Последняя нежность

— Тик-так, тик-так, — тонкая секундная стрелка строго выполняет указания часового механизма. Изредка она выбивается из-под контроля, и тогда получается «тик-таак, тик-таак». Опомнившись, возвращается она к прежнему ритму и продолжает маршировать по циферблату: ать-два, ать-два, тик-так, тик-так.

Старость отняла почти все Его зрение, способность передвигаться и уже подобралась к слуху. Все, что остается человеку в такой ситуации, это предаваться воспоминаниям, ворошить прошлое, согревать зябнущую душу полузабытыми радостями и грустить, грустить, грустить...

Если бы не Она, такая жизнь, скорее всего, утратила бы для Него всякий смысл. Но Она есть, и это заставляет незрячие глаза хоть как-нибудь видеть, онемевшие ноги носить высохшее тело, а глохнущие уши слышать.

— Зачем с утра устраивать такие иорданы? — высказывает Он свое недовольство кажущимися Ему нескончаемыми водными процедурами, — Ей же надо позавтракать!

Тик-так, тик-так...

— Я всю жизнь любил, люблю и п о т о м буду любить одну только мою Ниночку, — сказал Он недавно.
Может быть, хорошо, что Он не видит ее такой? С остановившимся взглядом, с лицом, будто покрытым восковой пленкой. Все, что Он в состоянии разглядеть — размытый силуэт. Он знает, что сейчас Она очень нуждается в Его поддержке. Переставляя непослушные ноги, Он делает в Ее направлении пять героических шагов. Осторожно садится рядом. На столе — чашка с куриным бульоном.

— Надо поесть. Слышишь?

— Слышу...

— Ну, хотя бы немного, две ложки... одну...

— Да...

Он обнимает Ее и Она медленно склоняет голову на Его плечо. На это уходят последние Ее силы. Они сидят так долго-долго и молча признаются друг другу в Вечной Любви.

Тик-так, тик-так...

К вечеру жизнь в доме и вовсе замирает. В сумерках за окном свой таинственный узор ткут новогодние снежинки. В полудреме видится Ему залитый солнцем просторный зал, за роялем сидит хрупкая зеленоглазая девушка, почти девочка, и красивые тонкие пальчики Ее невесомыми мотыльками порхают по клавиатуре. Уносятся в распахнутое окно переливчатые пассажи навстречу майскому, наконец-то мирному, небу. И птицы изо всех сил помогают Шопену. Солнечные лучи заставляют медью светиться Ее каштановые кудри, они встречаются глазами, и ощущение беспредельного восторга накрывает Его с головой...

Тик-так, тик-так...

— Сколько времени?

— Почти восемь.

— Сколько, не слышу?

— Во — семь.

— Поздно... Пойду ложиться.

Пять героических шагов. Он берет Ее ледяную ладонь в свою и подносит к губам. Еще одно молчаливое признание в Вечной Любви.

— Ну, пока. Спокойной ночи!

— Пока...

От пола до потолка — книжные полки. Редкие экземпляры, не очень редкие, совсем не редкие, но бесконечно любимые, — вот все материальное богатство, нажитое ими за без малого шестьдесят лет семейного счастья. Они знали, что истинное богатство — это Любовь и щедрость души.

Он по-мужски возьмет на себя самое страшное: уйти вторым. Через неделю, в ночь с Рождества на Собор Пресвятой Богородицы, Она завершит свой земной путь, и от горя Он окончательно ослепнет. Съедаемый тоской, проживет Он еще совсем немного, и в Пасхальные дни отправится раб Божий Николай вслед за своей Ниночкой в Небесные Палестины.

А пока — драгоценные семь дней — Он каждый вечер будет заставлять себя делать героические шаги, целовать перед сном Ее руку, и без остатка отдавать Ей то, что никогда не сможет отнять у Него старость — последнюю нежность.

Тик-так, тик-так.

Тик-так.