Ерошкины дорожки. Сказ седьмой

— Здравствуйте, люди добрые! — дед низко поклонился подъезжавшим всадникам. — Дозвольте под ваш щит встать, дорога у нас дальняя, а в небе уж братец-месяц с сестрицами-звездами хоровод заводит, лихим людям раздолье наступает.

Всадники, подъехав к путникам, остановились. Передний сидел, подбоченясь в седле, разглядывая свысока деда с внуком. Его Ерошка плохо разглядел, зато увидал сапоги добрые в золоченых стременах да богатую сбрую на холеном коне. Мальчишка протянул руку, чтоб приласкать жеребца, но тут с высоты раздалось:

— А ну брысь! — Ерошка поднял глаза и увидел рассерженное лицо молодого барина. — Не трожь коня, смерд, а не то прикажу — вмиг плети отведаешь!

Мальчишка нахмурился и отступил к деду, а старик прикрыл его рукой и стоял так, поглаживая внука, ждал ответа.

— А вы кто такие? — начал барин допрашивать деда. — Чего-то раньше я вас здесь не видывал. Может, вы сами воришки, от суда бежите, а? Добрые-то люди в такую пору по домам сидят, а не по дорогам шастают. А ну, сказывай, чего ты на дороге делаешь? — Всадник наклонился в седле и ткнул деду плетью чуть ли не в лицо.

— Господь с тобою, батюшка, — старик, казалось, ничуть не смутился, — какие ж мы разбойники? Один старый, другой малый.

— А чтоб коня скрасть, сила и не нужна, — барин зло ухмыльнулся. — Вон как к мальчишке жеребец-то потянулся, будто слово какое заветное услыхал. Видать, научил ты его, старый, коней привораживать, да не научил еще хитрости. Уж я вас, конокрадов, за версту чую! А ну, — крикнул он своим слугам, — связать их — завтра в острог посадим, а уж там допытают, кто они такие.

Барин аж вспотел от ярости. Молодые слуги подбежали к старику с внуком, обмотали их веревками да и бросили на последнюю телегу, рядом с гусями в корзинах да поросятами в мешке.

— Ну, деда, попали мы с тобой в силок, — Ерошка пытался потереть ушибленный нос о плечо.

— А чего, — дед ерзал, устраиваясь поудобнее, — хотели спать — вот тебе солома, боялись разбойников — вот тебе охрана, да и соседство, — старик скосился на мешок с поросенком, — веселое.

— Веревки тянут, — пожаловался Ерошка, — да и есть хочется.

— А ты поершись, — дед показал внуку, как это — «ершиться», — полегче станет. А уж поесть теперь, видно, только завтра придется.

— Ага, завтра.., — Ерошка все ж таки немного боялся. — Завтра нас с тобой в острог!

— Вот-вот, — не унывал дед, — я и говорю, завтра. Я слыхал, в остроге такой кашей кормят — нигде такой больше не попробуешь.

Ерошка тяжко вздохнул, да делать нечего, поершился немного, как дед научил, и, пристроившись к нему под бочок, затих.

Вскоре телега остановилась, забегали туда-сюда люди, устраивались на ночлег. Тут к пленникам подошел один из барских слуг:

— Эх-эх, горе горемычное, — вздыхал он, развязывая узлы на руках пленников, — нечто на дороге к нашему барину подходят. Виданное ли дело. Наш-то барин, Митрофан Игнатьевич, он того не любит, ох как не любит, — качал головой слуга. Потом он помог путникам усесться поудобнее и, развязав узелок, дал им немного хлеба да поставил кувшин с водой: — Нате-ка вот, чтоб в животе не урчало.

— А чего ваш барин любит? — с трудом кусая черствый хлеб, спросил дед.

— А он любит, чтоб его уважали, — важно проговорил слуга. — К нему знаешь как с челобитной идут, аж за тридцать шагов на коленях, во как! — Мужик даже палец поднял к небу, от важности.

— И чего так просят? — не унимался дед.

— Да разное, — уже нехотя продолжал слуга и, оглянувшись по сторонам, шепотом продолжил, — хлеб посеять да пожать, да оброк ему отдать.

— Ишь, ты, — удивился старик, — уж тут уважение.

— Ну ладно, я пойду, — слуга заторопился — А вы, как повечеряете, так тут и ложитесь, на земле-то зябко. Только, — он немного смутился, — не убегите, а не то мне батогов не миновать.

— Спаси Бог, — поблагодарил дед, — не убежим. Дождемся утра, на все воля Божья, авось все и устроится.

Слуга ушел, а дед подмигнул Ерошке:

— Гляди-ка, Ерофей, мир не без добрых людей, — и потрепав его по голове, шепнул на ушко: — А что до острога, так бывало: меня и лошадь лягала, да только вот по мне не попала.

Ерошка тихонько прыснул смехом в кулачок.

— Ложись, Ерошка, утро вечера мудренее, — дед улегся на сене и почти сразу уснул, а мальчишка еще лежал, глядел на звезды.

Вскоре в стане поужинали, стали готовиться к ночи. И тут вдруг сразу со всех сторон с гиканьем и уханьем налетели какие-то люди. В шароварах и рваных кафтанах, бородатые, у каждого в руках или топор, или дубина.

— Ну, Ерошка, вот, кажись, и лихой народ. Ты полезай-ка под подводу, — дед, пробудившись ото сна, поторапливал внука, — да сиди там, помалкивай. Мышь долго живет, если тихо грызет.

Как разбойники налетели, так молодой Митрофан Игнатьевич вместе с верными слугами и ускакал на добрых лошадях, а с обозом только и остались: дед с Ерошкой да еще три работника, из тех, которые безлошадные. Быстро растащив боярское добро, переругавшись и передравшись из-за него, разбойники наконец-то заметили людей. Обступили их со всех сторон, стояли, насмехались:

— Вот так, горемыки, служили своим господам, послужите теперь нам!

— Да где уж им там служить! Дрожат, как зайцы в силках!

Ерошка лежал под подводой у колеса и, затаив дыхание, смотрел во все глаза. Из толпы вышел особенно свирепый на вид разбойник. Высокого роста, с огромной черной кудрявой бородой, черные глаза строго сверкали из-под хмурых бровей. В ухе блестела золотая серьга. На голове шапка, отороченная дорогим мехом, на серебряном поясе богатая сабля.

Толпа раздалась в стороны, давая ему дорогу:

— Проходи, атаман Ерофей, погляди на добычу!

Ерошка нахмурился: «Гляди-ка, тоже Ерофей».

— Чего гогочете, горлопаны, — главарь встал посередине разбойничьего круга, отставив вперед ногу. — Ну-ка дайте глянуть свому атаману на добычу.

— Гляди, Ерофей, — старый разбойник сидел на большом мешке, — добыча богатая, полон взяли — живем!

— Да разве ж это полон? — Ерофей, сморщив губы, осматривал пленников. — Ни барчуков, ни красных девок. Ни продать, ни выкуп взять. Так, маята одна.

Барские слуги стояли, повесив головы, смотрели под ноги. Одному только Ерошкиному деду интересно было: стоял — глаз не прятал, смотрел по сторонам.

— А ты бы, мил-человек, и не маялся бы, — дед обратился к атаману. — Отпусти с Богом людей-то. На что они тебе.

— Не тебе, старик, меня, грозного атамана Ерофея, учить, — разбойник поправил шапку на голове. — Как захочу — так и будет. Моя воля!

— Так нечто я спорю? — дед не унимался. — Вот и покажи свою добрую волю.

— Ты гляди, какой сердобольный, — атаман обернулся к товарищам, вокруг дружно засмеялись. — Ну так вот моя тебе воля: этих, — он указал на слуг, — отпустить. Да каждому дать аршин парчи барской, да по рублю. Пущай знают доброту атамана Ерофея. А ты, дед, — он обернулся к старику, — останешься со мной. Ишо поглядим, какой ты сердобольный.

Всех барских слуг быстро собрали да выпроводили в сгущающуюся темноту. Разбойники никуда уходить не стали, так были уверены в своей безнаказанности. Остались тут же. Развели большой костер, сели вокруг него. Атаман рядом с собой посадил деда.

— Ну что, братья-разбойнички, — атаман оглядел свое воинство, — нет более чужих? Всех выпроводили?

— Есть, Ерофей, есть, — из дальнего ряда шел разбойник и тащил кого-то за собой. Дед ахнул: «Да это ж Ерошка!».

— Вот, нашел у тебя в обозе мышь, — он поставил мальчишку на ноги, — под подводой прятался.

— Это что за зверь такой? — атаман громко рассмеялся. — Ну-ка, чудо-юдо, покажись честному люду!

— Так, — дед поспешил на помощь, — внук это мой — Ерошка. Без меня уходить не хотел, ждать остался.

— Ерошка? — атаман с интересом глянул на мальчишку. — Тезка, значит. Ну, будь по-твоему, старик, забирай мальца.

Ерошка, как только его отпустили, прижался к деду. Он сразу почувствовал себя лучше, вдвоем-то надежнее. Кто-то кинул им старый зипун укрыться, да откуда-то появился котелок с горячей кашей. Вскоре про них забыли. Разбойники веселились, пели песни, плясали. Один атаман сидел угрюмо, изредка только вступая в разговор. Ерошка хоть и был напуган, да только каша и зипун сделали свое дело, сон его все-таки понемногу одолевал. Он стал засыпать у деда на коленях.

Старик долго сидел молча, только поглядывал на атамана разбойников. Потом не утерпел:

— Смотрю, мил-человек, дума тебе какая-то жить не дает, — он обратился к Ерофею. — Никак, не по нраву тебе разбойничья жизнь?

Тот вздрогнул, ответил не сразу:

— Есть дума, да вот никак обдумать не могу. Однако, — атаман нахмурил брови, — хоть ты и старый человек, а все ж таки мои думы не твоего ума дело.

— Как знаешь, атаман, — согласился дед, — как знаешь.

Разбойники, успокоившись, затянули какую-то грустную протяжную песню.

Тут из темноты на свет выступила маленькая согбенная фигура.

— Здравствуй, грозный атаман Ерофей!

Вокруг замолчали. Атаман оглянулся на голос, всматриваясь в темноту. Потом, узнав говорившую, встал со своего места и поклонился до земли:

— Здравствуй, бабушка Марфа! Присаживайся к огню.

— Спаси Бог за доброту, — ответила Марфа, — только недосуг мне сидеть с тобой. Прослышала вот, что опять разбойное дело учинил, пришла поглядеть.

— Да какой там разбой? — ухмыльнулся атаман. — Так, помяли бока барчуку Митрофанушке, да целехонький утек он. И слуг его отпустили, все целые, сами ушли.

— Все ли ушли, Ерофей? — спросила Марфа.

— Да все, — махнул рукой атаман, — дед вот только с внуком остались. — Ерофей кивнул на старика головой. — Так то до утра, куда им теперь.

— Да ты не волнуйся за них, бабушка Марфа, — догадавшись, о ком хлопочет нищенка, рассмеялся атаман, — нам они ни к чему. Пусть идут своей дорогой.

— А я не только за них, я и за тебя беспокоюсь, — ответила старушка. — Когда баловать-то перестанешь? — вдруг спросила она его.

— Да скоро, бабушка, скоро, — отмахнулся Ерофей, — ты за меня не бойся, ничего мне не сделается.

— Ну, как знаешь, — нищенка пошла прочь от костра, — слово свое не забывай!

Старушка растворилась в темноте так же незаметно, как и появилась.

— Куда ж она теперь? — не утерпел дед.

— А никто не знает, — думая о чем-то своем, ответил атаман. — Странствует по свету. Приходит вот так вот нежданно-негаданно и уходит так же.

— Знает она вас откуда-то, — обернулся он к старику, — хлопочет. — Однако, спать пора, светает уж. — Атаман зевнул широко и, потянувшись, улегся тут же, у огня, подложив руки под голову.

Утром чуть свет, не успел еще Ерошка до конца проснуться, как снова с ними случилось лихое дело. На этот раз налетела на разбойников княжеская дружина, видать, добежал таки Митрофанушка до города. Пока спали разбойнички на награбленном, окружили их дружинники да и связали без боя. Деда с Ерошкой отвели в сторонку к сотнику, приставили охрану.

— Ну, деда, — сидел, зевая, мальчишка, — я уж в острог сам хочу, там, поди, поспокойнее.

Мимо них по дороге шли, повесив буйные головы, связанные разбойники, впереди атаман.

— Отлетался вольным соколом грозный атаман Ерофей, — говорил, глядя на него, сотник, — однако за Митрофанушку-то Игнатьевича спасибо тебе, порадовал. — Всадники вокруг него рассмеялись. — Нам самим-то не с руки, а проучить его давно надо было.

— Видишь, — горько усмехнулся Ерофей, — и у меня доброе дело сыскалось.

— Какое доброе, какое нет, то суд княжий решит, — строго ответил сотник. — А как решит, так и ответ держать придется.

— Отвечу, — спокойно, произнес Ерофей, — сам знаю — есть за что.

— Вот оно и ладно.

— Дяденька, а дяденька, — Ерошка тряс сотника за сапог, — атаман Ерофей, он добрый. Он нас с дедом накормил и у костра согрел. Ты скажи князю, чтоб он его не строго судил.

— Ишь ты, заступник, — улыбнулся в усы сотник. Он слез с коня, и, внимательно вглядываясь, спросил, — да это не ты ли тот самый конокрад, что разбойникам знак подал, а?

Ерошка насупился и спрятался за деда.

— Кхе, вот так раз, — дед аж крякнул, — видно, все ж таки не миновать нам с тобой, Ерошка, острога.

— Острога, говоришь? — сотник качнул головой. — Уж не Митрофан ли Игнатьевич вам его посулил?

— Так, он самый, — ответил дед.

— Боярина Митрофана я давно знаю, а потому, — сотник махнул рукой, — ступайте с Богом своей дорогой. Или погодите-ка...

Он повернулся к стоящим рядом всадникам:

— Сенька! А ну, дай путникам чего-нибудь из моих запасов.

Молодой дружинник Сенька проворно сбегал куда-то и вернулся с узелком в руках, передал его старику.

— Ну, ступайте, — сотник одним махом влетел в седло, — и мы пойдем.

— Мил-человек, — позвал его дед, — ты все ж передай князю наше словечко за атамана Ерофея.

— Передам, — обещал тот, — князь наш зря не судит. Глядишь, Бог даст, еще и свидитесь с Ерофеем, — и, стеганув коня плетью, поскакал вслед сотне.

Дед с внуком, оставшись вдвоем, постояли еще немного у дороги и пошагали дальше.

— Вот ведь как бывает, — качал головой дед, — на дороге стояли, людей добрых ждали. А как добрые люди на конях прискакали, так веревками связали да острогом напугали. Разбойники, которых боялись, добрее добрых оказались, каши нам дали да путы сняли, сами песни пели, нас у костра грели. А как утром солнце встало, снова все поменяло: атамана до острога, нас обратно на дорогу, стрельцы путь указали да с собой гостинцев дали. Во как!

Однако, — задумался Ерошка, — не все мы посчитали — людей тех добрых мы боле не видали.

— Если их нам опять увидать, боюсь — острога не миновать.

— Так там же каша вкусная, — хитро прищурившись, напомнил Ерошка.

— Известно — вкусная, — дед подмигнул внуку, — как дней пяток на хлебе с водой поживешь, так и рябину сахарной назовешь.

Рис. Тамары Твердохлеб