христианству. Вот сейчас мы с вами находимся в храме священномученика Климента, и здесь тоже очень сложно сочетаются многие традиции Запада и Востока, духовного и светского.
— Какое влияние церковное искусство оказало на культурные традиции России?
— Я бы сказал, самое глобальное влияние. Безусловно, Церковь была крупнейшим заказчиком произведений искусства. Церковные изображения требовались постоянно. По всем губерниям работали разные артели. В XIX веке насчитывалось порядка тысячи только известных артелей иконописцев, живописцев, благоукрасителей храмов.
Следует сказать, что и сейчас достаточно большое влияние Церкви на современное искусство. Мы знаем, что многие авторы светского направления обращаются к евангельским сюжетам, к сюжетам ветхозаветным, и не всегда эти обращения бывают с отрицательным знаком. Это попытка осмысления этих событий, этих сюжетов. Художник пропускает их через призму своего сознания. Другое дело, что есть и отрицательные примеры, когда как раз достаточно далекие от Церкви люди пытаются вмешиваться в эту литургическую стихию Церкви и, не понимая ее, пытаются говорить на языке иконы, показывая совершенно чуждые вещи. Я могу привести пример — но взятый не у нас, чтобы никого не обидеть. Мы можем видеть, как постепенно разрушался образ в иконе в XVII—XVIII веке. Вот в столице Кипра Никосии существует художественный музей, где хранятся древнейшие иконы, которые являются, безусловно, шедеврами мирового уровня. Но написанные позже изображения деградируют. Они становятся дробными, они теряют образ, они теряют свою силу. А потом им на смену приходит живопись с совершенно другими подходами, другими целями. Если цель иконы — это приведение человека к Царствию Небесному, это молитва, то светское искусство ставит цели более широкие. И, скажу еще раз, не всегда отрицательные. Но следует очень четко различать, что такое религиозное искусство и что такое церковное искусство. Между этими понятиями очень большая разница.
— Отец Леонид, в храме очень многое символично: иконы, росписи, облачения священнослужителей, церковная утварь… И часто Церковь упрекают в том, что тут всё очень сложно и не всегда понятно. Люди хотят упрощения, чтобы храмовое убранство было ближе к современному человеку. Что на это можно ответить?
— Упрощения я понимаю. А то, что пришло к нам в XVIII веке, действительно, было настолько неорганично для Руси и малопонятно, что в общем-то выпало из церковного поля. Вспомните памятники древнерусского искусства, например церковь Покрова-на-Нерли, Спасский собор Андроникова монастыря или Троицкий собор Троице-Сергиевой Лавры. Вот, пожалуйста, простота, ясность, чистота форм, некий архетип, я бы так сказал. Именно Древняя Русь до недавних пор, слава Богу, несла еще нам эти архетипы. Здесь нет лишних украшений, но есть то, что понятно и ясно раскрывает смысл нашего вероучения. Это и есть литургическое творчество.
Когда мы чрезмерно наполняем храмы дополнительными дидактическими материалами в росписях, в украшениях, мы тем самым всё несколько усложняем. Для человека просто и ясно воспринимать становится уже невозможно, и некоторые люди, наталкиваясь на эти излишества, зайдя в храм, в следующий раз уже не приходят. И не приходят в Церковь. Потому что не понимают.
Говорить о какой-то простоте с точки зрения современного человека и какой-то модерн вносить в Церковь — это, я считаю, совершенно неправильно, потому что это меняет сам дух Церкви. Дух творит себе формы, формы передают сам дух. И поэтому те формы древнего искусства, простые, ясные, чистые, которые существуют, с которых можно делать копии, списки, — они будут нести в себе тот заряд, который когда-то святым людям давался свыше. Ведь наша задача — не упростить и сделать понятным, а правильно донести смысл — это первое. И второе: донести правильный смысл.
— С другой стороны, такое упрощение может привести к тому, что в храме окажутся просто белые стены…
— Поэтому мы не отрицаем всего многообразия нашего наследия. Ведь всё, что мы видим, является наследием веков. Мы не можем перечеркнуть и выкинуть какую-то эпоху. Некоторые, например, считают, что XVIII век вообще надо запретить, потому что это католичество, это Запад, а у нас есть свои формы.
— А что дал нам XVIII век?
— Когда вникаешь в искусство XVIII века, понимаешь, что хотя некоторые вещи и изменились по форме, но они хранили в себе печать веры тех людей, которые творили эти вещи. В храме святого Климента, в котором мы находимся, мы видим этот пример, и я вам скажу, что такое качество и такой духовный полет, скажем, в резьбе, в украшении мы мало где можем увидеть даже в других странах. Это уже русским мастером сделано, русским сознанием православного человека. Храм совершенно уникален, потому что он имеет иконостас, выполненный в западноевропейских традициях, но ведь в Западной Европе вы нигде не увидите иконостасов! Их просто нет, они не существуют. Там Престол, как вы помните, алтарь абсолютно открытый, и, может быть, сзади какие-то стасидии, какая-то резьба. Но таких иконостасов, как в этом храме, вы не увидите. Поэтому храм святого Климента совершенно уникальный памятник — памятник России XVII века, памятник имперского величия нашей страны. Безусловно, мы относимся к нему с любовью, потому что говорить, будто люди того времени были менее верующими, чем мы, было бы, наверное, большой дерзостью.
— Отец Леонид, давайте поговорим о храмовом строительстве. Многие наши русские храмы в значительной степени отличаются от других храмов христианского мира. Особенно если в качестве примера мы возьмем такие города, как Новгород, Псков, Владимир, Суздаль, Юрьев-Польский… Почему такая особенная форма — луковички?
— Луковицы — это позднее внедрение. Никогда не было луковиц в Древней Руси. Формы были более сдержанные: шлемовидные купола, которые были, скорее, похожи на воинский шлем, чем на луковицу… Да, как в Успенском соборе. Успенский собор — это эталон, он позолочен огневым золочением. Это единственный такой храм в Москве. Луковичная форма — это позднее изобретение. Когда уже больше хотелось вычурности.
Если вы помните храмы Ярославской, Костромской области, где луковичка на тоненькой ножке, а сама разрастается всё больше и больше… Как-то это всё немножко неорганично. В древности всё это было не нужно и этого не делали. Опять же, к вопросу о простоте и ясности форм.
Другое дело, если мы сейчас начнем устраивать революцию, сносить все главы, всюду их менять на шлемовидные формы, то, думаю, это не везде будет уместно. Хотя кое-где, возможно, и уместно. Например, в храмах наиболее древних, где шлемовидная форма более органична, чем в храмах того же XVIII века, где вполне органична луковичная форма. Поэтому всё нужно делать с умом и рассуждением, нужно хранить наследие своих предков. Если мы сегодня не понимаем какие-то вещи, если мы сегодня смотрим скептически на какие-то элементы прошлых веков и нам они кажутся чуждыми и непонятными, то, может быть, впоследствии наше сознание дорастет до понимания этого. По крайней мере, мы можем расшифровать чувства, мысли и веру наших предков, а это само по себе ценно. Поэтому крушить, ломать самочинно ничего нельзя. Нужно очень быть бережным.
Мы должны хранить всё это и бережно передавать следующим поколениям. Мы должны воспитывать школу реставраторов, школу искусствоведов, историков, которые бы знали, понимали и могли бы внедрять эти знания в массы людей — знания о тех архетипах в древнейшем развитии нашей культуры, которые были бы полезны и показали бы молодежи развитие нашей страны, нашу духовность. Показали бы, как наша духовность развивалась, менялась и всё-таки сохраняла свое Православие и доносила до людей слово Божие. Это очень важные вещи.
— Отец Леонид, а что значил храм для наших предков?
— Храм значил всё! Это был центр жизни. Отсюда человек входил в мир через крещение, здесь он каждый воскресный день, во все праздники пребывал, молился и самое главное — причащался. Это самое главное место, где можно соединиться с Богом… кроме разве что смертного одра, когда причащают уже перед смертью. Вот вспомните, скажем, Кижи — Кижский погост. Погосты насаждал, кстати, Петр I. Чтобы развить страну, он использовал систему погостов: ставился храм, около него было кладбище, так и называли — погост. И в деревнях не бывало храмов. В селе был храм, а в деревне не могло быть храма, там была часовня. Почему часовня? Потому что читали часы. То есть круг богослужения совершали миряне, имея соответствующее благословение. Они собирались и совершали какие-то последования церковные так, как это возможно мирянским чином. Но если кто-то из них умирал или кто-то хотел венчаться, то, естественно, они ехали туда, на погост, в храм, и там совершались те таинства, которые были необходимы. И, если это было отпевание, то останки хоронились там же, за алтарем этого храма. Так что когда живые люди приходили в церковь, они встречались и со своими предками, которые были здесь похоронены. Вот и получалось, что вся жизнь человека была связана с храмом или с той часовней, в которой так или иначе могли совершаться богослужебные чины.
Петра I обвиняют в том, что он вел антирусскую политику. Зная историю Русского Севера как раз при Петре I, я бы так не говорил. Потому что он ставил своей задачей развитие этих традиционно русских регионов и очень мудро, по государственному мыслил, внедряя эту систему погостов, постепенно расширяя духовное влияние Православия на все народы и народности, которые жили на Севере, постепенно приводя их ко Христу.
Я скажу, что вообще храм был как центр притяжения, где все сходились, все общались, где совершали Литургию — общественное моление. Безусловно, это главное место для человека.
Почему у нас сейчас духовные проблемы в обществе? Потому что молодежь наша ищет для своих встреч другие места — какие-то клубы, рестораны… Куда-то уезжают, чтобы встретиться, даже ходят на лекции разных проповедников, но вне храма, вне таинства, вне Бога, вне Христа. Поэтому очень сложно им потом прийти в церковь и осознать, что именно здесь и больше нигде они могут найти не просто общение человеческое, но общение между человеком и Господом. Это общение возможно только в храме.
— Отец Леонид, вы заговорили о молодежи. Но есть и такие группы, которые едут на Русский Север, чтобы восстанавливать те самые деревянные храмы…
— Я очень хорошо знаком с этим делом, сам, когда учился в Суриковском институте, тоже ездил туда на практику. И там мне удалось увидеть уникальные вещи. Вы знаете, быт древнерусского человека и даже недавний быт, XIX века, был очень сакрализирован. То есть он был освящен в доме. Дом тоже был как малая церковь. Иконные углы, резьба наличников, конек на крыше, определенные орнаменты крыльца ограждали дом, защищали дом. Вот вы вспомнили потрясающий пример Юрьева-Польского и Георгиевский собор, который там находится, — он весь покрыт сверху донизу резьбой. Или Дмитриевский собор во Владимире. Это же всё памятники, которые свидетельствуют, что русский человек сакрализировал не только внутреннее пространство храма, но также и внешнее. Внешнее пространство — это как бы развернутость всему миру, это просвещение мира. Эти сакральные сюжеты обращены не только внутрь, но и вовне. Это удивительно. Вот она, Русь Святая! Я не знаю, кто первый это сказал, но это очень точно. Русь действительно была святой. По крайней мере, ее направленность, настрой, строгость.
К сожалению, всё это подверглось ревизии при патриархе Никоне. Я могу ответственно сказать, что мы недооцениваем катастрофических последствий этой реформы. Историки в царское время не могли открыто говорить о том, какие масштабы бедствия были. Фактически после Никона изменилось всё: храмы, архитектура, церковное пение… Знаменный распев был полностью уничтожен, появились партесы, появилась живопись вместо икон. Очень многие вещи в культуре были просто растерты, сметены, максимально уничтожены. Это было уже какое-то новое видение, новый взгляд. И поэтому великая заслуга нашего Отечества в том, что этот период удалось переварить, преодолеть, и уже в XIX веке, в эпоху затишья, постепенно даже живопись становится более строгой и приближенной к иконе. Россия смогла сделать то, что не смог сделать Запад: переварить, даже переплавить этот западный опыт и вернуть его в русло Православия.
Кстати, вспомните архитектуру конца XIX века, например Щусева, Марфо-Мариинскую обитель. И не только. Вы посмотрите, какой огромный интерес тогда был к Древней Руси. Это был удивительный момент осмысления древнерусского наследия. Поразительно, что наши соотечественники вернулись к тому, что потерял Запад. Запад уже ушел дальше, Запад пришел к разрушению образа. На выставках современного искусства Запада искусствоведы, конечно, будут рассказывать вам о великих произведениях какого-нибудь Уорхола, за которые платят десятки миллионов долларов, но с точки зрения духовной это не просто пустота — это какое-то отрицательно искусство. А мы смогли вернуться к истокам. Это был общий тренд — осознать и прочувствовать Древнюю Русь.
Назову замечательного иконописца Владимира Комаровского, мученика: он прошел лагеря, а потом был расстрелян. Это был величайший исследователь Древней Руси. Назову замечательного реставратора Анисимова, который в 1911 году впервые раскрыл грамотно Владимирскую икону Божией Матери — ведь ее не было видно. Вы понимаете, в послениконовский период икон, как таковых, ведь не было! Древние иконы все были черные. Писали живопись совершенно оторванно от традиций иконописи. И вдруг в 1911 году открывается величайшая икона Древней Руси.
Потом появляются другие иконы, потом появляется «Троица» Рублева, потом появляется «Звенигородский» Спас Рублева. И это всё появляется тогда, когда проповедники в церквях уже вынуждены были замолчать: им заткнули рот советские власти. А процесс реставрации продолжался. Поразительно, что люди могли пойти в музей и увидеть там образы, которые они не могли увидеть в церкви. И сейчас, слава Богу, во многом осуществляется удивительный процесс осмысления древнерусского наследия, его возврат.
И поэтому сейчас возврат икон из музеев в благоустроенные храмы и создание древлехранилищ — это тоже продолжение этого процесса осмысления нашего величайшего культурного наследия. Ну, и расширение музейного пространства Российской Федерации уже в Церковь. Чтобы можно было в органичном интерьере увидеть эти древние памятники.
— Отец Леонид, хотелось бы, чтобы в завершение нашей беседы вы сказали, в чем ценность церковного искусства и чему оно может научить.
— Вы задаете такой вопрос!.. Если вы хотите стать христианином, то без церковного искусства у вас ничего не получится. Поэтому нужно обращаться к тем древним и современным иконам, которые нас приводят к Богу.
Мы обращаемся в молитве к Первообразу, взирая на икону. Поэтому, если мы желаем обращаться к Первообразу, к Самому Господу, то без искусства нам никак не обойтись. Ну, а музыка, церковное пение — это колоссальный пласт культуры! В нем тоже разные процессы происходили. И, тем не менее, богослужение такой красоты, как в Русской Церкви, вы не найдете ни в одной Церкви мира.
— Спасибо большое, что согласились ответить на вопросы.
— Во славу Божию.
Опубликовано: 09/02/2016