Жила-была старушка... Памяти Юлии Вознесенской

Когда насыщенная жизнь Юлии Николаевны Вознесенской — где были и лагеря, и высылка за границу, и потеря мужа — перетекла в старость, она решила описать, какой радостной может быть эта пора. Так появились рассказы «Жила-была старушка в зеленых башмаках». Своими наблюдениями и мыслями о зиме человеческой жизни Юлия Николаевна делится с читателями.

«Я всегда была занята по уши настоящим»

— Однажды мне захотелось написать книгу для старушек и стариков. Книгу о том, что старость может быть очень даже красивой и живой. Чтобы, когда им нездоровится или просто станет грустно, они могли взять мою книжку и… И получить задуманный мной терапевтический эффект! Книгу я посвятила памяти поэтессы Татьяны Гнедич — она прошла через войну, через тюрьму, но это был самый красивый старый человек моей молодости, я ее очень любила и люблю.

— Юлия Николаевна, Вы сейчас сами находитесь в почтенном возрасте. Как Вы в молодости представляли собственную старость?

— В молодости я о старости как-то не думала, а вот в детстве… Думала, и еще как! Как о далеком-далеком неописуемом счастье! Мечтала я о том, что когда-нибудь стану красивой высокой старухой с белоснежной прической, буду жить в гордом одиночестве на берегу теплого моря, будет у меня на холме над морем большой сад, полный цветов и фруктовых деревьев, а в нем большой дом, полный книг и картин. И стану я жить одна и писать книги, а мои читатели будут иногда приезжать ко мне в гости, я буду их принимать в саду и поить чаем. И, как ни странно, в чем-то это представление совпало с действительностью. Разве что высокой я не стала, ну и не сказать чтобы красотой особой отличаюсь…

— Как менялось с годами Ваше отношение к старению?

— Как мне теперь помнится, я всегда была занята по уши настоящим, о прошлом или будущем мне думать было совершенно некогда, поэтому и до мыслей о старости как-то вовсе не доходило. А когда старость подошла, я приняла ее как настоящее, а не будущее, ну и просто стала жить с нею чуточку по-другому. Прическу, например, сменила, выбрала ту, о которой думать вообще не нужно, не то что ходить в парикмахерскую: заплела с утра косу, замотала в кичку — и целый день свободна! Совершенно перестала употреблять украшающую косметику, оставила только питательный крем. Я тогда сразу же раз и навсегда решила, что моложавая старуха — это прекрасно, но уж как Бог даст. А вот молодящаяся старуха — от этого избави Бог!

— В одном из интервью Вы говорили, что имели перед глазами пример настоящей христианской смерти — монахини Афанасии. А пример христианской старости видели?

— Да сколько угодно! В монастырях и на приходах, видела и вижу. И не только. Вот, к примеру, прототип моей Агнии Львовны в книге «Жила-была старушка в зеленых башмаках», преподавательница-филолог Наталья Алексеевна Крутецкая, типичная петербурженка, светлейший и добрейший человек, умница и праведница. Мы были соседками в любимой моей деревне Ириновке, пока была жива моя мама. Мы с мамой ее друг к дружке даже ревновали! Ее обожали все, и взрослые и дети, вокруг нее всегда был народ.

Или вот подружка моя, Нина Степановна Якорева. Этой зимой умерла от рака. Вся жизнь отдана была детям, внукам и правнукам. И Богу. Жила скромно, говорила почти неслышным голосом, слова осуждения никогда не произнесла, в церкви всегда в уголке стояла. А когда умерла — отпевали три священника, хоронили прихожане из трех берлинских приходов, в трапезной на поминках мест не хватило. Вечная память тебе, Ниночка!

— Ваша мама — для вас образец достойного старения?

— Безусловно. Образец достойной жизни и достойной старости. Мама была человеком долга и строгой любви, хотя внуков, конечно, баловала. Трудилась всю жизнь с утра до вечера и, тяжело болея последние восемь лет перед смертью, больше всего страдала оттого, что уже не может больше хлопотать, заботиться, работать.

— Чему Вы научились, глядя на нее?

— Тому, что духовную жизнь нельзя откладывать на старость. К сожалению, мама погружалась в труды и заботы, а молитвы и хождения на службы, признавая их важность, всё откладывала «на потом». И как же тяжело ей было в старости молиться, и как легко забывались выученные молитвы… Правда, Иисусову молитву она твердила и при последнем инфаркте, оказавшемся роковым.

«Мы с молодости готовим себе и старость, и успение»

— Насколько, на Ваш взгляд, связано то, как человек проживает старость, и то, как он умирает?

— Старость и есть подготовка к смерти, как предыдущая жизнь есть подготовка к старости. Нынче принято о смерти не думать, да многие и о старости помнить не хотят, по принципу «О чем не думаю — того и нет!». Для таких «страусов» и старость, и смерть приходят внезапно, будто грабитель из-за угла, и вызывают ужас и панику. А кто готовился к старости заранее, как к естественной перемене жизни, как к приходу дорогого и доброго гостя, тот и уживается с нею легко. Кто любил и любит людей и Бога, тот и в старости не одинок, того и в смерти будут окружать дорогие любимые люди, и Бог с ним всегда будет рядом, даже еще и ближе, чем в молодые годы. Кто в старости был в Церкви, тот и на смертном ложе будет оставаться в ней.

Еще немного о моей подруге Ниночке. Когда она умирала, с нею рядом были друзья, ее духовник, дочь, внуки и правнучки — все, кого она любила. Не толпой, конечно, а по одному, по двое. Тихо о чем-то разговаривали, вместе молились, читали для нее вслух акафисты, рассказывали приходские новости… Каждый старался хоть чем-то воздать ей за ту доброту и любовь, которую она всем дарила при жизни.

Простите, что я так много говорю о маме и подруге, но те, кто ушли совсем недавно, еще долго остаются совсем рядом, совсем близко, кажется, только руку протянуть — и коснешься. Особенно когда молишься о них и слышишь ответный их голос.

— Как Вы готовились к старости? И как бы советовали делать это молодым?

— Ну, мне-то, можно сказать, «повезло». Я овдовела, вышла на пенсию и уехала в Леснинский Свято-Богородицкий монастырь, где и жила трудницей почти четыре года, так что мое осознание подошедшей старости, моя «перестройка» прошла в самой благоприятной обстановке. Я и не заметила, как из зрелой женщины превратилась в начинающую, можно сказать, молодую старушку.

Кстати, могу всем посоветовать в начале старости пожить некоторое время в монастыре, чтобы и перестроиться, и наметить себе новый путь, и молиться научиться. Очень это помогает!

А вообще мы, сами того не зная, с молодых лет готовим себе и старость, и успение.

Вот, скажем, в юности сотворишь по глупости и неразумию какой-то несуразный грех, вроде и сожалеешь о нем, но думаешь по молодости лет: «А, пройдет и забудется!» Но не забудется, не обольщайтесь, и не пройдет бесследно, а вспомнится в старости во всей своей беспощадной резкости и прямоте, будет названо точным разящим словом. И покаешься, и отпущение получишь — а все равно не скоро забудешь. Один грех отмолишь, забудешь — другой вспомнится, начинай сначала! Потому и молимся в старости: Грех юности моея и неведения моего не помяни, Господи (Пс. 24:7).

Куда идем всю жизнь — туда и приближаемся в старости. А закончим этот путь уже там, достигнув цели, к которой шли.

Причуды и… ощущение свободы

— Существует мнение, что ворчливость, причуды — атрибут старости. На Ваш взгляд, это так? И это — неизбежно?

— В общем, к сожалению, это так и есть. По себе замечаю. Мы, старики, часто по рассеянности своей не замечаем усталость в самом ее зародыше: если бы заметили сразу — могли бы снять ее отдыхом или переменой занятий. То мы просто отмахиваемся, то не хотим бросать начатого дела и в результате истощаем свои слабеющие силы полностью, что и вызывает раздражение. Вот завела старушка тесто, затеяла пироги печь, а дело это нелегкое. Устала, но не хочет признаться: «Не могу же я бросить слепленные пирожки!», а сама уже и смотреть ни на пирожки, ни на родных, для которых затеяла их печь, не может. «Что за погода, что за жизнь, что за дети, что за власть…» — ворчит она. А что случится, если бабуля признается, что не рассчитала свои силы, и перепоручит это дело невестке или внучке, а сама пойдет отдыхать? Или они сами заметят и скажут: «Бабушка, тебе пора отдохнуть — дальше мы уж сами последим за пирожками, ведь самое главное ты сделала!» Да ничего не случится. Полежит бабушка, отдохнет, выйдет на кухню и молодых похвалит, только и всего.

То же касается и ворчливых старушек в храмах. Не любят их, косятся на них, «православными ведьмами» обзывают… А те старушки, для которых догадались в храме скамеечку поставить, они, как правило, тихо-спокойно сидят и не ворчат на молодых.

Жалеть надо нас, стареньких, бедненьких, и беречь, добрые слова говорить, тогда у нас нервишки наши, истончившиеся за долгую жизнь, срываться не будут — то в ворчливость, то в слезливость, а то и вовсе в старческую депрессию.

Ну, а причуды — это ведь смотря какие! Если у бабули причуда вышитые платочки всем подряд дарить, так это можно потерпеть и платочки на память о ней сберечь. А если бабушке кажется, что вся семья, включая сына-адмирала и внука-бизнесмена, живет на ее пенсию и не умеет при этом экономить, норовя бабушку разорить, — тут уж просто надо проявить ангельское терпение, смирение и любовь. Старческое слабоумие — это ведь не выдумка, а конкретная стариковская хворь. Когда у стариков слабо работает мочевой пузырь, это ведь никого не удивляет и не раздражает, кроме полных дураков, верно? Ну, а мозг-то почему должен быть исключением? Стареет, ветшает и мозг. Память, например, слабеет очень даже скоро и заметно. Из-за этого многие старики нервничают, вредничают и унывают. Не все же находят в неизбежной потере памяти огромное преимущество старости, как я нашла!

Давайте-ка поделюсь своим открытием. Вы знаете, что хорошая книга в старости запоминается как единое целое, оставляет общее впечатление, но большая часть деталей, подробностей, а главное, красот языка и стиля, мгновенно забывается? Плохо это или хорошо? Да великолепно это, милые мои! Ведь можно полюбившуюся книгу перечитывать по три раза в году с неизменным удовольствием и каждой страницей заново восхищаться. Я так и делаю. Скажите, разве это не подарок? Между прочим, стариковские обиды, подлинные и выдуманные, старики тоже легко забывают — достаточно переключить их внимание на что-то другое, отвлечь сию же минуту, а назавтра они уже и сами ни о чем не вспомнят. А бывает «любимая обидка», которая сто раз на дню вспоминается — ну так надо сто раз отвлечь и переключить. Поверьте, это прекрасно работает!

— О каких еще преимуществах старости можно говорить — в общем и в частности?

— Преимуществ и привилегий много. В старости, к примеру, отпадают многие заботы и уже уплачены многие долги. Появляется ощущение легкости, свободы: ты уже полностью хозяин своего времени, только ты сам решаешь, чем тебе заниматься, что делать, а чем можно и пренебречь.

Есть и многие совершенно неожиданные привилегии старости: отношения с молодежью, например. Быть бабушкой не только для своих молодых, но и практически для всех, кто к тебе приблизился по жизни, — это очень ласковое, приятное… но и ответственное состояние. Я очень люблю моих молодых друзей, они мне стали родными — это какая-то новая, особенная родственная связь. Они меня балуют, они за меня молятся каждый день, и кто знает, какой частью моей бодрости и моего вполне приличного здоровья я обязана этим молитвам? Спасибо им за них, и спаси их Господь!

— Говорят, к старости усиливаются те черты, которые были в человеке главными в молодости, в зрелости…

— У кого-то да, у кого-то нет… Все во многом зависит от того, боролся человек со своими грехами, страстями и вывертами своего характера в течение жизни или был неописуемо доволен собой, как тролль у Ибсена (Г. Ибсен «Пер Гюнт»: «Твердят: „Человек, будь самим собой!“ У нас же в горах говорит любой: „Тролль, будь самим собой горд!“»); в последнем случае он свои недостатки только усиливает. И наоборот: чем сильнее и умнее верует человек, чем меньше нераскаянных грехов остается с ним к концу жизни, тем лучше и светлее он становится в глубокой старости.

Но я с ужасом заметила одну странную вещь: некоторые духовные заблуждения в старости принимают уже совершенно гротескные формы и размеры, какая-то любимая маленькая ересь, почти не замечаемая ни самим человеком, ни ближними, вдруг разрастается, становится содержанием жизни и превращается в манию. Милая, образованная православная женщина, по интеллигентской моде слегка увлекавшаяся экуменизмом, в старости отказалась ходить в православный храм, поскольку «там не причащают протестантов»! «Марь-Ванна, а у вас много друзей-протестантов?» — «Нет, у меня их совсем нет, но важен сам принцип!» Ей помирать — а она «за принцип» держится. Так и умерла бы без причастия, если бы не случай. Дочь пошла у нее на поводу и пригласила к ней протестантского священника. Тот ее причастил хлебом и вином, а потом спросил у дочери: «Где у вас туалет?» — и на глазах у изумленной женщины вылил остатки вина в унитаз, вымыл чашу из-под «причастного вина» под краном и вытер полотенцем для рук. Хорошо, что мать безоговорочно верила дочери, и когда та ей рассказала об увиденном, тотчас велела позвать «нашего батюшку».

«Верующий человек один не бывает»

— Вы живете одна. На Ваш взгляд, чем уединение отличается от одиночества? Одиночество — всегда с негативным оттенком? Оно неизбежно в старости?

— Одиночество — страшная вещь, тягостная и безысходная мука, ведущая к отчаянию. А вот уединение — оно прекрасно и желанно, причем в старости особенно. Старому человеку уединение необходимо, как хлеб насущный, оно дается ему для богомыслия и созерцания, для молитвы и подведения итогов. Да и для полноценного восстановительного отдыха — тоже. То же, кстати, касается и умирающих любого возраста: любите их, лелейте и окружайте любовью, как облаком, но обязательно давайте им время побыть с собой и с Богом наедине.

Мне кажется, в старости нормально, что даже самые любимые люди воспринимаются уже как гости — желанные, но… Но без постоянной прописки в вашей комнате и у вашего изголовья!

— Нередко люди, особенно пожилые, утверждают, что надо создавать семью для того, чтобы избавить себя от одинокой старости. Вы с этим согласитесь?

— У каждого человека и в каждой семье свой стиль жизни, «в каждой избушке свои погремушки». Я всегда жила отдельно от родителей, и мои дети и внуки тоже живут отдельно от меня. Тем радостней наши встречи и гостевания. Но я могу себе представить и большой дом, где дружно и счастливо живут вместе люди трех-четырех поколений.

— А Вы можете себе представить счастливого пожилого человека, у которого нет родных — ни внуков, ни детей?

— Могу. Счастливы старики в монастырях и в дружных приходах: они нужны и они при деле — да еще каком! Есть одинокие старики, всегда окруженные людьми: учениками, друзьями, соседями.

Мои подружки-старушки либо все «семейные», либо живут какими-то высшими интересами — верой, творчеством, делами милосердия. С одинокими и озлобленными я как-то и не сталкивалась.

— Вы хотите сказать, что семья в определенном смысле может быть «заменена» высшими интересами?

— Заметьте, у меня на первом месте поставлена вера. Простите за каламбур, но иноку одиночество не грозит, пока он не в затворе — так ведь он и там не один. Верующий человек один не бывает. И, как правило, в житейском плане тоже.

— Вы упомянули Нину Степановну, вся жизнь которой была отдана детям и внукам, и при этом она осталась добрейшим человеком. Другие начинают в старости, напротив, винить детей во всех своих бедах. Как Вам кажется, почему так происходит и как этого избежать?

— Такое я встречала, конечно. Но ведь это же «не всерьез» — разве болезнь может быть справедливой или несправедливой? Вот как вам понравится такой диалог.

Мать лежит в кресле, смотрит телевизор, а там — передача о брошенных пенсионерах. Дочь ее в это время готовит ей ужин и собирает вечерние лекарства.

Мать: «Да, трудно стало жить нам, пенсионерам, ох и трудно!»

Дочь: «А в чем трудности, мамочка?»

Мать: «Пенсии маленькие, на жизнь не хватает…»

Дочь: «Мама, а какая у тебя пенсия?»

Мать: «Ну что ты глупости спрашиваешь, откуда же я знаю? Она же на книжку идет!»

(Пенсия у старушки копится на сберегательной книжке, изменяется, но она за этим не следит. Просто когда ей хочется что-то купить или сделать подарок внукам-правнукам, посылает сына в сберкассу за деньгами.)

Дочь: «Ну так скажи хотя бы, на что тебе не хватает пенсии? Лекарства у тебя не те, из одежды тебе что-то надо или с питанием у нас что-то не так? Ты скажи, мамочка, чего ты хочешь — я прямо сейчас пойду и куплю».

Мать: «Ах, ну я же не о себе говорю, а вообще! Обо мне-то и сын с женой, и дочь с мужем заботятся, а другие…»

Дочь: «А может, те «другие» не заботились так о своих детях, как ты о нас? У золотой мамы — заботливые дети».

Мама тает, дочь улыбается — в семье мир и благодать. Внимание старушке было нужно, доброе слово. Наслушалась, насмотрелась тяжелых сцен по «дебилизатору», расстроилась за компанию с воистину несчастными стариками, душа сочувствием заболела, ну и захотелось самой тоже на судьбу посетовать. А начни дочь спорить, обижаться, принимать всерьез — всё. Сцена, ссора, взаимные обиды…

С телевизором — никаких «отношений»!

— Действительно, старый человек часто переживает именно из-за того, что не может больше хлопотать, заботиться о детях — точно как Ваша мама. Здесь есть какая-то ошибка или это естественно — такое поведение? Как, на Ваш взгляд, эта ситуация должна решаться?

— Ох, честное слово, не знаю! Моя Ниночка была как раз из этих неугомонных хозяек-хлопотуний, домашнее хозяйство для нее было и долгом, и способом выразить свою любовь, и смыслом существования. Перед смертью она очень сожалела, что слишком много внимания уделяла быту в ущерб церковной жизни. Но — что было, то было… Дочь ее жаловалась на нее, отнимала со слезами у нее тряпки-швабры-кастрюльки, но та так и норовила «встать на вахту» — это с раком-то кишечника! Или утром встанет ни свет ни заря, возьмет сумку на колесиках и побредет в магазин, помощница. Час нет, два, три… А дочку трясет от волнения. Мне подружка моя жаловалась: «Я ведь стала такая бесполезная, работать совсем не могу!» Ну, со мной разговор короткий: «Твоя работа теперь — молитва за всех! Бери молитвослов, акафистник — и читай!»

И моя мама была той же породы: «Ну послушай ты меня, поставь тазик с водой — я тебе хоть посуду помою, помогу!» Уступлю ей, а она ведь слепая — все на себя и по всему полу! Ну и в слезы. А мне каково?

Я думаю, это все пережитки советского воспитания: человек — трудовая единица общества и ничто иное.

— Лично Вы как переживаете и как компенсируете ограничение внешней активности, внешней деятельности, которой бурлила молодость?

— А я сплю днем, и это здорово помогает: у меня, как в детстве, день разделяется сном на два периода, это экономит силы.

— Есть ли у вас какие-то уникальные занятия старости?

— Интернет, конечно. Как же он обогащает жизнь! Тут тебе и новости, отобранные мной, а не навязанные диктором ТВ. Возможность закачивать книги в электронную книжку и читать их потом в постели (дурная, но неистребимая привычка), возможность общаться по электронке, смотреть любимые старые фильмы и слушать музыку. А главное — наши сайты «Ты победишь!» (pobedish.ru) и «Мемориам» (memoriam.ru), это мое дело, это моя команда, мои родные люди. И это моя возможность делать действительно что-то нужное и важное.

Огород или сад — это очень даже неплохо, если есть силы и возможность: свежий воздух, движение, контакт с природой — это поддерживает. У меня есть две маленькие клумбочки в саду нашего многоквартирного дома, и мне этого хватает.

Хозяйство… Ну какое у старухи хозяйство? Так, на полчасика в день… А большую уборку за меня делает раз в две недели моя молодая соседка — за денежку, естественно. Она очень славная, мы довольны друг другом.

А с телевизором — никаких «отношений»! Никогда не держала его и держать не буду. Если только не разовьется православное ТВ. Телевизор… Нет уж, спасибо большое, мне вполне хватит естественного старческого слабоумия, если оно мне угрожает, — но зачем же торопить природу?!

— В глубокой старости как Вы себя видите — я сейчас имею в виду не здоровье, а скорее образ жизни?

— Ну, какие-то коррективы придется вносить, я полагаю. Думаю, что уже не смогу писать большие вещи, ограничусь рассказами и сказками для детей. Если совсем подведет зрение — вернусь снова к стихам. Стихи легче сохранить в памяти и попросить потом кого-нибудь записать. Но в основном я надеюсь на то, что постепенно работа и прочие заботы и радости будут замещаться молитвой. А внешняя сторона жизни — как Бог даст, так и жить будем.

— Болезнь сильно омрачает старость. Вам не кажется, что все светлое представление о старости, попытки прожить ее достойно и радостно могут быть перечеркнуты тяжелой болезнью?

— Бог знает — я пока не ведаю. Придет моя очередь — узнаю подробности, и если смогу — напишу. Иногда я поеживаюсь, представляя себе последнюю, «терминальную» болезнь. Смогу ли я вынести адские муки рака или умопомраченное бессилие болезни Альцгеймера или Паркинсона? Не знаю, не знаю… Но я никогда не желала смерти внезапной, во сне, и не забываю молиться святой великомученице Варваре об избавлении от такой смерти. Конечно, ни в какое чистилище я не верю, но меня не оставляет мысль, что для нас, православных, последняя болезнь это и есть своего рода «чистилище», т. е. время очищения от оставшихся грехов. Предсмертная болезнь может быть очень и очень тяжелой, но она дает время на осмысление прожитой жизни, на подведение итогов и — а это самое главное — на покаяние и подготовку. Конечно, есть идеальная смерть. Помните «Столетнюю» из «Дневника писателя» Ф. М. Достоевского? Хорошо бы, конечно, лет этак в 90, на Светлой неделе причаститься, вернуться домой, прилечь отдохнуть — и проснуться оттого, что Ангел потряс за плечико: «Пора, раба Божия Иулия!»… О такой счастливой кончине «христианской, непостыдной, мирной, безболезненной» усердно молюсь, но мечтать не дерзаю. Скорее всего, все-таки придется поболеть и пострадать, чтобы хоть часть грехов выгорела. Мой друг иеромонах о. Евлогий (Самороковский), служащий в храме св. Серафима Саровского в поселке Бурея Амурской области, говорил своей духовной дочери Лидии, больной раком, что люди не умеют ценить свои болезни. А зря: это, мол, такси, которые им подают для облегчения пути в Рай: «На моем такси написано «Диабет», на твоем — «Рак», а нам остается только сесть и ехать прямехонько куда надо!»

Ну, на все воля Божия. Пока же мои хвори носят чисто возрастной характер, т. е. по утрам мы, старики, обычно не встаем, а реанимируемся, и это нормально — тело-то ветшает! А не будет ветшать — как же тяжко будет нам из него вылезать, из молодого да крепкого! Всё по любимой присказке моего папы: «Если вам за 70 лет, и вы, проснувшись утром, чувствуете, что у вас нигде и ничего не болит, значит одно из двух: либо вы еще не проснулись, либо вы уже умерли».

— Постоянно можно слышать от пожилых людей: «Главное — здоровье». Если утвержден приоритет духовной жизни, как меняется отношение к здоровью?

— Я думаю, что внимание к своему здоровью должно быть все-таки дозировано: приглядывать за своим осликом надо, чтобы не запаршивел и не разболелся, но и баловать его особо ни к чему, не то твой осел тебя оседлает, как у С. Маршака — «Ослик на дедушке едет верхом!»

Но вообще-то древние ошибались: не в здоровом теле здоровый дух, а у здорового духа тело ведет себя как здоровое, потому что уважает хозяина.

— Как, по Вашему мнению, не перегнуть палку, не перешагнуть эту грань — между молодящейся или моложавой пожилой женщиной?

— Не быть «молодящейся старухой» — это целиком зависит от нашего вкуса, а быть «моложавой старухой» — от наших собственных стараний, дисциплины и образа жизни: кем захочешь — тем и станешь.

— Какова лично Ваша дисциплина и образ жизни в этом плане?

— У меня есть дела и планы на каждый день… Даже если я с ними не вполне справляюсь!

За исключением работы за письменным столом и «вахты» на любимом форуме (я, простите, генерал-модератор, о как!), есть еще церковь (нерадива, каюсь), обязательные долгие прогулки и занятия гимнастикой на воздухе. Теперь это чаще называется «фитнесом», но мне милей старинная «гимнастика». У меня неподалеку, на берегу реки, есть площадка, где стоят разные гимнастические снаряды — вот туда я и хожу заниматься, одна или с подружкой. Она почти на 20 лет младше меня, но это мне приходится ее туда тащить, а не наоборот.

Бояться… глупо

— Как Вам кажется, изменилось ли отношение людей к старости за последние полвека?

— Не только за полвека. Я могу начать отсчет этих изменений с окончания войны. Так вот, после войны никто никогда не видел нищих стариков и старушек на улицах города. Хотя вообще нищие были, несмотря на то, что нищенство было запрещено законом. Вы скажете, что после блокады стариков не осталось? Это не так. В городе, разрушенном на 40%, в коммуналках, в одной комнате на пятерых находилось место и для своей бабушки, и для немощной тетушки, живущей за шкафом или за занавеской. В дома престарелых родственников не сдавали, туда попадали только одинокие. Вот не принято было бросать своих стариков, и всё тут!

И такое положение очень долго не менялось. Веру — да, веру православную к тому времени загнали в уголок, а вот христианская мораль, не называемые вслух, но хранящиеся в сердцах заповеди Христовы еще долго оставались жить в народе…

Еще в шестидесятых-семидесятых невозможно было представить себе, чтобы кто-то не уступил место в транспорте старику или старушке, а одинокая старушка в коммуналке оказалась бы без призора: ей и в магазин сходят, и врача вызовут, и белье в прачечную отнесут.

Сценка вспомнилась. Была у меня в молодые мои годы подружка Неля, и жила она в коммуналке, а там же ютилась в маленькой комнатке одинокая немощная старушка тётя Фима. Нелька моя была человек прямой и даже грубоватый и тетю Фиму иначе как «вредная Фима» не называла. Сидим мы у нее в гостях, пьем чай, разговариваем, сигаретки покуриваем, и вдруг стук в дверь и голос за дверью:

— Нелли, Нелли! Купи мне кнели!

— Тетя Фима, я же час назад в магазин ходила, спрашивала, не надо ли вам чего! Что ж вы не сказали?

— Тогда не надо было, а сейчас надо… Только возьми куриные и свежие, не как в прошлый раз!

— Ладно, схожу, куплю…

Через полчаса снова усаживаемся за разговоры. Стук в дверь.

— Нелли, Нелли! У меня хлеб кончился — сходи в булочную, купи мне городской батон! Я забыла сказать, когда ты ходила покупать кнели…

Сжав зубы и потрясая в воздухе сжатыми кулаками, Нелька не отвечает, но встает и идет за городским батоном. Так и жили… Про своих стариков и говорить нечего — «лишних» не было.

Как ни странно, отношение к старикам стало меняться тогда, когда с жильем стало полегче. Молодые получили возможность отселяться в отдельные квартирки, и появились одинокие старики при живых детях. Одним дети помогали, другим не очень… И стали появляться люди, которые не стеснялись сказать, что их мама или папа находятся в старческом доме. О тетушках и дядюшках за занавеской уже и слуху не было.

А потом был полный обвал — перестройка. В целой стране оказались ненужными и заброшенными миллионы стариков-пенсионеров, и инвалидов тоже, с их издевательски крохотными пенсиями. Об этом и вспоминать не хочется, сами знаете. И вот тогда побирающаяся старушка на улице или в метро стала обычным атрибутом городской жизни.

— А сейчас?

— Сейчас все вроде бы меняется к лучшему. У моей немощной 88-летней тетушки живущий с нею сын-инвалид сломал ногу, совсем ходить не может. Спрашиваю: «Кто же вам в магазин ходит, тетя?» — «А соседи на что? Если что надо — я им по телефону звоню и прошу. Если кто-то из соседок — приносят понемногу, а если кто-то из мужчин идет специально, так он по списку все принесет, в обеих руках!» Ну, так жить еще можно…

— Как Вы относитесь к страху перед старостью? Нормально ли бояться своей немощи, того, что ты станешь обузой для родных и т. п.?

— Глупо, по-моему. Тому, кто своих больных и стариков не бросал, бояться этого нечего. «Как я делал — так и мне сделают».

Песенку про обузу нам с братом мама пела. А я, подмигнув брату, отвечала: «Я понимаю, мамочка, почему ты так говоришь. Наверное, когда наш дедушка болел, ты считала, что он стал тебе страшной обузой и не могла дождаться, когда же он умрет». — «Что за глупости ты говоришь, Юлька? Я никогда такие пакости не думала про родного отца!» — «Ага, я говорю глупости, а вот ты про нас с братцем думаешь пакости!» Она подумает, засмеется и успокоится. На какое-то время…

Но есть и другое: когда старый больной человек упоминанием про «обузу» хочет выразить свою благодарность и делает это, быть может, не очень уклюже, но от всей души. Меня поразило одно совпадение. Наталья Алексеевна, о которой я рассказывала, много лет ухаживала за парализованным отцом, а он ей часто говорил: «Бедная ты моя, как же ты со мной устала!». И каково же было мое удивление, когда эти же самые слова, слово в слово, я услышала от моей матери незадолго до ее смерти… Вот это святые слова, я их берегу в сердце.

— Что бы Вы посоветовали людям, которые испытывают такой страх?

— А вот то, что я маменьке сказала! Пусть спросят себя: считал ли я сам когда-нибудь, что больные или немощные — обуза? Уход за больным или старым, так же, как уход за маленькими ребенком, — это естественная составляющая жизни. Надо уметь принимать спокойно и с любовью обязанность делать добро другому, надо уметь с любовью и благодарностью принимать добро от другого. Коловращение жизни!

— Православному христианину легче стареть, чем неверующему?

— Легче ли жить состоятельному человеку, чем нищему? Конечно, легче! Как бы ни хорохорился атеист, ему не избежать тоски при мысли о смерти, ему нужно собрать все свое мужество, чтобы спокойно думать о ней. Можно, конечно, уважать того, кому это удается, но как же его жаль, беднягу!

Страх смерти знаком и христианину, особенно страх предсмертия. Тело смертно — телу предстоит умирать, а мы все же с ним сроднились, оно нам не чужое. А душа — она, естественно, трепещет при мысли о встрече с ангелами, с Богом, но она еще и радуется, и надеется на лучшее! И ждет встречи с теми, кого любила при жизни. А сколько неизвестного впереди откроется… И в этом смысле смерть — потрясающее приключение.

— Что, по-Вашему, нужно старому человеку, чтоб он чувствовал себя счастливым?

— Быть им. А все возможности для этого есть. Бог дает их всем без разбору, никого не обделяя.

У каждого своя собственная уникальная старость. Это как любовь — у всех она своя. Думаю, старость надо принимать как есть. В жизни всё, как в природе: бывает весна, бывает осень, бывает вёдро, бывает дождь, и надо просто «одеваться по погоде».

Весна прошла, что ж, жалеть об этом?.. А вы представьте себе альпиниста, который идет к вершине, и вот ему уже остались не километры, а последние сотни метров. В пути он и в грозу попал, и едва избежал обвала, половину снаряжения растерял, а костюм на нем ободрался, когда он пробирался через лесные завалы. Устал он и простыл в пути, но вершина уже близка, и он уже видит сверху пройденный им трудный путь. Хотел бы он в этот момент оказаться вновь у подножья горы — в новеньком костюмчике, бодреньким и не знающим, какие испытания его ждут? Я — нет…

foma.ru