Вы здесь

Могила

Рассказ основан на реальной переписке священномученика Петра Грудинского со своею супругой

Могила

«Это даже милость Божия — копать могилу, в которую сам ляжешь…» — думал отец Петр, пробивая лопатой земную плоть. — «Земнии убо от земли создахомся, и в землю туюжде пойдем, якоже повелел еси, Создавый мя и рекий ми: яко земля еси и в землю отыдеши, аможе вси человецы пойдем…[1]» — вспомнил он слова из чинопоследования панихиды.

«Яко земля еси и в землю отыдеши» — повторял священник, копая могилу.

Февральская земля была на удивление тепла и податлива. Её сладковатый запах щекотал ноздри. Так пахнет весна, кровь и новая жизнь. «Да, именно так: земля пахнет жизнью, а жизнь — землей. — мысли священника перетекали одна в другую.  —  Если новорожденного младенца поднести к лицу, от него повеет распаханной целиной».

Когда-то давно, в молодости, у отца Петра было двадцать десятин земли. В пору пахоты на поле мужики пьянели от воздуха, пропитанного парами свежевывороченного чернозема. Земля будоражила кровь, как добротная женка, обещающая быть плодородной матерью. Она брала в себя семя и взращивала своими соками хлеб, чтобы напитать человека. Земля — мать, кормилица, и она же утроба, в которую мы все возвратимся. Каждый в свое время.

«Давай, давай, живее!» — окрикнул конвоир, нервно расхаживающий с самокруткой в зубах между деревьев. Конвоир был юн и неопытен. У него мутило желудок при мысли о том, что он должен был скоро сделать. От нарастающей тревоги, ослабляющей его кишки, он злился, курил и чертыхался на молчаливые деревья и ласковое почти весеннее солнце. Второй конвоир сидел на земле у дерева, подстелив под себя кожаную куртку и ждал. Он, лет сорока-сорока пяти, давно работал в тюрьме и потому сегодня был как и всегда —  спокоен и мрачен.

Отец Петр мотнул головой. В эти последние мгновения его жизни ему хотелось бы молиться и думать о чем-то высоком, а чем-то важном, необходимом, но в голову лезли самые обыденные, самые ничтожные мысли — пахотьба, роженицы, крестьяне… Ему вдруг вспомнился кисловатый вкус только что испекшегося ржаного хлеба, и засосало под ложечкой.

После месячного пребывания в сырых и тусклых стенах тюрьмы, копать землю в лесу в это свежее утро бодрило и даже приносило радость телу, истосковавшемуся по движению и труду. Работа наполняла тело силами, жизнью, желанием принимать пищу, приятно разминала мышцы и суставы. Глупое тело! Оно не ведало, что работа эта — последняя. И в этой могиле ему придется лежать до Воскресения Мертвых, чтобы затем воссоединиться с душою. Душа же в предчувствии исхода уже билась в груди и стонала.

Отец Петр подумал о том, что сегодня воскресение.  В последние восемь лет, по принятии священства, он как раз в эти ранние воскресные часы совершал Проскомидию. Приношение Богу. Вот и его последняя Литургия настала. Как быстро прошла жизнь. Как незаметно. И кажется сейчас, что в жизни нет ничего важнее, чем момент смерти. Вся жизнь — это лишь путь к этому мгновению.

Его арестовали на Святках, в середине января. За антисоветскую агитацию. Вначале отец Петр полагал, что его скоро отпустят. Что это ошибка. Недоразумение. Он ничего не имел против советской власти. Наоборот,  коммунистические идеалы привлекали его. В равенстве людей, в братстве, в искоренении классовых предрассудков он видел и христианские ценности. Он никогда не был врагом советского режима.

И только тогда он понял, что арест — неслучаен, когда лысоватый следователь на допросе вдруг улыбнулся и вкрадчиво сказал — «Петр Феофилович, Вы же добропорядочный человек, зачем Вы приняли священство? Вы же были в составе Государственной Думы. Вас уважали. А Вы опьянили себя религиозным смрадом, и более того были рукоположены. Это — Ваша ошибка, Петр Феофилович…. Снимайте с себя сан и служите родине как советский гражданин… Нет, нет, я понимаю, Вы — человек слова и чести, и потому ничего сейчас не отвечайте. Просто подумайте…Поразмыслите… Умирать в пятьдесят три года — слишком рано… Вот, кстати, Вам письмо от жены».

Методичные взмахи лопатой успокаивали растосковавшуюся душу. Пот бежал по разгоряченной спине, так что взмокла исподняя рубаха. Волосы на затылке слиплись, и от февральского ветра заледенела шея. Так и заболеть недолго. Впрочем это уже не важно. Не важно. Отец Петр всё же поднял ворот и застегнул верхнюю пуговицу тюремного ватника. Огляделся. Больше половины уже выкопано.

В могиле их было двое. Два приговоренных к расстрелу священника. Чтобы не мешать друг другу, они копали, отвернувшись друг от друга, думая каждый о своем и все равно были незримо соединены воедино узкой колеей могильного рва и неотвратимого будущего. Не обращая внимания на окрики младшего конвоира они копали ровно, не медля, но и не торопясь. Словно песочные часы, теряя песчинки, отсчитывают время, так и два арестанта с каждой лопатой земли все ближе подходили к своему сроку.

Отец Петр не стал открывать письмо жены при следователе. Он положил заветный конверт в карман на своей груди, и только вечером, уединившись в уголке своей камеры, он открыл его.

  Родным ему широким почерком с закругленными буквами, без приветствия и обычных при переписке вопросов про самочувствие и бытность, она писала:

«Прошу тебя, Петрок, если ты жалеешь меня, откажись от своих ничего никому не дающих убеждений. Я тебя неоднократно просила об этом и раньше. За эти восемь лет вспомни, сколько, чуть ли не ежедневно, были скандалы между нами на почве религии! Для тебя я кривила душой, одевала маску в силу привязанности к тебе. Теперь же нет уже сил, я устала терпеть из-за того, во что не верю. И я в последний раз спрашиваю тебя: кого ты предпочитаешь, меня ли, существующую, своей, как ты говоришь, идее?! Если согласишься со мной, я поеду с тобой хоть на край света, не боясь нужды. Но при мысли продолжать быть попадьей я вся содрогаюсь — не могу. Ответь мне, как быть?
И.Г.
»

Прочитав, он, почти не осознавая, что делает, сложил листки бумаги, и убрал их обратно в конверт. Какое-то время он сидел в своем укромном уголке, словно оглушенный, чувствуя только как по барабанным перепонкам дробит его сердце. Потихоньку звуки окружающего мира вернулись и сердцебиение унялось. И тогда он вдруг ясно почувствовал, что это конец. Он не выйдет из тюрьмы. Живым он не выйдет. И несмотря на горечь и боль, ему стало как-то странно легко на душе, словно груз решения с него отныне был снят. Назад домой дороги не было.

«Господи, Иисусе Христе Сыне Божий, помилуй мя, грешного!» — еле слышно шептал отец Валериан — его сопарник по могиле. Он, белый лицом, с прозрачной нежной кожей, был значительно моложе отца Петра, и теперь внушал священнику отеческие чувства заботы и теплоты, смешанные с уважением перед решимостью этого еще так мало жившего на белом свете собрата. «А ведь мы — сотаинники. — это слово согрело душу отца Петра. — вместе будем умирать». И губы его тоже зашептали Иисусову молитву.

Но мысли снова возвращались к письму.

Ответил он не сразу. Всю ночь и весь следующий день он слагал в себе строки, которые хотел сказать. Но когда сел писать, все слова из него вылетели, оставив внутри странную пустоту.   

«Дорогая Ирочка, — начал отец Петр. —

твое письмо ошарашило меня более ареста, и только сознание, что оно продиктовано горем и нуждою, несколько успокоило меня. Вот уже скоро 24 года, как мы живем вместе, и ты, родная, имела возможность убедиться, что я всегда старался быть честным и справедливым, что я никогда на сделки со своей совестью не шел. Ты хорошо знаешь, что я врагом советской власти никогда не был… и преступником себя ни в какой мере не считаю. Посему особенно беспокоиться нечего. Если же судьбе угодно послать мне испытание, то покориться ему так или иначе нужно.

Я никогда не стеснял своей совести, зачем же ты, пользуясь тяжелыми обстоятельствами, толкаешь меня на бесчестный поступок, зная мою религиозность, не напускную, а внутреннюю?! Отречься от веры во Христа, Который составляет смысл всей моей жизни, от Которого я видел столько благодеяний, и оставить Его в то время, когда я приближаюсь к могиле?! Я не могу и не сделаю этого даже ради тебя, которую всегда любил и люблю.

Дорогая моя, возьми себя в руки и не давай ходу черным мыслям. Я очень желаю, чтобы в это время с тобою был кто-либо из своих, и прошу тебя, пригласи Шуру или Нила Владимировича, которые тебя успокоят и помогут тебе… Пришли мне гребень, он в теплом подряснике. Сам я здоров, чувствую себя хорошо и только часто думаю про тебя, что тебе так трудно. Крепко обнимаю тебя, целую и молюсь, чтобы Господь подкрепил тебя, сохранил от зла.
Твой Петя»
.

«Всё. Довольно копать. Вылезайте!» — скомандовал старший конвоир.

От неожиданности оба батюшки вздрогнули. И расширенными глазами посмотрели друг на друга. Неужели — всё?

Могила была готова.

Превозмогая появившуюся в руках дрожь, они выкинули изо рва лопаты. Затем, помогая один другому, вылезли сами.

В лесу оказалось гораздо холоднее, чем в земной утробе.

Младший конвоир, красный лицом, подождал пока арестанты стряхнут с себя землю (словно опрятность имела перед смертью хоть какое значение!) и встанут, сцепив руки за спиной. Теперь, когда час исполнения его обязанностей наконец настал, он, уняв поджилки, справился со страхом, и что-то жесткое появилось у него в складках между бровей и в уголках рта. Стрелять в людей не так страшно, если не считать их людьми, решил он для себя и успокоился.

Громким  голосом он зачитал арестантам постановление ОГПУ и приговор о расстреле.

«У вас есть последняя возможность изменить меру наказания, — продолжал по инструкции конвоир. — для этого нужно лишь отказаться от своего сана…»

Холодный ветер дул отцу Петру за шиворот. Было зябко и неприятно. В левый сапог забилась грязь и больно давила на пальцы. Батюшка почувствовал, как на наработавшееся тело навалилась смертельная усталость. Наверное, и оно теперь поняло, что его ждет. И отчаянно запротестовало.

Отчего-то подумал, как завершив накануне писать письмо жене и уже складывая лист, он остановился, развернул бумагу и быстро приписал:

«Если бы я согласился и исполнил твою просьбу, то ты сама бы скоро возненавидела меня».

В лесу занимался новый день. Пели птицы. Пахло весной, землей и жизнью. Жизнью Вечной.

 

_____________

[1] Икос из чинопоследования Панихиды. Быт. 3:19

omiliya.org