Ксеньюшка, голубка Христова

Стрелою летела её любовь, а выпущенную стрелу разве остановишь? Вот и неслась Ксения Петрова по улице имени её дорогого супруга полковника Петрова^[1], спешила домой, не желая верить в случившееся. Люди всякое болтают и часто не по делу. Не может её любимый, благочестивый Андрей Фёдорович, известный дворцовый певчий^[2], умереть, да ещё так дурно — за попойкой^[3]. Она, голубка его ненаглядная, жизнь и любовь его: куда ж ей теперь лететь, в какие пропасти? Куда деваться, если его больше нет? На чьё плечо голову класть, в ком отраду искать?

Прибежала во двор, мимо кур и гусей, мимо каких-то людей, пролетела прямо в дом, и тут притихла, обмякла. Увидела мужа бездыханным, упала перед ним на колени и зарыдала, захлёбываясь от горя. Словно воздух кончился, нечем стало дышать, незачем стало биться горячему её сердцу.

— Боже милостивый! — взмолилась она. — Возьми лучше меня!

В голове звенело невыносимое — умер, сердце противилось и спорило — жив! Душевное смятение было слишком велико. Проплакав не один час у ног покойного супруга, обессиленная Ксения уснула. И снился ей Андрей Фёдорович, живой и весёлый, всё хотел ей что-то сказать да не мог. Только глаза его с добрым прищуром глядели на жёнку, будто чего-то ждали, просили.

Хоронили полковника Петрова на Смоленском кладбище Санкт-Петербурга. Пришедшие с ним проститься недоумевали: почему вдова его в мешковатой мужниной одежде, какую ни одна женщина в здравом уме не наденет? А она, словно отвечая им, говорила:

— Это вовсе не Андрей Фёдорович умер, это Ксеньюшка умерла.

Близстоящие тревожно переглядывались, женщины украдкой всхлипывали, жалея несчастную. Вскоре явился миру новый Андрей Фёдорович, живущий в образе безутешной Ксении Григорьевны.

Зато горе Ксеньюшкино, поначалу придавившее её невыносимой тоской, как крышкой гроба, стало не таким безысходным. Двадцатишестилетняя вдова, потрясённая скорой кончиной мужа, более всего теперь желала умилостивить Господа, чтобы отошедший без христианского покаяния супруг посмертно не страдал. Остаток своих дней она решила посвятить делу искупления его души.

Всё, что было у неё из имущества, раздала бедным. Деньги в храм отнесла, в жертву Богу. Двухэтажный деревянный дом — последнее, что осталось от счастливого супружества, решила подарить благочестивой унтер-офицерской вдове Прасковье Антоновой, которая снимала в нём несколько комнат. Та забеспокоилась: вдруг Ксения умом помрачилась и не осознаёт, что делает.

— Как же ты будешь жить теперь, голубушка: без мужа, без денег, без крова? — спрашивала она у Ксении?

И услышала в ответ:

— Голубкой и проживу. Господь питает своих птиц, разве я хуже? Пусть во всём теперь вершится Его воля. Только ты бедных бесплатно жить пускай — ладно? И по силам корми нищих.

Прасковья выросла в бедности, мужа потеряла в молодости и затем тридцать лет прослужила в бедном доме, помогая ставить на ноги чужих детей-сирот. Для неё просьба Ксении не казалась трудной, они понимали друг друга. И Прасковья сказала:

— Воистину, кто не принадлежит миру, принадлежит Богу.

Как вдова полковника, Ксения имела право на пенсию, но и от этих денег она решительно отказалась. Родственники, конечно, возмущались, негодовали, блаженная раздавала собственность, которая могла бы оставаться в их руках, потому Ксению показали докторам, желая объявить её безумной. Но обследование ни к чему не привело: Ксению признали вполне вменяемой и способной самостоятельно распоряжаться своим имуществом. Родня обозлилась, перед вдовой захлопнулись многие двери не только сердец, но и двери домов ранее близких людей.

Вот и свершилось. Стоит она одна, голубка Христова, посреди улицы в зелёно-красном мундире мужа. Куда идти? Весь мир — сплошной сквозняк: и душа, и тело продуваются ветрами насквозь.

— Господи, помоги!

Петербургские женщины без сопровождающего на улицу не выходят — опасно: в городе избыток мужчин, пригнанных на работы и оторванных от своих семей. А что же Ксеньюшка? Она — не женщина, она — птичка Божья, а Бог своих бережёт.

Поначалу бродила она тенью по знакомым улицам, словно первый раз в жизни их увидела. Ранее знакомые витрины теперь казались неприступно холодными, жестокими. Они не манили к себе, как раньше, а словно били по щекам, хлестали голодом, холодом и равнодушием.

Вот кто-то вложил в её озябшие пальцы чёрствый бублик.

— Спаси Бог!

Не успела Ксения поднести бублик ко рту, как его выхватила чья-то проворная рука. Не зевай, мол: было ваше, стало наше. А ей как будто всё равно.

— Слава Богу за всё!

Не раз блаженная приходила к ветхому храму^[4] апостола Матфея, где они с покойным супругом венчались, исповедовались, приобщались Христовых Тайн. Ноги сами неслись по знакомой дорожке к деревянной церквушке, и душа стрелой устремлялась в Божий дом. Однако блаженную гнали с паперти, в согласии с действующим указом о недопущении нищих в публичные места. Несогретая человеческим теплом, нищенка грелась огнём любви Господней.

Незнакомкой, не помня себя, она брела через холодный город, мимо домов бывших друзей и родственников. Желала только одного: беспрепятственного общения с Богом, который один мог её понять.

Сердобольные горожане жалели убогую, подавали ей милостыньку. Но куда чаще в её адрес летели бранные слова и скабрёзные анекдоты, ведь перед «дурой» никто не стыдился, не прикидывался благонравным. Наоборот, люди являли всё низменное, что было в них, словно выпускали на выгул своих внутренних диких зверей. Благонравие многих зачастую и держится только на том, что где-то в сторонке, вне привычного круга, «приличные люди» спускают своих самостных псов на безответных, и псы, насытившись, какое-то время мирно спят. Беззащитная нищенка была бы для таких подходящей жертвой, если бы не Бог.

Вот и спешила Ксеньюшка к своему Единственному — за утешением и укреплением.

— Боже милостивый, по грехам всё терплю, а терпения нет. Прости мне обидчивость мою, ибо выдержать это я не в силах. Сокруши твердыню гордыни моей, пошли, Господи, благодать смирения, и да свершится на мне воля Твоя святая!

Бывало, идёт Ксеньюшка мимо торговых рядов, и кто-то запустит в неё яблоком: не с добром, а чтоб как-то досадить «дурочке». А она без смущения поднимет ударившее, чуть отлетевшее яблоко, поклонится обидчику, как дарителю, благословит его, яблочко съест, да так и уйдёт. С обидчиком же после того невесть что творится: совестно ему делается, как будто даже вопреки его воле. Порой совесть просыпалась у отъявленных негодяев, так что они начинали ждать странную оборванку, чтобы угостить её и попросить прощения за ранее доставляемые огорчения.

Лавочники со временем стали примечать, что если Ксеньюшка возьмёт у них пирожок, орешек или другую какую безделицу, то день будет особо удачным, прибыльным. И многие стали зазывать к себе блаженную и угощать, только она не ко всем шла. На рынке даже новая традиция появилась — торговцы усердствовали в милосердии к нищим, потому что у таких Ксения принимала милостыньку, и дела у них шли хорошо.

И лоточники, разносчики пряников, заметив Ксению, звали её к себе один громче другого, чтобы она взяла у них хоть что-нибудь. К счастливчику мигом выстраивалась очередь, и он быстро распродавал, что было на лотке.

Бывало жертвует кто блаженной деньги или что съестное, и, казалось бы, искренне, от сердца, а она не берёт, отворачивается: видит, что человек возгордится своим добрым делом и не хочет участвовать в его падении. А другому скажет:

— Ты недоброе делаешь втайне, а доброе напоказ.

И уйдёт прочь. За то некоторые гневались на неё, однако в народе любовь к убогой только крепла.

Мужнин мундир быстро истлел, и Ксения долго бродила в зелёно-красных лохмотьях, не соглашаясь надеть что-либо другое из приносимого жертвователями. Пока ей не предложили плотную зелёную кофту, которую блаженная охотно приняла. Ксеньюшка желала носить только одежду цветов полковничьего мундира: зелёного, с красными отворотами и обшлагами. В такой и зимой, как летом — не холодно, потому что сердце согревается памятью о муже и любовью к нему.

Заходила порой блаженная к знавшим её и звавшим к себе отобедать или переночевать. Как-то раз пришла она в гости к бездетной Прасковье, той что дом подарила, а та чулки штопает.

— Эх ты, сидишь и не знаешь, что Бог сына тебе послал, — сказала Ксения. — Скорее беги на Смоленское кладбище!

Хоть и странны были слова убогой, но Прасковья послушалась. Оказалось, что на одной из улиц близ кладбища возничий сбил беременную женщину, которая разродилась мальчиком и тут же скончалась. Народ шумел, толпился, но что делать с младенцем никто не знал. Прасковья взяла его к себе — на время. Правда, как и предсказывала Ксения, родственников погибшей разыскать не смогли, и мальчик остался у Прасковьи навсегда.

Молва приписывала блаженной многие чудеса. Рассказывали, даже будто она воскресила утонувшего в Неве мальчика, пожалев рыдающую над ним мать. Стали приводить к ней болящих детей: если Ксеньюшка приласкает, дитя вскоре выздоровеет.

Частенько Ксения навещала семейство Голубевых: мать-вдовицу да семнадцатилетнюю девицу. Барышня была нрава кроткого, с добрым сердцем. Вот как-то приходит Ксения к ним и говорит:

— Беги скорее, красавица, на Охту, там твой муж жену хоронит.

Мать с дочерью переглянулись.

— Нет у меня не то что мужа, а даже жениха, — отвечала девушка.

— Иди, говорю, — настаивала блаженная, — счастливой будешь.

Голубевы повиновались, потому что считали Ксению не простой нищенкой, а Божьей угодницей. По пути на Охту они встретили похоронную процессию и, смешавшись с толпой, пошли на кладбище. Хоронили молодую жену доктора, умершую в родах. После погребения люди стали расходиться по домам, а молодому безутешному супругу хотелось побыть на могиле одному. Вместе со всеми пошли и Голубевы, но заметили, что вдовцу сделалось дурно. Они успели подбежать к нему, поддержали. Так и познакомились, а через год юная Голубева действительно вышла за него замуж и была в этом браке счастлива.

Не только с добрыми вестями приходила блаженная. Как-то обедала она у купчихи Крапивиной, а перед уходом сказала:

— Зелена крапива, а скоро-скоро завянет.

Ни радушная хозяйка, ни её гости поначалу не поняли этих слов; вспомнили, когда цветущая здоровьем Крапивина заболела и скоропостижно скончалась.

И снова Ксеньюшка шла по грязным, немощёным улицам Петербурга, спешила за город, в редкий лесок, на любимую свою полянку,^[5] чтобы там без помех молиться и плакать перед Лицом Божьим. В таком состоянии она сторонилась людей, словно дикая лань. Ослабевала душа её, и праведница нуждалась в сугубом укреплении.

Тут откуда ни возьмись появилась стайка беспризорных мальчишек, и в сторону убогой полетели не только злые слова, но и камни. Безответность блаженной лишь подзадоривала сорванцов. Кто-то комом земли попал Ксении в голову, камни больно ударяли в спину.

Разгневалась Ксения, закричала, подняла свою палку, кого-то даже огрела ею, ногами затопала и долго не могла успокоиться, плакала. Видевшие это взрослые разогнали озорников и предприняли меры, чтобы оградить блаженную от подобных посягательств. Мальчишки были наказаны.

Её жалели, а благочестивые горожане и вовсе боялись, чтобы Ксения не ушла от них. Она же благодарила, благодарила: и Христа с Богородицей, и людей, пришедших на выручку; поминала молитвенно своих родителей, Григория и Марию. Вероятно молилась и преподобной Ксении Миласской6, своей небесной покровительнице, которая подобно самой Ксении отказалась от радостей мирской жизни в пользу Бога. Благодарила она и апостола Матфея, церковь которого почитала своей. А уж тех, кого она молитвенно поминала, участвуя сердцем в их горестях, невозможно и сосчитать.

Елеем усердной молитвы смазывала Ксения все раны: и свои, и чужие. Внимательные прохожие могли бы услышать, как её сухие губы шептали:

— Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас.

И в снег, и в мороз, и в ливень, безропотно несла Ксения свой крест, преодолевая в себе плотское начало. И одержала победу. Чудеса её, как и молитвы, не кончались, потому что шли нога в ногу с претерпеваемыми ею скорбями.

Но ей казалось, что всего этого мало, она искала бо́льших трудов. Потому, когда на Смоленском кладбище начали возводить новый каменный собор, блаженная взялась помогать строителям, делая своё дело втайне, ночью. Правда, её выследили, и тайна раскрылась. Пользуясь заплечными носилками, блаженная носила для строителей кирпичи, поднимая их наверх, на леса, чем заметно облегчала и ускоряла работу каменщиков, ведь подъёмных кранов тогда не было.

Блаженная была крепка здоровьем: несмотря на бесприютность, на то, что зимой и летом она ходила в одной кофте да юбке, серьёзно она не болела.

Нищая, бездомная Ксения умудрялась поддерживать милостынькой множество бедных семей. Люди охотно жертвовали ей деньги, а она их раздавала. Правда, никогда не брала больше медной копейки.

— Царя на коне приму^[7], а большего мне не надо, — говаривала она.

И спешила отдать полученное, кому, на её взгляд, было нужнее. Таинственным образом даже малая Ксеньюшкина помощь приносила в бедные дома достаток и счастье. Нередко бедняк, которому она жертвовала свои копеечки, со временем богател и уже сам становился щедрым жертвователем и кормильцем нищих.

Раз, встретив на улице благочестивую женщину, Ксения стала совать ей в руку свою монетку:

— Возьми, возьми! Тут царь на коне. Потухнет!

Не зная зачем, женщина взяла монету. Едва она повернула на свою улицу, увидела, что горит её дом, а как только добежала до крыльца, пламя потухло. Тут она поняла, о чём говорила блаженная.

Нередко видели Ксению, работающей в огороде у бедных людей: она либо полола грядки, либо землю копала. А если устанет, тут же в огороде ляжет отдохнуть. Или, бывало, молиться начнёт. Даже под дождём не оставляла она своего дела, а когда приглашали её в укрытие, отвечала:

— Не боюсь ни дождя, ни ветра — ко всему привыкла, только непогода в людских душах огорчает. Если правда жалеете меня, не делайте друг другу никакого зла. Людская злоба причиняет много скорби.

В сочельник 1761 года блаженная Ксения целый день бегала по улицам Петербургской стороны и призывала:

— Пеките блины, пеките блины, скоро вся Россия будет печь блины!

Поняли, о чём оповещала блаженная, когда пришло известие о кончине императрицы Елизаветы Петровны, и вся Россия стала печь поминальные блины.

Весной 1764 года, за несколько недель до убийства Иоанна VI Антоновича^[8], наследника русского престола, блаженная Ксения начала оплакивать его. И плакала безутешно целыми днями. К ней подходили люди, спрашивали:

— Кто обидел тебя, Андрей Фёдорович?

Она в ужасе отвечала:

— Там кровь, кровь, кровь! Там реки крови, там каналы кровавые, всюду кровь, кровь…

И никто не мог её утешить: так сильно скорбела блаженная о трагической судьбе юного непризнанного императора.

Праздные зеваки надоедали праведнице своим вниманием. Многие приставали к ней, желая узнать будущее. Некоторые принимали её за гадалку и докучали нелепыми просьбами. Другие ждали чудес. Блаженная не обращала на таких никакого внимания, ибо пророчествовала только по внушению Бога.

Отзывалась Ксения лишь на имя «Андрей Фёдорович», и то не всегда. Не всякий удостаивался её внимания, не каждый мог поговорить с ней. Бездельников и пьяниц она не любила и сторонилась всякого праздного любопытства.

С годами круг её почитателей ширился, и сама блаженная, словно сердобольная мать, старалась поддержать как можно большее число людей. Она ощущала себя ответственной за благополучие жителей града Петрова и жертвенно им служила. Неудивительно, что когда святая почила, прожив после смерти супруга целых сорок пять лет в трудах во славу Божию и нищете, в последний путь её провожали многие горожане, и не только жители Петербургской стороны, но и Сенной, Коломны, других районов.

Стало известно, что о своей кончине блаженная узнала от самой Пресвятой Богородицы, которая, явившись ей накануне, сообщила также, что память о Ксеньюшке будет жить в народе до конца времён.

Святая прощалась со всеми, кого знала, говоря:

— Скоро я уеду в далёкое путешествие. Совсем скоро уеду…

Нашли её на Смоленском кладбище: она сидела, прислонясь к дереву, будто живая. Похоронили странницу Ксению на Смоленском кладбище.

Но и после смерти не прервалось служение блаженной старицы. Люди привычно шли к ней за помощью и утешением.

В народе слух прошёл, что земля с её могилки обладает чудодейственной силой, и могильный холмик по горсточке растащили. Насыпали новый холм — и его растащили. Тогда положили каменную плиту, сделав на ней такую надпись: «Во имя Отца и Сына и Святаго Духа. На сем месте положено тело рабы Божией Ксении Григорьевны, жены придворного певчего, в ранге полковника, Андрея Фёдоровича. Осталась после мужа 26-ти лет, странствовала 45 лет, а всего жития 71 год. Звалась именем Андрей Фёдорович. Кто меня знал, да помянет мою душу для спасения души своей. Аминь».

Могильную плиту раскололи и тоже растащили по кусочкам, пришлось положить вторую. Но беря себе осколки расколотого надгробия, люди оставляли деньги в кружке для пожертвований: она всегда была переполнена. На пожертвования вскоре и возвели маленькую часовенку, а в 1902 году воздвигли и большую, каменную.

Слава Ксеньюшки с годами не меркнет. К её молитвенной поддержке обращаются всё новые страдальцы, и по её святым молитвам Бог утешает их.

В лике святых блаженная Ксения Петербургская прославлена Поместным собором Русской Православной Церкви 6 июня 1988 года, в год празднования тысячелетия Крещения Руси. Дни памяти — 24 января/6 февраля
и 24 мая/6 июня.

Радонеж